Òàììàðà Âåááåð - Ïðîñòî ëþáîâü
поцеловал меня в лоб. Я вцепилась в его руку и держала ее до роковой секунды. Когда
контакт прервался, я почувствовала, как нечто покинуло меня. Нечто теплое и надежное,
некогда означавшее для меня все. Денни не отрывал взгляда от моих глаз, полных слез, пока
не скрылся за поворотом, и я поняла, что эти теплые карие глаза и очаровательная дурацкая
улыбка отныне потеряны для меня навсегда.
Тело отказало мне, и меня повело. Ноги налились свинцом, поджилки дрогнули, в
голове образовался темный туман. Я рухнула на колени с силой, от которой наверняка
содрогнулись привинченные сиденья передо мной, и теплые руки подхватили меня в тот
самый миг, когда больная голова приготовилась врезаться в спинку одного из них.
Первым я опознала запах – изысканный аромат кожи, земли и человека по имени
Келлан Кайл. Я не знала, откуда он взялся, и пока не воспринимала его затуманенным
зрением, однако чувствовала и узнавала его по рукам, державшим меня.
Он осторожно уложил мою голову себе на колени, пристроившись рядом на полу.
Одной рукой он гладил меня по спине, другой – ощупывал мое лицо, дабы убедиться, что со
мной все в порядке.
– Кира?
Голос все еще доносился издалека, хотя я понимала, что он сидит вплотную ко мне.
Картинка начала проясняться, и в фокусе оказались его выцветшие джинсы. Я с
трудом подняла голову и попыталась уразуметь происходящее. Взгляд Келлана смягчился,
пальцы любовно прошлись по моему лицу. Похоже, я грохнулась в обморок, а он следил за
мной – он всегда следил за мной – и спас от новой боли. Затем я вспомнила о нашей
отчужденности и моей неимоверной скорби при виде того, как уходил Денни. Резко сев, я
бросилась в объятия к Келлану, раздвинув ему колени, повиснув на шее и мечтая, чтобы это
длилось вечно. Он напрягся и содрогнулся, как будто я сделала ему больно, но в итоге свел
руки у меня на спине и крепко прижал к себе, осторожно покачиваясь вместе со мной на
полу и бормоча, что все будет в порядке.
Рев самолетных двигателей вернул наше внимание к тому, что болезненно волновало
нас в первую очередь, и, обернувшись к окну, мы увидели огромный лайнер, выруливавший
к взлетной полосе. Мы наблюдали за ним молча. По моему лицу струились слезы, а с губ
срывались тихие всхлипы. Келлан продолжал гладить меня по спине и прислонился ко мне
головой, время от времени касаясь губами волос. Я вцепилась в него, и, когда самолет
скрылся из поля зрения, уронила голову на плечо Келлану и безудержно разрыдалась.
Он позволял мне держаться за себя, пока моя боль если не унялась, то хотя бы
ослабела. Когда я начала икать и пытаться отдышаться, он бережно, но твердо убрал меня со
своих колен. Я попробовала упереться, совсем уже возмутительно цепляясь за его одежду, но
Келлан настойчиво избавился от меня и встал.
На лице его была написана решимость. Мне пришлось опустить глаза и уставиться в
пол. Я ненадолго вообразила, будто мы воссоединились в скорби, но, вероятно, ошиблась.
Выражение лица Келлана было отнюдь не восторженным от перспективы моего
возвращения. Казалось, он собирался попрощаться вторично. Мне не хотелось этого
слышать.
Я пялилась на свои колени, когда его рука осторожно коснулась моей макушки, и я
неуверенно взглянула в поразительно безупречное израненное лицо Келлана. На его губах
играла мягкая улыбка, а глаза чуть потеплели, хоть и остались печальными.
– Машину вести сможешь? – спросил он негромко.
Горе едва не захлестнуло меня вновь при мысли, что мне придется ехать домой одной
и сидеть в пустой квартире. Я хотела ответить ему, что нет, он нужен мне, что я должна
остаться с ним и нам необходимо отыскать тропинку, которая соединит нас вновь и уведет от
моей ошибки. Но я не смогла. Кивнув утвердительно, я приготовилась к тому, чего боялась
всегда, – одиночеству.
Келлан кивнул и протянул мне руку. Я крепко схватила ее, напитываясь его теплом, и
он помог мне подняться. Моя ладонь легла ему на грудь, ощутив повязку, и Келлан
поморщился от боли. Я не тронула ребра, рука покоилась на грудных мышцах, и его
страдание было непонятно. Возможно, травмы оказались серьезнее, чем я думала. А может
быть, ему просто не понравилось мое прикосновение.
Келлан отвел мою руку, но удержал пальцы. Мы стояли лицом друг к другу – близко
и в то же время неизмеримо далеко.
Я выбрала его, а потом бросила. Простит ли он это когда-нибудь?
– Прости меня, Келлан, я ошиблась.
Объяснять я не стала. Не смогла, так как горло мое сомкнулось и говорить дальше
было невозможно.
Взгляд Келлана затуманился, он кивнул. Понял ли он, что я имела в виду? Что считала
ошибкой свой уход от него, а не любовь к нему? Объяснить это я не могла, а он и не спросил
меня. Я машинально вскинула подбородок, когда он склонился ко мне. Наши губы
встретились на полпути, нежные и страстные, разомкнутые перед полным погружением в
чувство единения. В десятки мелких, голодных, недостаточно долгих поцелуев, которые
пришпорили мое сердце.
Наконец Келлан заставил себя остановиться. Он отпрянул, пока дело не зашло
слишком далеко и мы не отдались на волю сексуального напряжения, всегда
существовавшего между нами. Отпустив мои руки, Келлан неохотно отступил от меня:
– И ты меня прости, Кира. Еще увидимся.
С этими словами он повернулся и ушел, оставив меня в горестном смятении
задохнувшейся, одинокой. Его прощание эхом звучало в ушах. Я была на сто процентов
уверена, что он сказал это не всерьез, и не сомневалась, что видела Келлана Кайла в
последний раз.
Каким-то чудом я добралась до дома, ибо перед глазами все плыло, но я ухитрилась
ни в кого не врезаться по пути. Но нет, все слезы я приберегла для подушки в форме сердца,
которую где-то выклянчила для меня сестра. Я промочила ее насквозь, после чего заснула
как убитая.
* * *
На следующий день, когда я проснулась, мир показался немного светлее. Возможно,
из-за того, что туман в голове рассеялся, а синяки меняли окраску, и это свидетельствовало о
каких-то выздоровительных процессах, идущих где-то в моем организме. А может быть, это
было вызвано завершением болезненного разрыва с Денни, по поводу которого мне больше
не придется тревожиться. С делом – с нами – покончено, и мне было хорошо, пусть даже эти
слова ранили мое сердце.
Душ и одевание принесли еще большее облегчение, и я, глядя в зеркало на свой
ушибленный череп, задалась вопросом о дальнейшем. Мне, безусловно, нужна работа. И я
должна наверстать упущенное в учебе. Покуда я поправлялась, зимние каникулы уже
начались, но несколько телефонных звонков от моего доктора, меня самой и – что
удивительно – от Денни предоставили мне отсрочку, и я могла отработать занятия, которые
пропустила. И если поднажать, то я не сомневалась, что управлюсь до начала семестра.
Стиснув зубы, я решила, что так и поступлю. Пусть я лишилась работы, парня,
любовника – у меня, если я хорошенько постараюсь, могла остаться моя драгоценная
стипендия. А коль скоро это удастся, тогда возможно – только возможно, – что мое сердце
исцелится так же медленно и верно, как и голова.
Денни позвонил через два дня прямо перед нашим с сестрой отлетом домой на
Рождество. У родителей уже были приготовлены билеты для нас с Денни, и тот, что
предназначался ему, переписали на Анну. Они были глубоко расстроены, когда я сказала им,
что у нас с Денни ничего не вышло. Еще они два часа мариновали меня, допытываясь, когда
я вернусь в Университет Огайо.
Денни рассказал мне о своей новой работе и скорой встрече с семьей. Он был
искренне счастлив, и я заразилась его хорошим настроением. Конечно, голос Денни все-таки
дрогнул, когда он пожелал мне веселого Рождества, за чем немедленно последовало «Я
люблю тебя». Похоже, это вырвалось у него бездумно, и между нами воцарилось молчание,
пока я соображала, чем ответить. В итоге я заявила, что тоже люблю его. Так оно и было.
Между нами навсегда сохранится толика любви.
На следующий день мы с сестрой запасались смелостью перед свиданием с
родителями. Анна искусно закрасила мне чуть желтевший синяк и поклялась не
рассказывать о случившемся маме и папе – иначе те ни за что не позволят мне вернуться в
Сиэтл.
Перед выходом из спальни я в сотый раз перерыла комод в поисках цепочки,
