User - i cf85044c3a33e6c4
кафедре? Ты что, фетишист? Хочешь, ради тебя покопаюсь в закромах и поищу остальное
оставшееся от него старье? — убивает он всех присутствующих.
Там фото Бенжамина Картера?! Я никогда не видела этого человека… Прямо сейчас
подскочила бы и побежала посмотреть. Интересно же! Но пока тут один хмырь, не стану
удовлетворять свое любопытство, в следующий раз погляжу. А то ведь и мне достанется.
— Он был хорошим человеком, — огрызается Клегг, воинственно размахивая найденной
бутылкой. — В отличие от тебя, другие люди это ценят.
— Он был приятным, вежливым и воспитанным, но не хорошим. Это совсем не одно и то
же. Он использовал одних, чтобы доказать что-то другим.
— Ты хочешь сказать, что он использовал меня, чтобы заставить тебя ревновать?! — На
лице Клегга аж пятна проступают.
— Естественно. Сначала тебя, затем — Карину. Но это даже на Джастина не оказало
никакого эффекта.
Клегг уже открывает рот и на воспитательский манер поднимает палец, но снова
вмешивается Мадлен:
— Сегодня никто не ругается! — угрожающим тоном заявляет она. — Займетесь этим,
когда рядом не будет дам.
Судя по взгляду Картера, к дамам он отнес только Мадлен, а я все еще не переросла
звание ведьмы. А, кстати, очень даже: ведьма и хмырь – отличная парочка уродов, коими мы,
без сомнения, являемся. Особенно здесь и сейчас.
Пока Роб разливает вино, мы с Шоном пытаемся устроиться на стульях так, чтобы и не
мешать друг другу, и сидеть по возможности рядом. Глядя на Мадлен, которая ухитряется
накладывать Роберту овощи, приготовленные на пару, я начинаю всерьез подозревать, что у нас
с Картером неправильно все, потому что если я возьмусь накладывать в его тарелку хоть что-
нибудь, дай Бог нескольких пальцев не досчитаюсь…
— Предлагаю тост! — улыбается Мадлен. — За новые компании. Это ведь так здорово! —
Роберт вздыхает, но, обняв жену за талию, начинает пить вино.
Мы как чужие на празднике жизни, как люди другой реальности. И так всегда было.
— Джоанна, почему ты сразу не пригласила к нам профессора? — спрашивает Мадлен. —
Твои друзья — наши желанные гости.
Угу, только он мне не друг. Мы вместе живем. Мы вместе спим. Мы скованы невидимыми
негласными условиями, которые не дают нашему союзу развалиться…
— Мадлен, — вдруг подает голос Шон. — Мы все здесь не идиоты, и прекрасно знаем,
почему она меня не приглашает. Ты уверена, что хочешь услышать причины вслух?
— По-моему, вам с Робертом давно пора перестать лелеять институтские обиды и
перестать цепляться друг к другу. Когда вы вместе учились…
Я недоуменно моргаю и перебиваю Мадлен.
— Вместе учились? Я думала, Роб преподавал…
— Джоанна, прости за вопрос, но вы что, даже не разговариваете? Ты хоть что-нибудь о
своем сожителе знаешь? Хоть бы погуглила что ли для приличия, — вздыхает Роб, а я
поджимаю губы, потому что нечего возразить. — Шон Картер, как нетрудно догадаться,
закончил школу экстерном, затем поступил в университет, на один курс со мной и каждый раз
тыкал всех носом в то, что вот он такое юное дарование, а мы ножки ему целовать недостойны.
А затем…
— Роберт, замолчи. Я хоть раз осуждала то, как живешь ты? Нет. Тогда почему я каждый
раз слышу обвинения в свой адрес..? — Но ровно в этот момент Шон закрывает мне рот
ладонью, и последующие слова превращаются в странное мычание. Зачем он это сделал?
— Мы разговариваем, — внезапно сообщает Картер. — Например, о блинчиках. —
Скашиваю на него глаза.
— О блинчиках? Вы хотите блинчиков? — тут же откликается Мадлен и уже вскакивает со
стула, но я начинаю кричать сквозь ладонь Шона и махать руками. — Тогда почему вы
разговариваете о блинчиках?
— Потому что так удобно. Мы не обсуждаем белизну манжет, новые рецепты и школьные
годы.
Есть темы опасные, а есть безопасные. Сегодня безопасная тема дня — блинчики. — Я аж
зажмуриваюсь. — Это совершенно типичное поведение — просто избегаешь того, что не
нравится. По этой же причине вчера мы обсуждали нужно открывать или закрывать жалюзи на
кухне, когда уходишь на работу, позавчера — выключать компьютер или переводить в режим
гибернации. И так начиная с понедельника, когда темой дня стал цвет машины. И все это не
случайно, именно в понедельник все и началось, потому что Джоанна попала в аварию, из-за
письма от детей Керри, которые пришло на старый адрес, потому она боится, что Лайонел и его
отпрыски узнают, что она переехала и вполне себе довольна своей новой жизнью. — И снова я
пытаюсь закричать сквозь ладонь Шона, умоляюще таращусь на Клеггов, но им интересно, и
помогать мне никто не собирается. — А еще безопасные темы не дают добраться до
обсуждения пятнадцатиминутного поцелуя прямо посреди проезжей части.
И только сказав это, он убирает ладонь от моего рта. Но Шон прав. Я действительно, как
мне казалось, придумала гениальный план — бесить его бытовой ерундой, чтобы не дать
заговорить о случившемся. Вот только он меня, как всегда, просчитал. Просчитал и не сказал,
что намного, намного хуже. Он понимает, он, дьявол его подери, все понимает. Мне так хочется
ударить Шона, и снова ударить, и еще ударить… чтобы вколотить слова в него снова, чтобы он
вообще обо всем забыл. Но так не бывает. Он просто знает.
— Смирись, тебе не одурачить меня. Я умнее.
— Я тебе облегчаю жизнь, тебе разве не нравится просто забывать о неудобствах? —
раздраженно спрашиваю я.
— Не тебе решать, что есть для меня неудобство. Что ты вообще можешь об этом знать?
— Шон, я не хочу об этом говорить.
— Да, давай лучше поговорим о блинчиках. Потому что обо всем остальном ты говорить
отказываешься, но даже я знаю, что иногда открывать рот приходится. — И Клегги, главное,
уже переглядываются…
— Сейчас вернусь, — говорю и ухожу в ванную. Стоя там, я пытаюсь прийти в себя и
понять, что вообще происходит и что теперь с этим делать. С другой стороны, Шон может
догадываться о чем угодно, но раз молчит, то его все устраивает. Его я устраиваю. Какой бы я
ни была.
Как только мы возвращаемся в домик Шона, я начинаю выяснять отношения. Нельзя же
позволить ему рассказывать такие личные вещи моим друзьям и дальше!
— Ты не имел права говорить об этом Роберту и Мадлен, — сухо сообщаю я.
— С чего вдруг?
— Ты должен был сообщить о своем божественном знании мне, а не им!
— А в этом есть толк?
— Не обязательно выставлять меня идиоткой!
— Я такой, какой есть. И я всегда таким был. И твои осветленно-окрыленные мотивы меня
не исправят. — Это сказано с таким цинизмом, что я вздрагиваю. На что вообще я надеюсь?
Хмырь ведь! — С тобой разговаривать бесполезно, ты делаешь вид, что не слышишь. И пока
тебя не пнешь — ничего не делаешь. Лежишь на песочке, притворяясь глухонемой, и жалеешь
себя. Ты даже готова прогибаться под любые обстоятельства, лишь бы было удобно и не
пыльно!
— То есть с помощью Хелен, с помощью Клеггов ты меня пытаешься расшевелить?
— Естественно. Сколько можно бегать кругами от правды?
— Я не бегаю кругами от правды! И от какой, к черту, правды?
— Зачем ты приехала? — задает он вопрос, по-видимому, тот самый, правдивый.
— Я думала, что тебя в наших отношениях все устраивает!
— Зачем ты приехала?
— Потому что ты звал, а мне так удобно!
— К хренам твои увертки! — рявкает Шон мне в лицо. — Ты увидела, что Хелен
стремительно летит вниз, что идет время, а мир к лучшему не меняется, и потому собрала свой
розовый саквояжик, закинула его в багажник и притащилась сюда, чтобы остаться. Остаться!
Ты пришла не за сексом, Конелл, и я это знаю. Ты приехала ради меня. И поэтому ты
целуешься со мной
посреди проезжей части.
— Точно. И поэтому ты теперь снова начнешь меня хлестать по щекам и унижать перед
моими друзьями! Я тебе этого позволять не собираюсь! — Гневно скрещиваю руки на груди.
— Я не унижал тебя. — Он вцепляется пальцами в мои ребра, почти до боли, будто
пытается привлечь еще больше внимания. — Я не хочу, чтобы ты ушла, и веду себя
соответственно ситуации. Но ты этого опять не видишь, только и делаешь, что поклоняешься
трем обезьянам5!
— Что? — выдыхаю я, широко распахивая глаза.
— Что? — передразнивают меня. — Неужели не замечаешь, как все изменилось?
— Что изменилось? Ты сам сказал, что никогда не станешь другим.
— Я — нет, но это не означает, что осталось прежним мое отношение к тебе! — Стою и