Кит Ричардс - Жизнь
Еще до того, как я урезал алкогольный паек, нам довелось пережить внезапный приступ негодования со стороны Дорис, которая увидела через стекло аппаратной, как мы, по её мнению, отлыниваем от работы, и взорвалась. Она тогда приехала погостить ко мне в Нью-Йорк и заглянула в студию, её встречал Дон Смит. Дон умер, пока я писал эту книгу, и мы все о нем сильно скорбим. Вот как он описал визит Дорис.
Дон Смит: Кит с мужиками собрались за стеклом в студии для записи бэк-вокала, но вместо этого они просто стоят и чешут языками минут двадцать. И Дорис меня спрашивает, чем это они там заняты, а после этого говорит, чтоб я ей показал, как с ними говорить. Я ей показал переговорную кнопку, а она вдавила её и как заорет: «А ну кончайте там валять дурака и давайте за работу... Студия, между прочим, денег стоит, а вы там стоите, болтаете ни о чем, да и вообще здесь никто ни черта не разберет, что вы там бубните, так что марш работать. Я сюда аж из Англии на самолете притащилась, не могу я тут сидеть всю ночь и слушать вашу болтовню». Вообще-то это было гораздо дольше и сильно крепче. Она их даже напугала на секунду, а потом они заржали, но работать начали сразу же.
В общем, благодаря Дорис мы снова приступили к ударному труду. И режим у нас установился не щадящий ни капельки.
Пусть Уодди про него расскажет.
Уодди УОКТЕЛ: По первой мы начинали в семь вечера и отрабатывали как минимум по двенадцать часов. Потом постепенно народ начал толкать идеи: а давайте собираться в восемь, нет, давайте в девять, нет, давайте в одиннадцать. И не успели мы опомниться — клянусь, тем все и кончилось, — и мы уже приходим на работу в час ночи, а то вообще в три. И однажды мы едем в машине утречком, а Кит сидит с выпивкой в руках и в темных очках, солнце уже вовсю сияет, и он такой говорит: эй, а ну-ка стойте! Сколько сейчас времени? Мы говорим: восемь утра. А он говорит: поворачивай обратно! Чтоб я приезжал на работу в восемь утра? У него время прокрутилось на целый день вперед. Зависали мы там неделями, все никак не могли добить пластинку. Это происходило в Нью-Йорке летом, но солнца я пока не видел ни разу. Когда расходились рано утром, было еще серенько. Я добредал до номера, засыпал на весь день, вставал вечером и возвращался в студию. Чтобы вы имели представление, как долго все это тянулось: я тогда курил пачками, у меня была зажигалка «Бик», мини. Джейн Роуз сказала, что у нас по плану полтора месяца на запись. И я тогда сказал Киту: «Знаешь, - и в это время как раз прикуриваю сигарету, - эти зажигалки - их как раз хватает на полтора месяца. Так что когда эта розовая фиговина закончится, мы как раз должны будем сворачиваться». Он сказал: «Ладно, старик, будем следить за твоей зажигалкой». Потом проходит полтора месяца. Я покупаю еще одну розовую зажигалку, но никому ничего не говорю. «Мы на тот момент отмотали уже почти два месяца. И каждый раз, когда Кит вытаскивал сигарету, я специально давал ему прикурить от розовой зажигалки. И он поглядывал на нее с таким выражением: ну, значит, время еще есть. Три зажигалки спустя приезжает к нам в Нью-Йорк в гости моя жена Энни. Я говорю: родная, у меня для тебя задание. Будешь ходить по магазинам — скупай все розовые мини-зажигалки «Бик», какие только встретишь. Потому что сейчас начнется фаза сведения. Время прошло, мы сводим последнюю песню, Demon, которая получается прямо как надо. И последние три или четыре дня я хожу со складом розовых зажигалок — напихал себе в карман по крайней мере дюжину. Наконец мы доделали Demon, и Кит заходит в комнату, такой весь довольный, и говорит: а-а-а, теперь покурим. А я говорю: позволь угощу тебя огоньком — и сую руку в карман и достаю все эти зажигалки. А Кит мне: «Ах ты, сучий потрох! Вот чувствовал же, что что-то не то».
Иногда даже добраться до студии было проблемой. Один раз имело место легкое недопонимание в одном нью-йоркском баре, когда я зашел туда с Доном пропустить немного по дороге. Сколько уже со мной бывало, что какой-нибудь урод прямо рвется меня достать, и все из-за того, кто я такой, —на этот раз меня вывела из себя его какая-то непробиваемая тупизна. Дон был свидетелем.
Дон Смит: Я обычно встречался с Китом у его квартиры, мы шли До работы пешком и заходили в один бар выпить по чуть-чуть. А диджей, который там ставил музыку, — стоило нам только войти, и он через несколько минут начал заводить роллинговские вещи. И после второй Кит поднялся к нему и вежливо попросил: можно больше этого не делать? Мы тут просто зашли выпить по дороге на работу. Но парень не унимается, ставит и ставит. Кит тогда подошел, перепрыгнул стол, схватил чувака и успел даже его уложить, придавал коленом. И мы такие: эй, Кит, нам разве не пора? «А? Ага, иду».
Мы откатали еще одни бурные гастроли с Winos с заездом в Аргентину, где нас встретило массовое помешательство, не виданное мной с начала 1960-х. Stones там никогда не были, так что нас накрыла полноценная битломания — застывшая во времени и размороженная по случаю нашего приезда. Мы играли первый концерт на сорокатысячном стадионе, и шум этой толпы, энергия были фантастические. Я убедил Stones, что это определенно достойный рынок, что здесь полно людей, которые нас любят. Я тогда взял с собой Берта, и мы жили в Буэнос-Айресе в этом крутейшем отеле, одном из моих любимейших, — в Mansion, поселились в прекрасном, нехилых пропорций люксе. Берт просыпался и посмеивался каждое утро — он слышал за окном: «Оле, оле, оле, Ричардс, Ричардс...» Такое было впервые — мою фамилию скандировали под барабаны в качестве побудки к завтраку. Он сказал: «Я уж подумал, что это они про меня орут».
Мы с Миком уже в основном научились уживаться, невзирая на разногласия, но все равно потребовалась некоторая дипломатия, чтобы свести нас под одной крышей в 1994-м. И снова выбрали Барбадос — здесь проверялось, сможем ли бы общаться друг с другом достаточно мирно, чтобы сделать еще один альбом. Я взял с собой только Пьера, который теперь работал на меня. Жили мы там в усадьбе на плантации лимонного сорго, и там же я обзавелся дружком, который дал свое имя альбому и дальнейшему туру — Voodoo Lounge.
В тот день налетела буря, типичный тропический ливень, и я собирался по-быстрому смотаться за сигаретами. Вдруг слышу звук. Я подумал, что это одна из тех огромных жаб, которые обитают на Барбадосе и которые умеют издавать кошачьи звуки. Смотрю, а там у выхода дренажной трубы на дорожке сидит промокший котенок. Оказался кусачий. Я знал что тут полно диких котов. Ах ты, вылез из трубы, убежал из маминой норки? И я пихнул его обратно в трубу, отвернулся, а он вывалился снова. Его там не ждали, одним словом Я снова попробовал. Говорю: ну ты что, свое дитё не признаешь? Но он снова вылетел оттуда. И смотрит на меня, этот шкет. И тогда я сказал: хрен с тобой, ладно, пойдем. Положил его в карман и побежал домой, сам уже теперь хоть выжимай. Появляюсь на пороге в этом вымоченном леопардовом халате до пола. Колдун оби[189], попавший под брандспойт, с кошариком. Пьер, у нас тут небольшое приключение вышло. Было совершенно ясно, что, если б мы о нем не позаботились, он бы до утра не дотянул. Так что мы с Пьером сделали самое простое: налили блюдце молока, ткнули его туда мордой, и он начал лакать. В общем, стойкий боец оказался, нужно было только поддерживать его силы. Вырастить. Мы его назвали Вуду, потому что дело было на Барбадосе и потому что он выжил наперекор обстоятельствам — как заговоренный, по вудуистскому везению. И после этого котенок везде за мной ходил. В общем, зверь получил имя Вуду, а терраса стала Voodoo Lounge (гостиная Вуду) — я даже таблички расставил по периметру. И он всегда сидел у меня на плече или где-то рядом. Мне его несколько недель пришлось охранять от всех окрестных котов. Эти котяры хотели до него добраться, им не нужен был еще один конкурент. Я их разгонял камнями, а они собирались, как какая-то толпа на расправу: «Отдай нам сучонка!» Вуду потом стал жить в моем доме в Коннектикуте. После такого мы, конечно, уже не расстались. Он пропал куда-то в 2007-м. Дикий был кот.
Мы всей компанией разбили лагерь в ирландском доме Ронни в графстве Килкенни, чтобы начать работу над Voodoo Lounge, и все шло путем, но в один прекрасный день мы выяснили, что Джерри Ли Льюис тусуется где-то по соседству — толи бегает от налоговой службы, то ли что. До него было часа два езды, поэтому мы его спросили: не хочешь приехать поиграть? Однако, видимо, Джерри в тот момент понял это приглашение по-другому — или так оно до него дошло, — что ему вроде как предложили записать сольный альбом Джерри Ли Льюиса, a Stones должны были ему подыгрывать. Но мы только позвали его приехать поиграть, в смысле поджемовать: график нас не прессует, студия подготовлена, так чего бы нам не устроить небольшой рок-н-ролл? И мы с ним наваяли материала, классного причем, и где-то он существует на пленке. Потом мы сидели слушали, что получилось в записи и Джерри вдруг начинает: слышите, ударник здесь запаздывает. Начинает отчитывать, устраивать разнос группе. А вот здесь гитара... И я тогда посмотрел на него и говорю: Джерри, мы же просто на пленку наиграли, мы не трек пишем. Меня опять стал накрывать красный туман. Я сказал если хочешь разнести мой бэнд, то как твоя фамилия — Льюис, правильно? Значит, ты из Уэльса. Говорю: моя фамилия Ричардс, так что мы с тобой оба валлийские. И давай с глазу на глаз: я посмотрю в твои голубые зенки, как у деточки, а ты в мои черные, и, если хочешь, пойдем выйдем. Но не смей мне, на хуй, тут разборки устраивать. И вышел — вскочил и протопал на улицу, и, кстати, сочинил из этого Sparks Will Fly, когда сидел у костра. Чач Маджи, многолетний бригадир нашей артели техников, рассказывал, что Джерри просто повернулся ко всем и сказал: «А что, обычно срабатывает». Но записали мы с ним в тот вечер что-то офигенное. И для меня было по-настоящему почетно играть в такой ситуации, когда мы спрашивали: Джерри, какие твои предложения? О’кей, играем House of Blue Lights. Роскошно. Наконец-то мы встретились с Джерри на том уровне, на котором такие, как мы, должны встречаться, и с тех пор он уже стал мне как брат.
