Alana Enoch - Под маской Джокера
«Ира, вы назло мне всё это делаете? Что за детский сад? Может, вас обратно в школу отправить, класс этак в седьмой? Судя по поведению, ваше место — там, а не в высшем учебном заведении».
Усталость и горечь неуместным колючим комом встали в горле. Хотелось домой: сначала тёплый душ, потом чашка кофе и ласка самых нужных на свете рук… Чтобы Леська рисовала акварельными красками, а Влада сидела рядом и подсказывала ей, иногда берясь за кисточку и помогая.
Нелли вздрогнула от прикосновения и только тогда почувствовала, что её глаза стали мокрыми. Ладони Иры накрыли её руку, а вид у девушки был уже не вызывающе-насмешливый, а виноватый и грустный.
«Нелли Вячеславовна… Нелли. Простите, если я вас расстроила. Я не хотела вас довести… Согласна, это дурацкий способ привлечь внимание, но… Вы мне нравитесь… как женщина. Очень. Я, наверно, вас люблю».
Нелли изо всех сил старалась обуздать так некстати нахлынувшую тоску, придавить её, не поить её больше своими слезами. Придвинув к Ире её работу, она сказала:
«Ладно. Как попытка стёба — зачётно, но проявите, пожалуйста, серьёзный подход. Принесёте новый вариант сочинения к следующему занятию».
Что делать со всем этим? Выйдя из автобуса, Нелли брела по ледяной корке, пряча усталые глаза от отблеска фонарей в лужах. Пожалуй, утром можно опробовать френч-пресс — приготовить капучино… Но как быть с чужими чувствами, в которых Нелли нуждалась далеко не так, как в чувствах той, с кем её разделяла невидимая грань иного мира? Впрочем, уже этим летом Ире предстояло ехать в американский языковой лагерь, и Нелли надеялась, что новые впечатления и новые знакомства развеют и победят эти любовные страдания.
Леська росла и стремилась к самостоятельности. Если проводить себя в школу утром она ещё позволяла Нелли, то от встречающей её после уроков бабушки норовила хитро ускользнуть. Однажды мать позвонила, чуть не плача:
— Леська пропала! Искала её, искала, всю школу обегала — нет нигде! Звони в мили… то есть, в полицию! Ребёнок как сквозь землю провалился!
Комплект ключей от квартиры у Леськи был, и она уже достаточно выросла, чтобы открывать замки; всполошённая бабушка обнаружила её дома, спокойно учившую уроки, а к приходу мамы с работы девочка ещё и разогрела еду.
— Бабуль, я уже не маленькая. Это только первоклашек встречают, а я сама домой дойду. А плохих людей я не боюсь: я когда из дома выхожу, представляю себя в таком белом большом яйце. И люди, которые хотели бы сделать мне зло, меня просто не замечают и идут мимо, а ещё до меня не могут добраться невидимые чудовища, которые питаются нашими силами.
Бабуля никак не могла с этим согласиться: мир вокруг кишел маньяками и педофилами, а сообщения в новостях о пропаже детей не прибавляли ей спокойствия. Историю про защитное «яйцо» она восприняла, конечно же, как детскую выдумку и по-прежнему стремилась водить внучку за руку везде и всюду.
А тут ещё эти кошмары. Джокер гонялся за Нелли не каждую ночь, иногда она проваливалась в тёплую черноту сна, а выныривала в явь уже утром, чувствуя себя, как выжившая в авиакатастрофе. Таких счастливых пробуждений поначалу было больше, чем отмеченных туманным ужасом, выпивающим душу; однако чем дальше, тем чаще ей являлся преследователь в маске, и даже Леська стала чувствовать мамину угнетённость.
— Мам… Ты ночью иногда так страшно стонешь и разговариваешь на непонятном языке, — рассказывала дочка. — Я просыпаюсь, а потом очень боюсь снова уснуть.
Нелли задумалась. Она полагала, что страдает одна, но, кажется, мертвящая туманная субстанция из сна просачивалась наружу…
— Лесь, ты не бойся, а подойди и разбуди меня, если услышишь такое снова, — сказала она. — Ты прервёшь плохой сон и этим окажешь мне очень добрую услугу.
А потом в снах начала появляться Влада. Нелли чувствовала, что та пытается что-то ей сказать, но вместо слов слышала непонятное бормотание, словно они разговаривали на разных языках. Что-то знакомое слышалось в звуках речи Влады, но смысла Нелли не могла понять, как будто слова звучали в обратной прокрутке. Лишь собственное имя она угадывала сердцем в этом странном звукоряде…
Списав романтично-возвышенные заигрывания Кирилла на винные пары и праздничный ореол Женского Дня, Нелли поспешила с выводами. В беседах он стал всё чаще склоняться к личным темам и нередко ставил её в тупик. Он искусно подбирался к её сокровенным мыслям, грамотно и улыбчиво расставляя ловушки, а потом пригласил её на чашечку кофе. Нащупав в Нелли эту кофейную слабость, он эксплуатировал её, и небезуспешно.
В ни к чему не обязывающем походе в кофейню Нелли не усмотрела ничего преступного и согласилась. Переступать рамки дружеского общения она не собиралась, даже если Кириллу и хотелось большего. Снова май вьюжил черёмуховым и яблоневым цветом, светлые вечера сами томно и многообещающе звали на улицу, а над парками колыхалось эхо музыки. Культурная программа кофейни оказалась нескучной, Нелли с удовольствием слушала живые выступления музыкантов, а потом начался творческий вечер местной поэтессы Эльмиры Кушнир-Никольской — дамы с экстравагантными манерами и своеобразным представлением о декламации стихов: по её убеждению, поэзию непременно следовало читать гайморитным голосом и сквозь зубы. Нелли думала, что «демонические женщины» — те, чьи черты описала Тэффи в одноимённом рассказе, канули в лету, ан нет: одна из них — слегка осовремененная, но в основе своей всё та же — одаривала слушателей лучами своего вдохновения. Казалось, её очки вот-вот расплавятся на лице от пламенной экзальтации, которой бурлили строчки; Нелли заблудилась в загадочных, прихотливых метафорах и глубоких философских аллегориях, изливающихся из взволнованно дышащей груди автора. И, конечно, всё это — с истинно французским гайморитом и сквозь зубы. В обыденной прозаической речи сей носовой недуг бесследно излечивался, а при переходе на стихи снова одолевал поэтессу.
— Ну, и что за идею вы вложили в дискурс сегодняшнего вечера? — усмехнулась Нелли в ответ на задумчиво-испытующий взгляд Кирилла. — Что вы хотите этим сказать?
А тот, подперев щёку, созерцал её с лукавым вожделением кота, мечтающего о сметане.
— Нелли, вы — самый таинственный и глубокий из текстов, какие мне только доводилось интерпретировать. Вы — поэма, которую я пытаюсь перевести на доступный для понимания язык, но не могу ухватить суть… Простите, быть может, я слишком пафосен, но эта горечь, которая прячется в ваших глазах, для меня непостижима. Мне хотелось бы, чтобы вы больше улыбались.
— Мне трудно исполнить ваше желание. — От капучино остался только пенный налёт, и Нелли чертила пальцем по краю чашки, словно бы надеясь извлечь из неё хрустальное пение.
Ладонь Кирилла мягко накрыла её руку.
— Почему?
Как уснуть, если дождь бьёт тихонько по листьям?
Как забыть белоснежность твоих рукавов?
Ты придёшь, чтоб в груди моей светом разлиться —
Ясный лик меж бредовых теней моих снов.
Серый шорох небесной живительной влаги,
Тихий мир на душе от тепла твоих рук…
Это просто — смеяться от тьмы в полушаге,
Оборвав надоевший под рёбрами стук.
Расскажи, как тебе в новом мире живётся,
Что за сказки бормочет твой дремлющий сад?
Выпьем чай со смородиной, летом и солнцем:
За глоток — на земле десять лет прошуршат.
Десять лет — как куплет: песня-жизнь скоротечна,
Серебром вдоль висков пролетает, звеня.
А когда мои губы умолкнут навечно,
Рукавами, мой ангел, укроешь меня.
Приглушённое освещение медленно меняло оттенки, то проливая на лица фисташковое северное сияние, то румяня их розовой летней зарёй.
— Хм… Это ваши стихи? — Кирилл придвинулся чуть ближе, и на его лице отобразилась приличествующая моменту грустная задумчивость.
— Нет. Одного сетевого автора, Аланы Инош. — Нелли заказала себе ещё кофе, а к нему — творожный десерт в шоколадной глазури. — Её творчество очень созвучно моему нынешнему состоянию. Особенно в романе «Ты» много точек совпадения с моей ситуацией. Гляньте на досуге… Может быть, тогда вы поймёте, почему я не могу выйти с вами за рамки дружбы.
— Загадочно и интригующе. Намёк с дальним прицелом, — усмехнулся Кирилл. — Ладно. Если это поможет мне понять вас, то я готов перечитать всё, что она написала.
Она могла бы выдумать любой предлог, чтобы остановить эту полудружбу-полуфлирт между ними; в конце концов, могла даже просто отказать без каких-либо оправданий. Но умалчиваемая правда давно давила ей на плечи, не давая гордо поднять голову и вздохнуть легко и свободно, и Нелли выбрала такой замысловатый способ объяснения. Вместо двух слов «я лесбиянка» — десятки тысяч строк художественного текста, после которых Кирилл мог отвернуться от неё, а мог и отнестись с уважением. Нелли надеялась на последнее.
