Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком
Несколько дней Григорий не мог освободиться от того чувства, которое он испытал тогда на крыльце у Флоры. Он хотел понять себя. Ну, пускай у нее веснушки. Ну, что в этом такого? Она вовсе не дурная. Мало ли что ему показалось.
Вот так он переубеждал себя. И немного переубедил.
Глава пятая
Флора познакомила Трубина с Чимитой Догдомэ. Чимита после института работала в Хабаровском крае, где строила элеваторы. Сюда приехала по вызову Шайдарона.
У Чимиты продолговатое светлое лицо. Вслосы короткие. Как у мальчишки. Жесткие, с легкой курчавинкой. Глаза серо-зеленые. По- бурятски узкие. Глаза все время живут: удивляются, смеются, радуются, недоумевают. Иногда глаза вроде как зеленеют и тогда в лице у Чимиты проявляется что-то властное. Твердые линии рта и подбородка как бы подчеркивают эту властность.
Флора ушла в магазин, и они сидели вдвоем в ее комнате. Горела лампа в красном абажуре, и Чимита, как представлялось Григорию, была похожа на упрямого и неуравновешенного мальчишку.
Они играли в шахматы. Трубин легко шел к победе и время от времени спрашивал ее:
— Заявление о капитуляции поступит устно или письменно?
Она быстро вскидывала голову и по лицу ее скользила тень от
руки, поднятой над доской. Вот-вот сметет фигуры.
— Никогда! Ни письменно, ни устно.
У них все было на колкостях.
— Может быть, выбросите белый платок? У вас, случаем, косынка не белая? Можно и косынку...
— Никогда! Слышите?
Она не доиграла, смешала фигуры, сказав, что не может сосредоточиться, когда «острят под руку».
— Вам не приходилось ходить в начальстве?— спросил ее Трубин
— Нет. А что?
— Вам бы ото подошло.
— Почему?
— Вы здорово подражаете Шайдарону. У вас столько власти на лице...
— Не острите. Вам это не идет.
— А что мне идет?
— Быть самим собой.
Приход Флоры ничего не изменил. Трубин и Догдомэ продолжали обмениваться колкостями.
«Он переживает уход жены,— думала Чимита. — И очень верно тгро него говорили, что он сух и довольно упрям».
«Да-а,— размышлял Григорий. — Эта себе цену знает. Что ни скажи, все не так, все не нравится. Но посмотрим, как ты на стройке себя покажешь».
«Он все же чем-то любопытен,— рассуждала Чимита. — Чем? Не знаю. Почему-то хочется встретиться с его бывшей женой и узнать у нее все подробности о нем. Вечно мне блажь какая-то в голову лезет».
«Как обманчива внешность,— думал Трубин. — Вот эта Догдомэ. В ней что-то есть. Вот хотя бы властность в глазах, чего не часто встретишь у таких молодых. А ведь в сущности... Это просто зазнавшаяся... Ну. считает, что ей все можно. Первый раз играет со мной в шахматы. Взяла и смешала фигуры».
Флора смеялась:
— Ну что вы такие мрачные? Прямо буки. Чимитка, съешь хоть пирожное!
— Я не люблю, Флора, сладкое.
— А я в магазин из-за тебя ходила.
Вмешался Трубин:
— Я готов взять ее долю.
— Нет уж,— сказала Догдомэ.
Флора совсем развеселилась. Завела патефон. Пела песни.
Стройке пока рано подниматься ввысь. Траншеями и котлованами она уходила под землю, прячась в трубах и кабелях.
Но вот обозначена площадка главного корпуса. Здесь будут картонная фабрика с уникальными машинами, целлюлозный завод, цех обжига извести, цех каустизации, цех готовой продукции...
Рабочие торопятся закончить разметку площадки. Техники определяют, где и как ляжет свайная сетка. Там, где стоять свае, временно забивают металлические штыри.
Дело небывалое для сибиряков. Только на площадке главного корпуса предстоит забить около двадцати тысяч свай. Их забивают из-за высокой сейсмичности.
Забивка свай для стройки — это нынче самое-самое... У всех на уме сваи и только сваи. Пока не забьют двадцать тысяч свай, нельзя вести бетонирование плиты ростЕерка, нельзя ставить фундаменты... Ничего нельзя.
И никто из специалистов Шайдарона с такой массированной забивкой свай не встречался. Ну приходилось где-то, когда-то поставить несколько свай. А это что? Тысячи1 Одна к другой... Целый лес железобетонных свай.
Поднимать на сваи всех, кто свободен, кто что-то умеет, кто сможет научиться этому делу в сжатые до предела сроки — вот какие мысли сидели в мозгу Шайдарона С этим он и пришел в партийный комитет к Ивану Анисимовичу Каширихину. Угольный склад, почта, политучеба, агитаторы — это хорошо, Иван Анисимович. А теперь давай будем... забивать сваи.
А Каширихин до этого ни одной сваи в глаза не видел. Как говорится, с чем их едят, не знал. Ему объяснили, где их делают и из чего. Про землетрясение он понял сразу — что к чему. И запомнил вес свай и их длину. Еще запомнил, что возят сваи на трайлерах, ведомых тягачами.
Каширихин собрал партийный комитет. На повестке вопрос «О забивке свай». Слово получил Озен Очирович. Из его сообщения члены парткома узнали, что трест располагает пятью копрами, но два копра не укомплектованы экипажами и поэтому требуются два машиниста с помощниками и закоперщиками. Самый опытный машинист копра — это дядя Костя.
— Который этот дядя Костя?— спросил бригадир монтажников Чимитдоржиев.— Уж не Рябогин ли?
— Ну да. Константин Касьянович Рябогин.
— Да он же нам те сваи пропьет!
За столом — смешок. Прокатился смешок и снова тихо.
— Этого дядю Костю беру на себя,— сказал Каширихин и обвел членов парткома спокойными, глубоко посаженными глазами.— Не возражаете?
Кто же будет возражать? Дядя Костя, он такой, с ним беседо- Еать — одно удовольствие, высоко о себе не возомнит, во всем согласится, любое обещание даст. Но только после беседы дядя Костя может совершенно неожиданно даже для себя напиться «до положения риз». И помощник у него Ванюшка Цыкин. До сорока лет дожил, а все — Ванюшка. А закоперщиком у Константина Касьяныча паренек безответный из гэпэтэу.
— Завод железобетонных изделий может давать нам в сутки до двадцати пяти свай,— продолжал Шайдарон.
— А какова сменная норма у дяди Кости?— спросил шутливо Цыбен Чимитдоржиев.
— Не густо. Четыре сваи, ну... пять.
— Эдак мы провозимся до зимы.
— Партком ставит задачу — выпускать за сутки сто свай. Трудно. Очень трудно. Учтите, что в заводских условиях пойдут лишь семиметровые сваи, а опытное бурение грунта показало, что нужны и десятиметровые сваи, кое-где даже трипадцатиметровые.
Каширихин поднял голову от бумаг:
— Где же выход?
— Выход есть. Будем делать нестандартные сваи на временных полигонах. Нужны плотники, бетонщики, вибраторщики, шофера... Людей снять отовсюду, где только можно. Я уже дал задание. Желательно, чтобы коммунисты...
— Я позвоню всем секретарям партийных организаций стройучастков,— вставил Каширихин. — Отберем лучших, самых преданных стройке.
— Преданных?— переспросил кто-то.
— Да, именно. Преданных. Помните случай с Клочко?
— Да он же у нас лучшим бригадиром был. Как не помнить. Бригада него какая замечательная! А почему он уволился?
Каширихин усмехнулся:
— Перехвалили. Обычная кстория. Возымел о себе мнение, что ему море по колено. Закуражился: поеду на юг, там климат не тот, там фрукты... И уехал. Бросил бригаду. А потом звать стал сбоих дружков: жмите, дескать, на юг — к морю и пальмам. Пятерых сманил... Те сдуру-то снялись и поехали, но Клочко уже на юге не застали. Потолкались там, поштукатурили куроротные павильончики, плюнули и разбрелись кто куда. Трое к нам вернулись вскоре, а остальные так и запропали. Вроде бы и конец той истории, но надо же было случиться — вернулся к нам и сам Клочко. Ну из его бывшей бригады узнали, что приехал... Утром звонок из отдела кадров. Так и так, мол, товарищ Каширихин, недоразумение получается. «Какое недоразумение?»— спрашиваю. «Да человека одного к нам не пропускают. Вы бы,— говорят,— пришли и на месте разобрались». Пришел я туда. А у крыльца рабочие — человек десять. И с ними один такойпредставительный, в костюме и при велюровой шляпе. Спрашиваю: «В чем дело, товарищи? На вас жалуется отдел кадров». А тот человек в шляпе пожимает плечами и руками эдак разводит. Сам злой, раскраснелся. Я и говорю: «Вы, гражданин, пройдите на второй этаж, третья комната слева с вывеской «партком», там меня обождите. А вы, товарищи, если не возражаете, давайте присядем тут».
Ну тот ушел, а мы присели и потолковали. Я на них нажимаю:
«Вы что же тут, ребята, пикеты выставляете у входа в контору? Пришли бы к управляющему, в постройком, ко мне или к начальнику отдела кадров. А вы шумите и народ привлекаете к себе. Разве это дело?» Оки отвечают, что, конечно, не дело толкать плечом гражданина Клочко, но пока будешь искать управляющего или еще кого, Клочко запросто могут оформить в отделе кадров. А мы с ним не то, о работать, одним воздухом дышать не желаем. Я их успокаиваю: Да бросьте вы, каким воздухом! Мы его проведем через все кабинеты, повоспитываем маленько, да определим куда-нибудь подальше вас». —«Э-э,— говорят,— так не годится. Нам обидно будет».— «Пойму обидно?»— «А как же! Он нас предал и продал. Можно сказать, аплевал на нас. А теперь, как ни в чем не бывало, заявился. Он заем семейных монтажников с пути сбил. Двое и по сей день неведомо где околачиваются. Выходит, что же? Предал и продал... И приехал. И с нами же тут... А где его климат, а где его пальмы? Мы тут мерзли в воде, в грязи, на ветру... А он? Приехал... Хорош субъект! «Или лочко,— говорят,— или мы. Примете Клочко, уйдем всей бригадой, акую стройку ставить надо чистыми руками... Пусть идет в разно- бочие».— «Да у чего среднетехническое образование». Молчат. «По кону, по форме, что ли, мы не имеем оснований отказать ему в риеме на работу».— «Вот так,— говорят,— как хотите. Или он, или ы».
