Нелли Шульман - Вельяминовы.Дорога на восток.Книга вторая
эшафот, - его охраняли солдаты Национальной Гвардии. Поднятое лезвие гильотины поблескивало
в лучах низкого, зимнего солнца, что на мгновение вышло из-за туч.
-Что, - добродушно заметил один из санкюлотов, - хочешь посмотреть на то, как Бурбону голову
отрубят? Так надо было с родителями приходить, - он показал на семьи, что сидели на телегах,
разложив вокруг себя холсты с едой, - люди за полночь стали собираться. Или ты сирота? - ласково
спросил он.
Девчонка блеснула зелеными глазами. Вытерев соплю покрасневшей, костлявой лапкой, она
буркнула: «Вовсе нет. Папаша мой параличный, дома лежит, а мамаша полы моет, и я тоже, -
девочка вздохнула. Толпа завыла - темная, зарешеченная карета въехала на площадь.
-Садись ко мне на плечи, - предложил санкюлот. Элиза вздохнула: «Не хочу я тут оставаться. Но
папа просил, и мама - она, же в Тампле убирается, у королевы. Мама говорила - посмотри, ее
величество должна знать, что тут было».
Она дернула углом рта: «Спасибо». Оказавшись наверху, Элиза откинула капюшон плаща и
внимательно осмотрела толпу. «Дядя Теодор не придет, - вспомнила девочка. «Он слишком
заметный, и вообще - с тех пор, как указ издали об изгнании иностранцев, он прячется. Только
записки передает через меня, тете Тео и Мишелю. Констанца тут, наверное, в мужском костюме, -
девочка прищурилась и оглядела головы, - она же книгу пишет, ей все видеть надо. Она с месье
Лавуазье живет, в деревне, на Сене. Там безопасней».
Дверца кареты открылась и толпа взвыла: «Смерть тиранам!».
-Смерть тиранам!» - звонко закричала Элиза: «Господи, прости меня, я бы перекрестилась, но
опасно это сейчас. Тетя Тео говорила, как мы с ней в саду Тюильри встречались, что Робеспьер
готовит указ о запрещении религии».
Элиза посмотрела на невысокого человека, в одних бриджах и рубашке, что вышел из кареты,
опираясь на руку священника.
-Аббат де Фирмон, - радостно поняла Элиза, - тот, что исповедует сестру его величества. Друг дяди
Теодора. И к нам он приходит, папа через него сведения передает. Кружным путем, конечно.
Сначала в Рим, потом в Вену, оттуда - в Амстердам, к Джо. А потом в Лондон. Нас всех заочно к
смертной казни приговорили, - Элиза невольно хихикнула, - и папу, и маму, и Маленького Джона,
за то, что он в Австрии эмигрантов здешних привечает. Знали бы они..., - Элиза пошатала языком
зуб:
-Скоро выпадет. Луидора теперь не дождаться, а вот сантим мама даст, наверное. И
драгоценностей не осталось, только крестик мамин, и кольцо с алмазом. Остальное продали все.
Она вспомнила чистую, беленую каморку в Марэ, крохотное окошко, в которое были видны ноги
прохожих, тепло камина и ласковый голос отца, что сидел в кресле у стола. Он говорил медленно,
запинаясь, старательно произнося слова, а вот писать, не мог - пальцы разжимались, перо падало
из рук. «И ходит плохо, - вздохнула Элиза. «С костылем, и только по комнате. Но все будет хорошо,
папа совсем оправится, и мы уедем в Лондон».
Людовик почувствовал, как руки палача снимают с него шерстяной шарф и крестик, что висел на
шее -- простой, деревянный, на потрепанном шнурке. «Холодно, - поежился король. Вздохнув, он
вспомнил лицо жены. «Ее не тронут, она все-таки женщина. И детей тоже - просто вышлют за
границу, и все. Жалко, что я с ними не попрощался, но тогда бы я не смог, не смог сделать того, что
надо. Я себя знаю, - он ощутил руку священника, что вела его вверх по лестнице и улыбнулся: «Я
сам, святой отец, спасибо вам».
Наверху было зябко. Людовик оглядел запруженную людьми площадь и увидел ребенка, что
сидел на плечах у какого-то мужчины. Белокурые, распущенные волосы шевелил ветер. «Как у
Марии-Терезы и Луи, - подумал король. Сам не зная почему, подняв руку, он перекрестил девочку.
Палач шепнул: «Позвольте, сир, надо распахнуть воротник рубашки».
Людовик обернулся и спросил, глядя в серые глаза: «Братец, ты мне скажи - об экспедиции
Лаперуза так ничего и не слышно?»
Палач покачал головой и развел руками. «Пропали, - горько подумал Людовик, чувствуя холодный
ветер на шее. «Франция все равно будет ими гордиться. А мной?»
Он подошел к гильотине и внезапно, громко проговорил: «Я умираю невиновным». Голос - низкий,
сильный, разносился по площади, и король понял: «На мосту, наверное, и то слышно. Там тоже
люди. Вот и хорошо».
-Я умираю невиновным, - повторил он. «Я прощаю тех, кто обрек меня на смерть, простите и вы
их. Я говорю вам это, готовясь предстать перед Богом. Я молюсь о том, чтобы Франция больше не
страдала».
Элиза, широко открытыми глазами смотрела на то, как короля привязывают к гильотине. Аббат де
Фирмон перекрестил его: «Иди на небеса, сын святого Людовика».
-Дети, - еще успел попросить король. «Господи, убереги их от горя и несчастий, прошу тебя».
Лезвие гильотины упало, толпа ахнула, раздались крики: «Да здравствует Республика!». Палач,
подняв отрубленную голову, указывая на кровь, что капала вниз, крикнул: «Смерть тиранам!»
Высокий, тонкий юноша в простом сюртуке быстро покрывал листы блокнота стенографическими
крючками. Констанца прервалась и подышала на пальцы:
-Это будет сенсацией. За такую книгу издатели передерутся. Я видела все - штурм Бастилии, штурм
Тюильри, заседания Национальной Ассамблеи, казни..., Что папа с Изабеллой понимают, просят
меня вернуться домой, потому, что тут опасно. Одно слово - не журналисты. Даже если война с
Англией начнется - никуда не уеду. Дядя Джон остался, и Марта, и Элиза, и Теодор. Тем более тут
Антуан, - она ласково улыбнулась и услышала рядом восторженный голос: «Мсье, вы репортер?»
-К вашим услугам, - поклонилась Констанца, мгновенно оглядев некрасивую, угловатую, с
темными глазами девушку. «Роялистка, сразу видно, - хмыкнула Констанца, - глаза заплаканные и
крестик на шее. Простой, и одежда простая, не парижская. Но дворянка, речь правильная. Она мне
может пригодиться».
-Мсье Констан, - девушка пригладила рыжие, коротко стриженые волосы. «Рад знакомству,
мадам...»
-Мадемуазель, - провинциалка зарделась. «Мадемуазель Шарлотта Корде».
В библиотеке было тепло. Робеспьер, откинувшись на спинку кресла, перечитал ровные строки:
-Все те, кто, действиями или словами, поддерживает тиранию, а также все враги свободы. Все те,
кому было отказано во французском гражданстве. Все те, кто был уволен или отправлен в отставку
по решению комитетов Национальной Ассамблеи, ныне именуемой Конвентом, все бывшие
дворяне, все родственники (мужья, жены, дети, родители, братья и сестры) тех эмигрантов или
иностранных шпионов, в случае если они не выражали, - постоянно и открыто, - своей поддержки
революции. А, также сами эмигранты, покинувшие Францию, начиная с 1 июля 1789 года, даже
если они вернулись в пределы страны, - все перечисленные подлежат смертной казни по
решению Комитета Национальной Охраны.
-Прекрасно, - пробормотал Робеспьер, и налил себе вина. Поднявшись, он подошел к окну. Стекло
было залеплено мокрым снегом. Он улыбнулся: «Все прошло просто отлично, народ радуется.
Австриячка будет следующей, а детей мы заморим голодом в Тампле. Надо их разделить с
матерью. Умерли и умерли».
Он вернулся к столу. Взяв чистый лист, Робеспьер написал на нем: «Экзетер». Человек, что сидел
на мягком диване, читая «Друг народа», хохотнул и сложил газету: «Что, Максимилиан, не по
зубам тебе его светлость герцог оказался? Второй год по всей Франции ищут сбежавшего в
Варенне параличного, и никак найти не могут».
Робеспьер окинул взглядом мокрые, сочащиеся язвы на смуглом лице Марата: «Это сифилис,
несомненно. Он говорит, что заболел, когда скрывался в парижской канализации, но я точно знаю,
мне донесли - его лечат ртутью. Скорей бы он сдох, народ его любит, а так нельзя - надо, чтобы
любили одного меня. Поклонялись мне. Хотя Жан-Поль полезен, раззадоривает народ своими
статьями».
-Найдем, - пообещал Робеспьер. Устроившись на ручке кресла, он вздернул бровь: «Что там с
кампанией против попов и церквей?»
-Выдававший себя за француза месье Теодор Корнель, - начал читать Марат из блокнота, - бывший
преподаватель Горной школы, и бывший инженер Арсенала, - не только состоял на содержании у
католической церкви, шпионя за честными французскими гражданами, но, и как нам стало
известно, - являлся агентом Австрии и Пруссии.
-И Англии, - добавил Робеспьер. «Все равно, они войну Франции объявили, как австрийцы с
пруссаками. Штатгальтер, кстати, присоединился к их коалиции. Однако мы скоро победоносно
войдем в Нижние Земли. Мы готовим указ о всеобщей мобилизации в армию, - добавил
