Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11
— Ты из театра?..
— А у нас было небольшое торжество — юбилейный спектакль…
— Вот, Олега Николаевича провожаем…
— До дому, до хаты…
— Минуточку! — воскликнул Ефремов, встряхивая меня за плечи. — А ведь ты, кажется, еще не видел мою новую квартиру? Или я ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, Олег Николаевич.
— Так в чем же дело! Вот она — в ста шагах. Идем в гости!
— Поздновато, Олег Николаевич.
— Одиннадцать часов «поздновато»? Это для актера-то? Не смеши… Идем, идем.
Возражать Ефремову в такие моменты было бесполезно. Ребята подхватили меня «под белы рученьки», и мне пришлось подняться по тем же ступенькам перехода, по которым я только что спустился.
Когда-то, с самого начала семидесятых, я жил с Олегом Николаевичем в одном доме у Никитских ворот. Новый желтый параллелепипед, выстроенный у истока Суворовского бульвара, вместил под своей гостеприимной кровлей около сорока мхатовских семей. Его так и называли в округе — «мхатовский дом».
Двухкомнатная квартира Олега Николаевича была этажом выше моей. Не скажу, чтобы я часто бывал в ней, но раза два заходил по случаю к Николаю Ивановичу, отцу Олега — его няньке, сиделке, кормильцу в одном лице. Замечательный человек был Николай Иванович, Царство ему Небесное!
В начале восьмидесятых Олегу Николаевичу предоставили квартиру на улице Горького, как раз напротив театра, и наши «жилищные тропки» окончательно разошлись. Потом произошла трагедия раздела театра…
Как только мы разделись в прихожей, Олег Николаевич повел меня показывать свои, как он сказал, «апартаменты».
— А ребята пока стол накроют, — добавил он. — Вы, пацаны, поторопитесь: гость у нас сегодня или не гость?
Квартира был большая, послевоенная, удобной «сталинской» планировки. Крупный паркет солидно, музыкально поскрипывал под ногами. Свет больших люстр не разгонял сумрак наверху, и он скапливался в углах непривычно высоких потолков.
— Здесь у меня кабинет, — быстро, с мужской скуповатой небрежностью пояснял Олег. — Мне одного его и хватает. Остальное — кухня, спальня, столовая. Я туда и не захожу. Что там делать, в футбол, что ли, играть…
Быстренько исполнив роли хозяина и гида, он повел меня в гостиную. Там был уже накрыт стол. Олег усадил меня в кресло с высокой спинкой и круглым низким сиденьем. Кресло было огромное, и, опустившись в него, я расплылся в нем, как блин на «семейной» сковородке. Олег с хитроватой улыбкой посматривал, как я устраиваюсь.
— Ну, как тебе кресло? — поинтересовался он, и по тону его вопроса я понял, что с этим креслом меня ожидает какой-то сюрприз. Какой-то подвох.
— Кресло как кресло, — сказал я, — только уж очень низкое. Рюмку мимо рта пронесешь.
— Не пронесешь, — сказал Олег, заходя за спинку. — Это, брат, кресло непростое. Мне его из Японии привезли.
Где-то сзади щелкнул переключатель, и вдруг я почувствовал, как кожаное сиденье подо мной шевельнулось, точно какое-то существо, запрятанное в его толще, проснулось и потянулось спросонок. Инстинктивно напрягшись, я попытался вскочить.
— Сиди, сиди, — Олег Николаевич легонько надавил мне на плечи. — Это только начало. Обработаем тебя по полной программе.
Ребята просто помирали от хохота, видя мою растерянность, веселились на халяву. А кресло тем временем усиливало свою активность. С тупым упорством оно мяло, крутило, толкало мою спину, ноги, руки на подлокотниках. Хотелось встать, избавиться от этой механической возни под тобой, но я продолжал сидеть и улыбаться, точно получал от этого огромное удовольствие.
— Вот до чего япошки додумались, — улыбался Ефремов, ходя кругами вокруг меня и любуясь мною, как экспонатом на выставке. — Сидишь, к примеру, читаешь, а эта штука тебя массирует. Класс!
— Великолепно, — с облегчением сказал я, чувствуя, как толчки подо мною становятся все слабее и слабее.
Бешеное кресло наконец-то устало. Ткнув меня в спину напоследок несколько раз своими резиновыми кулачками, оно окончательно затихло. Я тут же притащил с кухни табуретку…
Разошлись мы поздно. Выйдя из подъезда, я остановился в изумлении: на город выпал легкий снежок. Он был свеж, наряден и по-детски беззащитен. Ни один след не успел тронуть эту задумчивую белизну. Машин на Тверской не было, и я пошел поверху, соединяя края тротуаров неровной строчкой своих шагов.
Перейдя улицу, я оглянулся. Напротив сумеречной громадой высился уснувший дом, из которого я недавно вышел. В большой «сталинской» квартире на одном из его этажей, наверное, готовился ко сну ее хозяин — художественный руководитель Художественного театра. Легкое покашливание застарелого курильщика гулким эхом отзывается в пустоте комнат. Поскрипывает старый паркет: хозяин с зажженной сигаретой в пальцах, последней перед сном сигаретой, ходит по безлюдной квартире. Сна нет и в ближайшие часы — он знает это — не предвидится. Он входит в гостиную. Свет уличного фонаря, отражаясь в лакированной столешнице, разгоняет ночной сумрак. Стол убран, кресла с одинаковыми промежутками окружают его. От гостей остался лишь чужой запах сигаретного дыма. Легким движением он откатывает японское кресло и не спеша усаживается в него. Прохладная упругая кожа высокой спинки приятно холодит затылок. Поколебавшись, стоит ли в такой поздний час принимать массаж, он все-таки нащупывает тумблер и включает его. Кресло завозилось под ним, и резиновые кулачки с безразличной последовательностью стали мять и поглаживать его.
Он досконально изучил всю программу механического массажера, все его манипуляции стали ему привычны, обыденны, и теперь, сидя в работающем кресле, ему казалось, что, пожалуй, нет такой уж большой разницы между результатом действия этой японской чертовщины и живыми руками больничного массажиста. В конце концов, главное — результат. Да и хлопот меньше…
Долгожданный сон, перевалившись через высокую спинку кресла, накрыл его с головой.
* * *Ну что ж, кажется, подошло время заканчивать воспоминания. Остановиться вовремя — великое качество человека, дошедшее до нас от античных времен. Особенно если профессия человека связана со словом. Что может быть обременительнее словоохотливого рассказчика! Тем более что тема, взятая нами, тема современного театра и жизни актера в современном театре, глубока, трагична, неисследима. И нет ей ни конца, ни края. Она напоминает многоводную реку, впадающую в океан. Воды ее, мутные от зеленой взвеси, видны в океанической лазури задолго до того, как на горизонте становятся видны берега.
Пределом нашего очерка, его заградительной чертой, его болезненной метой остается раздел Художественного театра в восемьдесят седьмом году прошлого (уже!) века.
Я был бы не совсем правдив, если бы в данное время утверждал, что тяжелейшая рана, нанесенная больше пятнадцати лет назад театру, по-прежнему кровоточит в сердцах тех, кто пережил это. Время лечит. Рана затянулась. Но болезненное воспоминание о том событии постоянно дает о себе знать. Особенно когда на просторы страны падает непогода. Мы, актеры прежнего, «неделимого» Художественного театра, мечены этим до конца своих дней.
А оба послераздельных театра?.. Что ж, они живут… Или, как теперь говорят, функционируют. Ставятся спектакли, по вечерам заполняются зрительные залы, звучат аплодисменты. Художественные руководители громко заявляют, что они истово, жертвенно стремятся продолжать традиции старого МХАТа. Но тут слышится известная доля декларативности. Жизнь вносит свои коррективы в любые, самые блистательные теории. Это как два корабля, вышедшие в кругосветное плавание из одной гавани. У каждого из них на почетном столике в штурманской рубке лежат старые карты, где прочерчен выверенный маршрут похода. Но… они пойдут каждый своим путем. Так, как им выгоднее. Пересекутся ли их пути когда-нибудь? Возможно, кто знает… Земля ведь круглая.
ОЧЕРК И ПУБЛИЦИСТИКА
Станислав Куняев
ДВА ВОСПОМИНАНИЯ О КОМИ ЗЕМЛЕ
Золотоискатель Акимов. 1986 г.
В посёлке Кожим нас встретил главный геолог экспедиции Леонид Викторович Акимов. Низкорослый, жилистый, востроносый, с чубчиком светлых волос, он хозяйским жестом пригласил гостей за стол, уставленный блюдами с малосольным сигом, жареным хариусом, брусникой и олениной, морошкой и прочими яствами Северного Урала.
Акимов был родом из великого племени людей Территории, если вспомнить роман Олега Куваева.
— Да я всех героев Олега знаю как облупленных, — хвастливо заявил он после второй или третьей рюмки. — Чукотку исходил с ними. В день по пятнадцать километров на участки да по шурфам… Где только не приходилось ночевать! А там морозы до пятидесяти градусов! Ходил в зэковской фуфайке — полушубок один друг увёз, воротил только весной. Сколько я в балках крепкого чаю выпил — море! В Балабино, в Анадыре, в Магадане… Золотые были времена! Мы открывали — не поверите! — золото, видимое глазом, жилы, вкраплённые в кварц!
