Фридеш Каринти - Путешествие вокруг моего черепа
– Знаю: головные боли, головокружения…
– Я не о том… Следует сказать Гашпару о переводе, позвонить Е., купить Цини пуловер, затем…
– Ах, вот оно что! По поводу Е. у меня сложилось иное мнение… Да вы и сами убедитесь…
Любопытно, что в тот день мне больше не вспоминалась сцена в больнице. Меня волновали срочные дела в Пеште, и я настаивал на своем желании к вечеру быть дома. В результате мы таки уехали домой, хотя Цини хотелось побыть еще. Ночь я спал хорошо правда меня раздосадовало, что я не смог почитать перед сном «Иосифа и его братьев», однако мысль о новых очках даже не пришла в голову. В полусне мне привиделись сладострастные сцены с какой-то незнакомой женщиной, которую я сроду не видел. Да и проснувшись поутру, я тоже не вспомнил о странном холодке, пробежавшем у меня по спине как раз накануне.
Но в десять часов утра я стою в подъезде глазной клиники на улице Марии, и лишь сейчас до меня доходит, зачем я, собственно, сюда явился. Фу-ты, господи, досадую я про себя, и впрямь заделался завсегдатаем врачебных приемных, знай хожу из одной в другую вроде некоторых своих приятелей, помешанных на собственном здоровье. Пора прекратить это хождение… и тут я улыбаюсь, вспомнив, как собирался разработать в двадцати сценах забавную тему: хождение по мукам и блаженное вознесение на небеса пациента, у которого свербило в носу и который обращался с этой жалобой в разные клиники.
Пока я поднимался на второй этаж, тема эта все еще продолжала занимать меня. Я и не подозревал, что этот лестничный пролет был последним этапом моего ребяческого бытия, запланированного на шесть тысячелетий и исполненного удали и уверенности в себе.
С ассистентом X., человеком любезным и предупредительным, я столкнулся в коридоре.
– А-а, господин редактор, давненько вы к нам не заглядывали! Милости просим. Вероятно, новые очки понадобились? Выходит дело, стареем?
– Вот именно! Судя по всему, я постарел еще на полдиоптрии… Зрение мое меня не тревожит, были бы руки подлиннее, как говаривал некий дальнозоркий человек.
Пока X. прилаживает глазное зеркало, я мимоходом и вполне «грамотно» замечаю:
– Не могли бы вы обследовать и глазное дно, дорогой господин доктор? Да поосновательнее: нет ли там каких изменений?
– Отчего не обследовать? С большим удовольствием.
И вот на глазу у него прилажен продолговатый, цилиндрической формы блестящий монокль, из которого направлен мне прямо в зрачок острый луч света. Врач наклоняется ко мне совсем близко, так что хитроумный маленький приборчик задевает мой нос. Я слышу дыхание врача – он даже слегка сопит от усердия, напряженно всматриваясь в зеркало, – и жду привычных слов: «Н-ну что ж, господин редактор, выпишем вам новые стеклышки, изменения очень небольшие, а в остальном зрачки у вас свежие и зеленые, как ягоды крыжовника».
Однако вместо этого происходит совсем другое.
X. издает неожиданный, резкий свист.
– Батюшки мои, вот это да! – срывается у него с языка но не испуганно, а скорее чуть ли не весело, как у энтомолога, обнаружившего редкий экземпляр насекомого; для такого рода людей, когда они поглощены работой, не существует ничего на свете, кроме науки и радостей открытия. (Помнится, хирург Доллингер демонстрировал на картонном лотке вырезанную раковую опухоль: «Вы только взгляните, господа, какой изумительный экземпляр!»)
– Что там такое? – удивляюсь я.
Врач кладет прибор на стол и, склонив голову набок, вмиг посерьезнев, ошеломленно смотрит на меня, словно я вдруг сделался для него чужим. Должно быть, такой взгляд бывает у судебного следователя, когда перед ним предстает близкий друг, но в официальном качестве – виновный в тяжком и редко свершаемом преступлении.
– Глазное дно сплошь заполнено кровью. Там вот этакие сгустки крови. Диск зрительного нерва резко увеличен.
Я молча сижу, и воображаемая сцена продолжается. Да, я сижу молча, как убийца, разоблаченный детективом, и не в силах защищаться, а ведь я считал себя невиновным. Но глазное дно заполнено кровью! Сожалею, однако на вашем карманном ноже я вижу следы крови: молчите, ни слова! Вы останетесь здесь, сидите, не двигаясь, и ждите, пока я созову официальную следственную комиссию.
И впрямь, X. вскакивает, поспешно направляется к двери. Небольшой смотровой кабинет с невероятной быстротой заполняется народом. Ассистенты, младшие врачи, практиканты окружают меня со всех сторон. С жадностью выхватывают они друг у друга смотровое зеркало. Вдруг вся группа расступается: торжественно входит милый, сухощавый старичок профессор. Его залучили сюда сей чрезвычайной новостью.
Он долго изучает мои глаза. Затем сразу же обращается к ассистенту, утвердительно кивает головой, и в голосе его звучит некая торжественность:
– Поздравляю, господин ассистент! Диагноз поставлен отлично. Да, это классический случай. Поздравляю!
– О, господин профессор… ведь я стал врачом в вашей клинике…
Я тихонько заявляю о себе:
– Господа…
Все поворачиваются ко мне. Вроде бы только сейчас до их сознания доходит, что помимо моих глаз и диска зрительного нерва неожиданно оказавшегося в центре внимания, я сам тоже присутствую здесь. Ассистент мгновенно преображается, смотрит на меня дружелюбно и ободряюще, вновь видя во мне давнего знакомого.
– Любезнейший господин редактор, пока что отбросим в сторону всяческие предположения, тут возможны самые различные варианты. А сейчас давайте пройдем в соседний кабинет, обследуем поле зрения, проверим реакцию на цвет, scotoma,[10] nystagmus.[11] Пожалуйте за мной.
О новых очках теперь и речи нет. В соседнем кабинете надо мной долго проделывают разные манипуляции. И приборы все какие-то чудные. Две скрещенные палочки с белыми точечками на каждом из четырех концов. Их медленно вращают, а я должен сказать, когда точки попадают в поле моего зрения. Я мучительно напрягаюсь, чтобы не слукавить, не косить глазом в сторону, зная, как многое сейчас зависит от того, поведу ли я себя честно. Вращающийся диск, с красной и синей точкой. Над ним основательно колдуют, я же должен говорить, когда точка красная, а когда синяя. Обследование затягивается, по ходу дела происходят какие-то записи и вычисления. Симпатичный, немногословный врач несколько раз проводит пальцем в воздухе у меня перед глазами; зрачки проверяете, спрашиваю я, уж не подозреваете ли у меня люэс? И в полном изумлении констатирую про себя, что я был бы рад, подозревай они у меня люэс, «всего лишь» люэс. Нет, он следит за возможной вибрацией глазного яблока.
Я ожидаю в коридоре, полчаса спустя ко мне выходит X. В руках у него запечатанный конверт.
– Вот вам результат обследования, господин редактор. Срочно обратитесь с ним в какую-либо клинику. Рекомендую к Корани. Ну, а там вам скажут все остальное. Вам предстоит пройти еще немало обследований. Возможно, что и оттуда вас направят в какую-нибудь другую клинику, но главное, ни в коем случае не откладывать в долгий ящик. Лучше всего если вы обратитесь в больницу прямо завтра. И, разумеется, держите нас в курсе дела, сами понимаете, насколько нам не безразлична ваша судьба.
– Премного благодарен… вы очень любезны… что бишь я хотел сказать?… Ах да, вам ведь известно, что эти… эти кровоизлияния… могут вызываться опухолью мозга…
Он тотчас прерывает меня.
– Помилуйте, да я ведь говорил уже, мало ли что тут может оказаться. Ни в коем случае не следует заранее строить предположения. К тому же тогда у вас были бы головокружения, рвота, всевозможные нарушения рефлексов… но об этом не может быть и речи, вы давно так хорошо не выглядели. Итак, договорились – вы нас не забудете? Прошу прощения, я тороплюсь.
Я вскрыл конверт прямо на лестнице.
Та-ак, данные глазного обследования, но в этих цифрах не разберешься. А в конце крупным почерком вписан вердикт – мой приговор: застойный папиллит, левый глаз – полторы диоптрии, правый – две с половиной.
Я вкладываю заключение в распечатанный конверт. Медленно направляюсь к выходу. Странно, до чего легки мои шаги. Улица, все и вся вокруг сразу как-то изменилось… Но не в этом дело. О чем же я сейчас должен думать? Замечаю вдруг, что пальто у меня пообтерлось. Да, надо бы купить новое, причем давным-давно… Купить пальто? Нет, нет, сейчас надо заняться совсем другим. Я знаю, чем.
Четверть часа спустя я уже сижу в библиотеке. Отбираю для себя четыре книги: две зарубежных авторов и две венгерских. «Опухоли». «Человеческий мозг». «Головные боли». «Соматические изменения центральной нервной системы». Какая досада, что новейшей литературы не оказывается под рукой! Самое последнее издание и то двух-трехлетней давности.
К половине второго я узнаю примерно все, что меня интересовало. Надевая пальто, я пытаюсь подвести итог. Перед глазами мелькают фразы. В особенности назойлива следующая: «Опухоли эти рано или поздно приводят к неизбежной смерти, поэтому операционное вмешательство – удаление опухоли – рекомендуется обязательно, даже невзирая на нынешнюю неблагоприятную статистику, если диагноз и, разумеется, главным образом, рентгенограмма не оставляют сомнений в существовании опухоли и ее местоположении». Ей не уступает и другая: «Количество смертных исходов в результате оперативного вмешательства, учитывая все вместе взятое, к сожалению, по-прежнему исчисляется 75–85 процентами».[12]
