Татьяна Харитонова - Мамкино наследство
-Ты не чуяла?
-Хозяйство!
-Ладно, Зина, не причитай. Если что, подремонтирую твое хозяйство.
-Ну-ну, – игриво хохотнула. – Брат твой, Пашка, ремонтник был никакой. Все больше в стакан заглядывал.
-Сама, небось, и наливала.
-А как же? Без этого никакое дело у нас не делается. Сам знаешь, самая что ни есть корвертир, конверт – о! точно, конверт -тируемая валюта.
Оттого, что она, так же, как его жена, бросалась мудреными словечками, настроение вмиг улетучилось.
-Ты, Зина, меньше слов! Про лестницу не забыла?
-Пошли, не самой же тащить. Чай, мужик.
По тропке через упавший забор прошли на Зинкин огород. Возле вскопанной грядки торчала лопата.
-Посевная?
-Ага, редисочку под пленку брошу. Витамины.
-Молодец, хозяйка. А картошку когда будешь сажать?
-Да как Филимоныч с Шуриком освободится, так сразу. У нас один конь на три деревни в округе.
-Слышал.
-Когда успел?
-Надюха рассказала.
-Клепикова? Откуда знаешь ее?
-С детства дружили. Она моей мамки покойной крестница.
-Вот оно что! Смотри, она баба себе на уме.
-Хватит тебе, Зина. Лестницу мне.
-Да помню, вон, бери. Назад не забудь вернуть.
-Да верну, не съем я твою лестницу!
-Ну-ну. Слышь, Петруха, ты мне забор не поможешь поправить? Куры лезут в огород, никакого спасу нет.
-Это я так понял, за лестницу?
-По-соседски это. Ты мне – я тебе. Ведь не раз еще прибежишь чего, если, конечно, в город не умыкнешь. Только тебя и видали.
-Погоди, Зина, дай в себя прийти.
-А ты где? Не в себе?
-Да не знаю. Заблудился. Не газуй.
-Ну-ну. – Зина обиженно поджала губы…
***
Петр Палыч поставил лестницу к чердачному окну, осторожно, перекладина за перекладиной, полез на чердак. Отворил дверь. Через щели в крыше проникал свет. На чердаке хранился всякий хлам. Петр Палыч нашел колеса от своего старого велосипеда, бабушкину прялку, корзины и даже полусгнившие валенки. Не те, о которых Лидка пишет в своем письме? Взял валенок, представил круглую Пашкину головенку, торчавшую из голенища. Себя представить не мог. Здоровый мужик. Не может быть. Улыбнулся. Вспомнилась еще одна история с валенками. Зима выдалась лютая. Снегу намело до окошек. Старые валенки совсем поизносились. Мамка заказала соседу Федору две пары новых. Дядька Федор мастер был отменный. Свалял им серые, мягкие, да еще подшил кожей. Они с Пашкой, чтобы не путать, попросили мамку сделать метки. Мамка на Пашкиных вышила сбоку имя «Павел», а на его - « Петр». Так и читали всякий раз свои имена, прежде чем обуться. Однажды торопились в школу, перепутали. На правой ноге у Пашки, - Петр», на левой – « Павел». А у Петьки – наоборот. Смеялись долго, когда обнаружили, а потом сели и стали переобуваться. Сняли, обменялись. Оказалось, у Пашки валенки с именем «Петр», у Петра – «Павел». Плюнули и больше не обращали внимание на мамкину вышивку. И что самое интересное, больше не ошибались. Валенки сами стали находить хозяйские ноги. Петр Палыч взял валенок. Интересно, тот? Сбоку нашел полустертые буковки « Петр». Мои. Надо же? Вот чудеса. Прижался к валенку щекой. Войлок покалывал кожу. Вспомнил, как набивался зимой снег, когда они с горы на санках катались, Как натягивал на них лыжи с веревочным креплением, а потом и коньки. Это были не просто валенки, это была универсальная зимняя обувка на все случай жизни, в которых никогда не мерзли ноги. Вот тебе и дядька Федор. Мастер. До сих пор лежат. А лет сколько прошло? Моль почикала, конечно.
Валенки – валенки,
Неподшиты стареньки.
Валенки валенками, а где ящик?
Ящик стоял в углу. На нем какой – то хлам, старый матрас, Пашкина куртка зимняя. Расчистил крышку, открыл. Сверху лежали подшивки газет. Выложил, даже не посмотрел. Под ними сверток в рушнике. Развернул – вот она, икона. На него смотрели Богородица с Младенцем. Как когда-то в детстве. Прижал к груди.
-Нашел, нашел я тебя. Выполнил мамкину просьбу. Мамки уже столько лет нет рядом, а смотри, передала мне, что Ты меня ждешь.
Петька вдохнул полной грудью, дыхание в Петькиной груди замерло, и впервые за много лет сердце его, измученное страстями, горестями, суетой забилось из плена ребер в поисках правды.
-Что же делать? Как же мне жить то теперь? Без рода, без племени. Не нужен никому. Раньше до седьмого колена поминали предков, держались корнями своими, а теперь? Один ведь, один остался.
Положил икону на крышку ящика. На дне лежали книги. Он уловил еле заметный запах, так знакомый ему с детства. Запах пожелтевших страниц. Это были мамкины книги: Молитвослов, Псалтырь и, наконец, ее старенькая Библия, которая досталась ей еще от деда, громогласного купца. Она рассказывала о нем как-то в детстве, что дед был силищи необыкновенной. Верующим глубоко и истинно. Успешный был купец, торговал льном, гречкой, медом. Деньги лишние не пропивал, строил церковь в деревне. Стой, эту, что в детстве порушили? Да. Дела. Его Библия, деда. Открыл. Из книги выпал листок, исписанный мелким округлым почерком. Сел на матрас, под спину Пашкину куртку подоткнул. Почти кресло. Стал читать:
«Душа моя, душа моя… раскрой глаза и поднимись с греховного ложа. Решись служить Богу живому и истинному, как ты служила доселе идолам страстей. А все прочее уже готово к твоему спасению. Готово Евангелие для вразумления тебя во всех случаях жизни, готова драгоценная одежда заслуг Христовых для прикрытия твоей духовной наготы, готово тело и Кровь Сына Божия для насыщения твоего глада, готов елей и бальзам для уврачевания твоих ран, готова всемогущая благодать Духа святого для подкрепления твоих слабых сил, готов малый венец для увенчания твоих малых подвигов.
-Неужели дед писал? Нет, почерк женский. Мамка. Мамкин почерк, точно.
«Душа моя, душа моя… раскрой глаза и поднимись с греховного ложа. Решись служить Богу живому и истинному, как ты служила доселе идолам страстей.
-Мамка – мамка, зачем ты так рано ушла? Зачем оставила нас с братом? Несмышленыши слепые… Где взять силы подняться с греховного ложа, о котором тут пишут? Как избавиться от страстей? Ведь без водки жить не смогу. Правда… Говорю Зинке, что смогу, что она во всем виновата, что пилит. А сам? Сам без бутылки ни дня. Придумываю себе всякие оправдания. Типа, подумаешь, ну выпью, могу и не пить, но выпью. А что делать? Выпьешь, легче становится. Вот скажу сейчас, здесь, на этом чердаке, что пить не буду больше. И что? Что делать буду? Что в этой деревне делать? Дом один не подниму. Работать негде. Курей завести? С Зинкой ругаться? Пойти к ней в батраки, как Пашка? Дешевой рабочей силой ценой в поллитру?
Есть Надежда, Надюшка из детства. Не признавался себе, что любил ее когда-то. Если бы с Пашкой тогда в шалаше глупую клятву друг другу не дали, может быть, были бы они с Надюхой. Она ведь светлая какая. Разве смог бы ее обидеть? Может, и не поздно еще. Одна ведь. Только, что я ей дам? Одними воспоминаниями сыт не будешь. Того Петьки и той Надюшки – сладкой юшки уже давно нет. Нет. Ничего нет! Не нужен никому. Только мамке. Всегда была рядом. Только мы тебя не слышали, слышать разучились совсем. Спасибо, хоть сейчас в родной дом привела. Что же мне делать? Как же жить? Икона твоя? Ехать с ней в город? А там что? Все сначала. Здесь оставаться? Как жить? Что делать?
Он так и уснул с иконой в руках. Впервые за последние годы уснул, как в детстве, тихо и спокойно.
***
На улице было темно, когда он спустился с чердака. У Зинки горел свет. Тихонько, чтобы не попасться на глаза, отнес ей лестницу, прислонил к сараю.
-Эй, кто там? – вышла из дома.
-Да я. Лестницу поставил.
-Что, как вор крадешься. Брал громко, возвращаешь тихо?
-Переживательная ты женщина. Переживала, что совсем не верну. Вернул – опять не так.
-А спасибо? Забор обещал поправить, картошку посадить?
-Сына вырастить и дом построить?
-Шутки тебе.
-Да какие шутки.
-Ну что решил? Остаешься, в город поедешь?
-Не знаю еще.
-Утро вечера мудренее. Может, есть хочешь? Картошка с ужина осталась, огурцы соленые, целую трехлитровку открыла – самой не съесть.
Пашка сглотнул слюну. Есть и правда хотелось.
-Ну, пошли, не бойся.
-Чего мне бояться? Это ты бойся. Чужой, с улицы. Ночь на дворе.
-Да какой ты чужой! Ты же копия Пашка. Слышал же, как визжала? Думала – он с того света вернулся - картошку помочь да и забор поправить, завалился.
-Шутки у тебя. Ты, прости, Зина, не пойду я. Домой надо.
-В город возвращаешься?
-Да какой город. Говорю, домой…
***
-Надька, Надюшка, рыбья юшка!
-Уйди, Петька! На глаза мне не попадайся!
-Да хватит тебе обижаться. Пообижалась - и хватит. Расскажи лучше, Что там дальше?
-Где?
-Ну ты там рассказывала про зверей.
-Кому что, охотникам – звери.
-Да ладно тебе, заладила. Расскажи!
Надюшка села березовую чурку, расправила платье на худеньких коленках:
