Генри Джеймс - Крылья голубки
– А вы будете одна?
Его слова прозвучали как безотчетное, непосредственное отражение его состояния – образа, ярко в ней расцветшего, но это было почти лицемерием. Они прозвучали так, будто ему хотелось прийти и излить ей душу, тогда как он вовсе этого не желал. Нужда в излияниях неожиданно – с предыдущей ночи – иссякла в нем, и никогда прежде он не сознавал в себе столь глубокой сдержанности.
А миссис Лоудер тем временем отвечала ему щедро, великодушно:
– Абсолютно одна. Иначе я и представить себе не могла бы. Столько чувств, дорогой друг, слишком много всего! – То, что не сумели высказать ее уста, выразила ее рука, в следующий миг утешающе сжавшая его руку. – Дорогой друг, дорогой друг! – Она была глубочайшим образом «с ним» и стремилась помочь еще больше, что заставило ее тут же продолжить: – А может быть, вы сегодня вечером, ради скорбного – а как же сейчас иначе! – Рождества, пообедаете со мной tête-à-tête?
Это облегчало ситуацию, откладывая разговор с нею – и в этом была вся разница – на несколько часов; однако тут крылась для него какая-то загадка. Тем не менее это нисколько не ослабило для него необходимости проявить осторожность.
– Вы не против, если я отвечу вам не сразу?
– Ни в коей мере – оставим вопрос открытым: будет так, как подскажет вам ваше чувство, и вам даже не нужно ничего мне сообщать. Добавлю только, что сегодня – именно в такой день! – я в ином случае буду сидеть дома в одиночестве.
Теперь он, по крайней мере, мог спросить:
– Без мисс Крой?
– Без мисс Крой. Мисс Крой, – пояснила миссис Лоудер, – проводит Рождество в лоне более родственной семьи.
Она не успела еще закончить фразу, как Деншер испугался того, что может выказать его лицо.
– Вы хотите сказать, что она вас покинула?
Лицо тетушки Мод, надо сказать, откликнулось на вопрос миной, в которой он увидел отражение событий. В тот же момент это дало ему уверенность, какой он не чувствовал никогда прежде, что, с тех пор как он узнал этих двух женщин, ни одна из них не признавалась и не упоминала о напряженности или о более серьезном кризисе, какой мог существовать в их отношениях: как раз это и служило доказательством несравненного умения Кейт управлять своим суденышком. Положение дел, отразившееся на лице миссис Лоудер, высветило, по контрасту, поверхностный характер их согласия, что впоследствии, когда Деншеру хватило времени поразмыслить над этим, снова представило его взору искусство, особый дар любимой девушки, им в ней увиденный, так близко ему знакомый и определяемый им как ее «талант жить». Мир за протекшие день или два, с тех пор как они виделись в последний раз, был явно нарушен; разногласия, крывшиеся в самой глубине, оставались там благодаря столь же глубокой дипломатичности Кейт, но теперь выплыли на поверхность из-за необычайного потрясения, с которым, как чувствовал вдобавок ко всему наш молодой человек, было как-то связано присутствие лорда Марка, удивительное в такой час и в такое время года. Упомянутый талант жить, как Деншеру тут же пришло в голову, по-видимому, равным образом проявился и в теперешнем разрыве или в том, что там еще могло произойти: тетушка Мод пережила, насколько он мог судить, нервное напряжение, а не удар. Однако наша милая дама шла в ногу с его поспешными размышлениями:
– Она отправилась вчера утром – и притом без моего одобрения, в чем я не боюсь вам признаться, – к ее сестре, миссис Кондрип, если вы знаете, о ком я говорю, которая живет где-то в Челси. Моя другая племянница и ее дела – подумать только, что в такой день приходится говорить об этом! – наше вечное беспокойство; так что Кейт в результате – ну, скажем, некоторых событий! – просто туда вызвали. Мое-то представление таково, что в результате таких событий она – в ее теперешней ситуации – вообще ничего или почти ничего делать не должна!
– И Кейт с вами не согласилась?
– И Кейт со мной не согласилась. А когда Кейт с тобой не соглашается…!
– Ох, могу себе представить!
Он достиг уже такой точки на шкале лицемерия, что вполне мог спросить себя, какое значение имеет теперь чуть больше лицемерия или чуть меньше? Кроме того, его намерение – решение, им принятое, – требовало, чтобы он знал. Шаг, совершенный Кейт, если об этом ничего не узнать, мог лишить его самообладания, а страх Деншера перед такой возможностью к этому времени стал прямо-таки суеверным.
– Надеюсь, вы не имеете в виду никаких катастрофических событий?
– Нет, они всего лишь отвратительны и вульгарны.
– Ох! – произнес Мертон Деншер.
Рана миссис Лоудер, все еще вполне очевидная, нашла в ее излияниях Деншеру целебный для себя бальзам.
– К их великому несчастью, у них – как вам, вероятно, известно – ужасно отвратительный отец.
– Ох! – снова произнес Деншер.
– Он такой никудышный, что даже имя его называть не стоит, но он неожиданно заявился к Мэриан, и та завопила о помощи.
Это сильно озадачило Деншера, и его любопытство на миг заключило компромисс с его благоразумием.
– Заявился к Мэриан? За деньгами?
– О, за ними, разумеется, как обычно. Но в это благословенное время года еще и ради убежища, чтобы где-то укрыться, ради безопасности, бог знает ради чего еще! Он там, эта скотина. И Кейт там, с ними. И вот это, – завершила миссис Лоудер, спускаясь по ступеням, – и есть ее Рождество.
Она снова задержалась, стоя у подножья лестницы, пока Деншер придумывал ответ.
– Пожалуй, ваше в конечном счете несколько лучше.
– По крайней мере, оно благопристойнее. – Ее рука снова сжала его руку. – Но что же это я рассказываю вам о наших бедах?! Приходите, если сможете.
Он слабо улыбнулся:
– Спасибо. Если смогу.
– А теперь, я полагаю, вы направитесь в храм?
Она задала этот вопрос с самым добрым намерением, как бы желая наметить для него путь – в духе ее обычной поддержки, – несколько более соответствующий его целям, чем то, что она ему предлагала. Он воспринял это как завершение обоюдных попыток выразить свое потрясение, так что, по всей видимости, нашел ее намек вполне своевременным.
– Ну да, пожалуй, я так и сделаю, – после чего, поскольку дверь кареты при приближении дамы была отворена изнутри, он счел для себя возможным обратить к карете спину. Он услышал, как позади него резко захлопнулась дверь и карета двинулась в направлении, противоположном его собственному.
Однако фактически в этот момент никакого собственного направления у Деншера не было; несмотря на это, минут десять спустя он обнаружил, что шагает прямо на юг. Это, как он позже признал, оказалось вполне удачным, ибо, еще когда тетушка Мод в конце концов заговорила, у него в голове моментально сложилось представление о необходимом ему курсе. Ничто иное не было открыто ему так, как необходимость последовать за Кейт, ничто не было более заметным, чем воздействие сделанного ею шага на обуревавшее Деншера чувство. Ее сложности, прозвучавшие, при всех прочих обстоятельствах, просто ужасно, – чем иным они были, тысячи и тысячи раз, как не его личными сложностями? Сейчас его дело – позаботиться о том, чтобы, не потеряв лишнего часа, они заняли должное место в его жизни. И он, соответственно, держался бы этого курса, если бы вдруг не вспомнил, что только что солгал – это слово, когда он им пользовался, странным образом приносило ему облегчение – миссис Лоудер даже в большей мере, чем требовалось. В какой храм он направлялся, в какой храм мог он пойти, с нервами в таком состоянии? – он резко остановился, задав себе этот вопрос, как уже раз остановился при виде кареты миссис Лоудер. И все-таки странным образом в нем зародилось желание, чтобы его слово не было произнесено напрасно. По счастливой случайности, как раз тогда он очутился на Бромптон-роуд, его озарила внезапная мысль, что здесь недалеко – Оратория. Ему надо лишь повернуть в другую сторону, и он окажется прямо перед ней. У дверей храма через несколько минут его идея была – так ему пришло в голову – реально освящена: толкнув дверь, он обнаружил, что находится у самого пика великолепной службы – об этом говорила толпа, переполнявшая храм; все сверкало и звучало, доносясь из пространных глубин, в сиянии алтарных огней, в то нарастающем, то затихающем звучании органа и хора. Это не гармонировало с его сегодняшним днем, но в этом было меньше дисгармонии, чем в других событиях, реальных или возможных. Коротко говоря, Оратория вполне подходила для того, чтобы поддержать в нем бодрость духа.
IV
Так что вся разница заключалась в том, что послеполуденные сумерки – сумерки, наступившие в слишком ранний час, – уже совсем сгустились, когда Деншер постучал в дверь миссис Кондрип.
Из храма он зашел в свой клуб, не желая явиться в Челси во время ланча и вспомнив, что ему следует попытаться устроить себе трапезу самостоятельно. Сделав это, пусть и не вполне удачно, он бросился в глубокое кресло в огромном полутемном пустом пространстве клубной библиотеки, где ни души – ни впереди него, ни позади – не было видно, и здесь ему удалось, закрыв через какое-то время глаза, компенсировать час из потерянного прошлой ночью сна. До этого, правда, он успел – то было первое, что он здесь сделал, – написать короткую записку, каковую он отдал, с большими трудностями и колебаниями, обнаруженному в этом рождественском запустении посыльному. Ему хотелось, чтобы записка была доставлена вручную, поэтому пришлось довольно слепо довериться руке упомянутого посыльного, поскольку тот по какой-то причине не мог вернуться с подтверждением доставки. Когда в четыре часа Деншер предстал пред лицом Кейт в маленькой гостиной миссис Кондрип, он с облегчением обнаружил, что его извещение до нее добралось. Она ожидала его и в этом смысле была подготовлена, что немного упрощало дело, если «немного» – в настоящий момент – следовало принимать в расчет. Условия, в каких Кейт теперь находилась, стали очевидны ему, хотя и не вполне ясно, с той минуты, как он вошел в дом: очевидны отчасти из-за их отличия – отличия явного и наводящего на размышления – от тех, в которых ему приходилось видеть ее до сих пор. Ему приходилось видеть ее в местах более или менее великолепных: в помпезном доме ее тетки, под высокими деревьями Кенсингтона и под легендарными расписными потолками Венеции. В Венеции же в один прекрасный день он видел ее блистательной центральной фигурой великолепной пьяццы; он видел ее, в еще более прекрасный день, в своей бедной венецианской квартирке, которая тем не менее гармонировала с нею, даже в своей бедности являя хороший вкус и благородную старину; однако обстановка квартиры миссис Кондрип, даже в этой, лучшей из ее комнат, хотя и не ужасающе убогая, выглядела почти гротескно неуместной. Бледная, печальная и очаровательная, Кейт тотчас представилась Деншеру высокой иностранной гостьей в чужой стране – чужестранкой на этой тесной улочке в Челси, – которая пытается как можно лучше справиться с трудным и неприятным эпизодом, да и с самим местом ссылки. И вовсе необычайным было то, что не прошло и трех минут, как Деншер почувствовал себя определенно менее чужим в этой обстановке, чем Кейт.
