Данте Алигьери - Новая жизнь. Божественная комедия
Сочинив этот сонет, пораздумал я о том друге, кому намеревался отдать его, словно бы он был сочинен именно для него, и увидел, что бедной кажется мне услуга и ничтожной для человека, столь близкого Преславной. И потому, прежде чем отдать ему этот написанный выше сонет, я сочинил две строфы канцоны: одну действительно для него, другую же — для себя, хотя написанными для одного лица покажутся и первая и вторая тому, кто не смотрит тонко. Но кто в тонкости рассмотрит их, тот ясно увидит, что говорят разные лица, а именно: один не именует ее своей Донной, другой же именует так, как это с очевидностью явствует. Эту канцону и этот вышенаписанный сонет я отдал ему, говоря, что сочинил их для него одного. Канцона начинается так: «Не раз, увы, когда я вспоминаю…», и в ней две части: в одной, то есть в первой строфе, печалуется дорогой мне друг, близкий ей; во второй — печалуюсь я сам, то есть в другой строфе, которая начинается: «В единый глас сливает все стенанья…». И таким образом, явствует, что в этой канцоне печалуются два лица, одно из которых печалуется как брат, другое — как служитель.
Не раз, увы, когда я вспоминаю,
Что ввек уж не видать
Мне больше той, по ком душа томится, —
Такую скорбь я в сердце ощущаю,
Так горько ум стеснится,
Что говорю: «Душа! еще ли ждать? —
Страдания, что ты должна приять
В юдоли сей, тебе неблагосклонной,
Столь тягостны, что в страхе я живу…»
И вот я смерть зову;
В ней, сладостной, мой отдых заслуженный,
И я молю: «Приди», — и страсть кипит,
И зависть к мертвым в сердце говорит.
В единый глас сливает все стенанья
Моей печали звук,
И кличет Смерть и ищет неуклонно.
К ней, к ней одной летят мои желанья
Со дня, когда мадонна
Была взята из этой жизни вдруг.
Затем, что, кинувши земной наш круг,
Ее черты столь дивно озарились
Великою, нездешней красотой,
Разлившей в небе свой
Любовный свет, — что ангелы склонились
Все перед ней, и ум высокий их
Дивится благородству сил таких.
В тот день, когда свершился год с той поры, как Донна стала гражданкой вечной жизни, сидел я в одном месте, где, вспоминая о ней, рисовал я ангела на неких листах; и в то время как я рисовал его, поднял я глаза и увидел возле себя людей из числа тех, кому надлежит воздавать почтение. Они же смотрели на то, что я делаю, и, как потом было сказано мне, они стояли уже некоторое время, я же не замечал этого. Когда я увидал их, я встал и, поклонившись, сказал: «Некто был только что со мной, поэтому я и задумался». И вот после их ухода вернулся я к своей работе, то есть к рисованию обликов ангела, и, когда я совершил это, пришла мне мысль сказать слова, как бы в память годовщины, и написать тем, которые пришли ко мне. И тогда сочинил я следующий сонет, который начинается: «Она предстала памяти моей…» — и в котором два начала;[103] поэтому я подразделяю его согласно с одним и согласно с другим.[104] Я говорю, что согласно с первым — в этом сонете три части: в первой — говорю, что Донна пребывала уже в моей памяти; во второй — говорю о том, что сделала в силу этого со мной Любовь; в третьей — говорю о действиях Любви. Вторая начинается так: «Заслышав зов…»; третья так: «Они неслись…». Эта часть делится на две: в первой я говорю, что все мои вздохи исходили, беседуя друг с другом; в другой — говорю, как иные из них говорили некие слова, отличные от других; вторая часть начинается так: «И у кого всех горестней…». Таким же образом делится он согласно со вторым началом, с той лишь разницей, что в одной первой части я говорю о том, когда Донна пришла мне так на память, в другой же об этом не говорю.
ПЕРВОЕ НАЧАЛО
Она предстала памяти моей,
Благая Донна, призванная ныне
Господней волей к вечной благостыне
На небеса, где Приснодева с ней.
ВТОРОЕ НАЧАЛО
Она предстала памяти моей,
Та Донна, по которой плачет ныне
Любовь, — в тот миг, когда во благостыне
Смотрели вы на лик, что дал я ей.
Заслышав зов среди дремы своей,
Любовь в сердечной ожила пустыне,
Промолвив вздохам: «Поспешим к святыне!»
И, возрыдав, те понеслись быстрей.
Они неслись и жаловались вслух
Словами, исторгавшими не раз
Ток слез из глаз, что скорбию объяты.
И у кого всех горестней был глас,
Те шли, твердя: «О благородный дух,
Сегодня год, как в небо поднялся ты!»
Спустя некоторое время, когда находился я в некоем месте, где вспоминал о былом времени, я пребывал в большой задумчивости и в столь горестных размышлениях, что они издалека придавали мне вид ужасной горести. И вот, заметив, сколь я угнетен, поднял я глаза, чтобы поглядеть, не видят ли меня другие; и тогда увидел одну благородную донну,[105] молодую и весьма прекрасную, которая из окна глядела на меня, как это заметно было, столь жалостливо, что казалось, вся скорбь была собрана в ней. И вот вследствие того, что несчастные, когда видят в других сострадание к себе, еще более влекутся к слезам, словно испытывая к самим себе жалость, — я почувствовал тогда, что в моих глазах возникает желание плакать, и поэтому, боясь обнаружить злосчастную жизнь мою, я удалился от взоров этой благородной; и потом я сказал себе: «Не может быть, чтобы с этой сострадательной донной не было благороднейшей Любви». И поэтому решил я сочинить сонет, в котором обратился бы к ней и заключил все то, что рассказано в этом повествовании. И так как это повествование сделало его вполне ясным, то я и не подразделяю его. Сонет начинается «Видали очи…».
Видали очи, сколько состраданья
Явили вы в лице своем в тот миг,
Когда увидели мой горький лик
И скорбию рожденные деянья.
И понял я, что ваши воздыханья
О том, что мрак судьбу мою постиг;
И трепет, вставший в сердце, был велик,
Да не предам всей тяжести терзанья.
И я сокрылся прочь от вас, почуя,
Как на сердце рыданий всходит новь,
Исторгнутая взоров ваших силой;
И молвил я душе моей унылой:
Конечно, с этой донной — та Любовь,
Из-за которой в горе жизнь влачу я.
Случилось потом, что, где бы ни видела меня эта донна, ее лицо становилось страждущим и цвет его бледным, словно от любви; почему много раз она напоминала мне мою благороднейшую Донну, которая всегда казалась столь же бледной. И действительно, много раз, будучи не в силах ни плакать, ни излить своей печали, я шел, чтобы увидеть сострадательную эту донну, которая, казалось, своим видом удаляла слезы от моих глаз. И поэтому появилось у меня желание сказать еще слова, обращаясь к ней, и я сочинил следующий сонет, который начинается: «Ни цвет любви…»; он ясен и без разделов, вследствие предшествующего изложения.
Ни цвет любви, ни знаки состраданья
На лике донны никогда с такой
Не отражались дивной полнотой,
Завидя очи, полные рыданья, —
Как на лице у вас, когда признанья
Не удержал язык печальный мой,
И мнилось мне со страхом и тоской,
Что сердце разорвется от терзанья.
Измученных, полупотухших глаз
Уже не властен я отвлечь от вас,
Затем что скорбь излить они желают;
Вы дали им частицу сил своих,
И жажда слез испепеляет их,
Но плакать перед вами не дерзают.
Вид этой донны довел меня до того, что мои глаза стали слишком радоваться при виде ее; я не раз мучился этим в сердце моем и почитал себя весьма подлым. И много раз хулил я суету моих глаз и говорил им в мысли своей: «Некогда понуждали вы плакать тех, кто видел горестное состояние ваше; ныне же кажется, что вы хотите забыть об этом ради той донны, что смотрит на вас; но смотрит она на вас лишь потому, что печалит ее преславная Донна, о которой обычно плакали вы; но что можете, то делайте, ибо весьма часто стану я напоминать вам о ней, проклятые глаза: ведь никогда — разве лишь по смерти — не должны были бы прекратиться слезы ваши!» И когда я так говорил про себя глазам моим, объяли меня вздохи, весьма долгие и боязливые. И для того чтобы эта битва, которая была у меня с самим собой, стала ведома не одному лишь несчастному, который испытал ее, я решил сочинить сонет и заключить в нем утаенное это состояние. И вот сочинил я следующий сонет, который начинается: «Потоки слез…»; в нем две части: в первой — обращаюсь к моим глазам так, как если бы обращалось сердце мое во мне самом; во второй — устраняю некоторое сомнение, обнаруживая, кто так говорит; начинается же эта часть так: «Так говорит…». Легко можно было бы получить и больше разделов, но они излишни, ибо сонет ясен благодаря предшествующему изложению. И вот этот сонет, который и начинается:
