Andrey Maidansky - Spinoza Izbrannyie sochineniya
как человек созерцает свои добродетели или свою способность к
действию, то отсюда происходит то, что каждый стремится
рассказывать своп подвиги и хвастаться своими силами, как
телесными, так и духовными, и что люди по этой причине бывают
тягостны друг для друга. Из этого в свою очередь происходит, что
люди по природе своей завистливы (см. сх. т. 24 и сх. т. 32), иными
словами, они находят удовольствие в бессилии себе подобных, и,
наоборот, им причиняет неудовольствие их сила. В самом деле,
всякий раз, как кто-либо воображает свои действия, он чувствует (по
т. 53) удовольствие, и тем большее, чем больше совершенства
выражают, по его воображению, эти действия и чем отчетливее он их
воображает, т.е. (по сказанному в сх. 1, т. 40, ч. II) чем более может он
обличить их от чужих действий и рассматривать как единственные в
своем роде. Поэтому всякий, созерцая себя, будет всего более
чувствовать удовольствие тогда, когда он будет находить в себе что-
либо такое, что по отношению к другим он отрицает. Если же то, что
он утверждает о себе, он относит к общей идее человека или
животного, то он будет чувствовать удовольствие не в такой степени
и, наоборот, будет чувствовать неудовольствие, если вообразит, что
его действия при сравнении с действиями других оказываются более
бессильными. Неудовольствие это он будет (по т. 28) стремиться
удалить, или превратно истолковывая действия себе подобных, или
украшая, насколько возможно, свои. Поэтому ясно, что люди уже по
природе
500
своей склонны к ненависти и зависти, а к этому присоединяется еще
и само их воспитание. Ибо родители обыкновенно побуждают детей
к добродетели, возбуждая в них честолюбие и зависть.
Может быть, останется недоумение, почему же мы нередко
поражаемся добродетелями людей и благоговеем перед ними. Чтобы
удалить это недоумение, я прибавлю второй королларий.
Королларий 2. Всякий завидует только добродетели себе равного.
Доказательство. Зависть есть сама ненависть (см. сх. т. 24),
иными словами (по сх. т. 13), неудовольствие, т.е. (по сх. т. 11) такое
состояние, в котором способность человека к действию или его
стремление ограничивается. Но человек (по сх. т. 9) стремится и
желает делать только то, что может вытекать из данной его природы.
Следовательно, он вовсе не будет желать приписывать себе
способность к действию или (что то же) добродетель, свойственную
чужой природе, а его природе «чуждую. А потому его желание не
может быть ограничено, т.е. (по сх. т. 11) сам он не может
подвергаться неудовольствию вследствие того, что он созерцает
какую-нибудь добродетель в несходном с собой, а следовательно, он
не может ему и завидовать; он может завидовать только себе равному,
одинаковому с ним по природе; что и требовалось доказать.
Схолия. Если таким образом мы говорили выше в сх. т. 52 этой
части, что мы чувствуем почтение к какому-либо человеку
вследствие того, что поражаемся его мудростью, мужеством и т.д., то
это потому, что мы (как ясно из этой теоремы) воображаем эти
добродетели присущими единственно ему, а не общими и нашей
природе; а потому мы будем завидовать им не более, как высоте
деревьев, храбрости львов и т.д.
Теорема 56.
Существует столько же видов удовольствия, неудовольствия и
желания, а следовательно, и всех аффектов, слагающихся из них
( каково душевное колебание) или от них производных ( каковы любовь,
надежда, страх и т. д.), сколько существует видов тех объектов, со
стороны которых мы подвергаемся аффектам.
501
Доказательство. Удовольствие и неудовольствие, а следовательно
и аффекты, слагающиеся из них или от них производные, суть
страдательные состояния (по сх. т. 11); но мы (по т. 1) необходимо
страдаем, поскольку имеем идеи неадекватные; и лишь поскольку мы
их имеем, постольку (по т. 3) и страдаем, т.е. (см. сх. 1 т. 40, ч. II) мы
лишь постольку необходимо страдаем, поскольку воображаем,
иными словами (см. т. 17, ч. II с ее сх.), поскольку мы подвергаемся
аффекту, обнимающему собой природу нашего тела и природу тела
внешнего. Поэтому природа всякого страдательного состояния
необходимо должна быть объясняема так, чтобы в нем выражалась
природа того объекта, со стороны которого мы подвергаемся
аффекту. Так, удовольствие, возникающее, например, из объекта А,
должно обнимать собой природу самого объекта А, удовольствие,
возникающее из объекта В, — природу самого В, и, следовательно,
два эти аффекта удовольствия по природе своей различны, так как
они возникают из причин различной природы. Точно так же и аффект
неудовольствия, возникающий из одного объекта, по природе своей
различен от неудовольствия, возникающего по другой причине. То же
самое должно сказать о любви, ненависти, надежде, страхе,
душевном колебании и т.д., — и, следовательно, необходимо
существует столько же видов удовольствия, неудовольствия, любви,
ненависти и т.д., сколько существует видов объектов, со стороны
которых мы подвергаемся аффектам.
Что касается желания, то оно есть самая сущность или природа
каждого, поскольку она представляется определенной к какому-либо
действию из данного ее состояния (см. сх. т. 9). Следовательно,
сообразно с тем, подвергается ли человек со стороны внешних
причин тому или другому виду удовольствия, неудовольствия, любви
и т.д., т.е. сообразно с тем, в какое состояние приводится его природа,
и его желание необходимо будет таким или другим, и природа одного
желания необходимо отличается от природы другого настолько же,
насколько различаются между собой те аффекты, из которых
возникает каждое из них. Итак, существует столько же видов
желания, сколько видов удовольствия, неудовольствия, любви и т.д.,
и, следовательно (по только что показанному), столько же, сколько
видов тех объектов, со стороны
502
которых мы подвергаемся аффектам; что и требовалось доказать.
Схолия. Между видами аффектов, которые (по пред. т.) должны
быть весьма многочисленны, замечательны чревоугодие, пьянство,
разврат, скупость и честолюбие, составляющие не что иное, как
частные понятия любви или желания, выражающие природу обоих
этих аффектов по тем объектам, к которым они относятся. Ибо под
чревоугодием, пьянством, развратом, скупостью и честолюбием мы
понимаем не что иное, как неумеренную любовь или стремление к
пиршествам, питью, половым сношениям, богатству и славе. Сверх
того эти аффекты в силу того, что мы различаем их от других только
по тому объекту, к которому они относятся, не имеют себе
противоположных. Ибо умеренность, трезвость и, наконец,
целомудрие, которые мы обыкновенно противополагаем
чревоугодию, пьянству и разврату, не составляют аффектов, иными
словами, страдательных состояний, а указывают на способность
души, умеряющую эти аффекты.
Я не могу, впрочем, объяснять здесь остальные виды аффектов
(так как их столько же, сколько видов объектов), да если бы и мог, то
в этом нет надобности. Для нашей цели, а именно для определения
силы аффектов и могущества над ними души, нам достаточно иметь
общее определение каждого аффекта. Нам достаточно, говорю я,
уразуметь общие свойства аффектов и души, чтобы быть в состоянии
определить, в чем заключается и сколь велико могущество души в
умерении и обуздании аффектов. Поэтому, хотя между различными
аффектами любви, ненависти или желания, например между
любовью к детям и любовью к жене, есть большая разница, однако
нам нет нужды знать эти различия и делать дальнейшие изыскания
об их природе и происхождении.
Теорема 57.
Всякий аффект одного индивидуума отличается от аффекта
другого настолько, насколько сущность одного отличается от
сущности другого.
Доказательство. Эта теорема явствует из акс. 1, которую см.
после леммы 3, сх. т. 13, ч. II. Тем не менее мы докажем ее из
определений трех первоначальных аффектов.
503
Все аффекты, как это показывают данные нами их определения,
относятся к желанию, удовольствию или неудовольствию. Но
желание есть самая природа или сущность каждого (см. его опр. в
