Ганнибал - Лиловый (Ii)
-- Господин Теодато! -- только и мог глупо повторять он, и тогда случилось что-то совершенно нереальное: господин Теодато шагнул к нему и резко обнял за плечи, как равного. Никогда еще, никогда ни один высокородный Дандоло не обнимал слугу! Нангу так потрясло это событие, что он совсем уже потерялся, кое-как опустился на краешек кресла и остался сидеть, потому что ноги не держали его. Тем временем на лестнице послышались шаги.
-- Нанга? -- позвала его жена Гваны. -- Нанга, что случилось?
-- А, Токо! -- признал ее Теодато, и она, услышав его голос, тоже напуганно вскрикнула и едва не споткнулась. -- Гвана! Вы все тут. Да что вы так смотрите? Тоже думали, что я давно помер? Будете в следующий раз знать, как верить этим обманщикам! -- довольно рассмеялся он. -- Они действительно гнались за мной почти сутки, собак своих натравили на меня, но я завел их в болото и ушел от них. ...Ну ладно, при этом потерял лошадь и сапог, но сам-то жив остался!
-- Господи, -- всплеснула руками Токо, потом спохватилась: -- Господин Теодато, вы голодны? Ах, Гвана, чего ты стоишь столбом!..
Они немедленно засуетились, хотя Теодато пытался отнекиваться, все равно накрыли почти что праздничный стол на кухне, страшно смущались простоты своего обиталища, не сразу решились задать хоть один вопрос. Только Нанга по-прежнему всюду ходил хвостиком за господином Дандоло, не сводил с него взгляда и время от времени робко пытался потрогать его за рукав, чтобы убедиться, что перед ним не иллюзия.
Вот наконец Гвана осмелился и спросил:
-- Господин Теодато, ведь это означает... вам нельзя и носу казать в Централе?
-- Какая догадливость, -- не удержался и фыркнул тот. -- Действительно, если люди Фальера узнают, что я жив, они устроят новую облаву. Поэтому, если вам меня хоть немного жаль, никому не говорите обо мне.
-- Ведь это нельзя так оставлять, -- сказал тогда Нанга. -- Вы не можете всю жизнь скрываться здесь, господин Теодато. Конечно, никто вас не выдаст, но аристократу не место в этих трущобах!
Гвана с женой переглянулись; Теодато как-то криво усмехнулся.
-- Ты прав, -- ответил он. -- И у меня все равно другие планы на жизнь.
***
Длительное ожидание может свести человека с ума.
Но в эти дни ничего нельзя было предпринять, только ожидать; хотя люди продолжали что-то делать, все их занятия не приближали их ни на йоту к желаемому. Марино Фальер дурно спал по ночам, кошмары по-прежнему преследовали его, и хуже всего было то, что он так и не был в состоянии понять, что ожидает его в грядущем. И это дерзкое исчезновение руосца!.. Он ничего не мог поделать, никого не мог отправить на поиски, потому что все они верили, что он
знает
, и разрушать эту уверенность было чревато. В самом деле Фальер понятия не имел, куда делся Леарза, не уверен был даже, действительно ли проклятый руосец ушел с чистыми намерениями, желая как-то помочь общему делу, или бежал, предав его.
Люди волновались. Тегаллиано обеспокоен был в последнее время, несколько раз заговаривал с самим Фальером на этот счет, повторял, что слишком долгое бездействие дурно повлияет на закованных, они уже нервничают. Фальер отмахивался: не до бездушных теперь, когда чертова станция Кеттерле по-прежнему совершает свой ход в астероидном поясе, безмолвно наблюдая за планетой, и неизвестно, в самом ли деле избранная им тактика работает. Что творится теперь в Кеттерле? Узнать это было невозможно.
Мрачными выглядели и разрушители, прочно обосновавшиеся во дворце. Мераз большую часть времени проводил, валяясь на диване то в одной, то в другой гостиной, его выражение недвусмысленно предупреждало, что закованный не просто не в духе -- не прочь подраться, мрачными были и смуглые лица Виппоны и Кестеджу, а Аллалгар почти не выходил из своей комнаты. Никто этим особенно не интересовался: Мераза Аллалгар раздражал, потому что казался ему слишком тупым, Кестеджу и Виппоне и в голову не приходило, что можно попробовать разговорить этого угрюмого гиганта. Тегаллиано и его людям было не до них: продолжались проверки среди бездушных, к тому же, Тегаллиано доложили, что по городу ходят смутные, подозрительные слухи.
Аллалгар был совершенно один.
Мечты его сбылись: с ним обращались, как с настоящим аристократом, и жил он в роскошной комнате, в самом сердце Централа: во дворце Наследника, ему не было больше никакой нужды разгребать шлак; в его спальне, кажется, почти не было металла, если не считать серебряных подсвечников, мебель сделана была из дорогого дерева, на стенах висели маленькие картины в позолоченных рамках. Но Аллалгара ничто не радовало. Все это было... такое бесполезное. Когда он мечтал о такой жизни, он не задумывался о том, какие люди будут окружать его.
Он больше никогда не увидит Кэнги; он сам стал причиной смерти этого человека. ...Ну, может быть, на самом деле это была машина, а не человек. Но Аллалгар слишком хорошо помнил живого Кэнги, смеющегося Кэнги, который учил его, Аллалгара, писать и читать, и сколько вечеров они провели вместе в комнатушке Кэнги, сидя за металлическим столом! На столе этом, -- Черный все помнил в мелочах, -- лежали какие-то куски железа, на некоторых грубо выбиты были цифры пробы, и сама поверхность была частично заржавевшей, а частично запачканной, но среди всего этого стояла маленькая импровизированная вазочка, -- всего лишь еще один лист стали, согнутый в причудливую форму, -- а в вазочке желтел бумажный цветочек. Для чего бы машине этот цветочек?.. Но это было так по-человечески. Кэнги подарил Черному тетрадку, в которой они писали по очереди, и никогда не сердился, даже если Черный проявлял неслыханную тупость, послушно объяснял по многу раз, повторял уже сказанное.
...И потом, не было Нины.
На глазах у Аллалгара аристократы застрелили ее из ружья; она вроде бы была еще жива, когда ее уносили из горящего поместья, но потом Аллалгар узнал, что ее мертвое тело нашли в чужом доме. Нина была хорошая, и ему казалось чудовищно несправедливым произошедшее с ней. Аристократы убили ее; пусть ему потом объяснили, что она была предательницей и защищала инопланетян, но...
Кроме Нины и Кэнги, у него никого больше не было. Таким одиноким Аллалгар себя уже давно не чувствовал. Ладно; после смерти мамы он всегда был один, но тогда он не знал еще, что это такое, -- когда есть хотя бы один человек, которому не наплевать на тебя.
Одиночество -- страшная вещь; одиночество хуже болезни, хуже голода и холода губит людей.
Никто не интересовался судьбою Черного, и хотя сперва он боялся выходить из своей комнаты, потому что думал, что его остановят и вернут на место, потом он уже понял, что никто и не запрещает ему ходить, где захочется. Потому Аллалгар в тот вечер покинул свою спальню и пошел, не разбирая дороги.
Он шел по богатым коридорам дворца, спускался по роскошным лестницам с золочеными перилами, он достиг маленького холла, в котором была тяжелая дубовая дверь, открыл эту дверь и оказался на кладбище.
Конечно, могилам здесь были уже тысячи лет, и внешне это был всего лишь примыкавший ко дворцу запущенный сад; Аллалгар брел между деревьями и древними обломками камней, сам не зная, чего он ищет. Ему было ужасно одиноко и грустно. Его друзья навсегда ушли от него.
Он шел и шел, и становилось уже совсем темно, сияющие окна дворца растаяли в сумраке, закрытые раскидистыми кронами деревьев, сухие ветви цеплялись за него, будто чьи-то мертвые руки, пугали его. Аллалгару начало казаться, что внутри у него тоже все умерло, что живот у него набит шлаком, а в голове плещется раскаленный жидкий металл. По щекам что-то катилось; он не обращал внимания. Это пришло к нему, как что-то само собой разумеющееся, и глаза его какое-то время высматривали подходящее дерево, пока он не приметил старый корявый вяз. Вяз этот тоже был мертв и лишен листвы, его ветви неподвижными черными тенями пробирались по небу, а у подножия его находились какие-то могилы, отмеченные небольшими камнями, грубо обтесанными до более или менее квадратной формы. Надписи на камнях, если и были, давно уже истерлись. Аллалгар с трудом приподнял один камень и подволок его к стволу дерева. Теперь, забравшись на древний памятник какому-то усопшему, он мог дотянуться руками до толстой обрубленной ветви. Вытащив из брюк ремень, Черный поднялся на цыпочках и завязал крепкий узел, а потом сделал петлю.
Он ни о чем не думал. Руки сами делали эту непривычную работу, и неважно было, что будет потом, -- и будет ли?.. Он немного беспокоился из-за того, что знал: весит он немало, выдержит ли ремень? Не сломается ли ветка?
...Но ветка была все еще крепка, хотя и мертва, и ремень выдержал.
Никто не хватился Аллалгара, никто и не знал, что его комната пустует уже вторые сутки, отсутствие его было незаметным; люди продолжали жить своей живой жизнью, Мераз по-прежнему бесился от ничегонеделания и от больно ужаливших его слов исчезнувшего руосца, Наследнику снились кошмары, советники его говорили все об одном и том же, собираясь в огромных холлах первого этажа.
