Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1981 год
...Как трудно, неимоверно трудно подниматься даже на четвертый этаж, особенно если делаешь это в первый раз. Крадучись, тихо-тихо, чтобы в предрассветной тишине ни малейший звук не потревожил дремлющего привратника. Прижав к груди заветный сверток, который может стоить жизни многим. Идти нужно неслышной походкой охотника, преследующего опасного зверя. Что за собачий слух у этих людей? Да и сами они какие-то вечно злые, точно специально родились, чтобы выполнять эту собачью работу — охранять подъезды своих белых хозяев.
А ведь надо добраться до чердака и там, в темноте — даже самый слабый отблеск в чердачном окне может привлечь внимание патрульных полицейских,— установить взрывное устройство на намеченный час. Конечно, чтобы поднять на воздух этот дом вместе с жильцами, бомбу можно положить у самого входа в подъезд, а еще лучше в подвале. Это было бы куда легче. Но у них другая задача — поднять людей на борьбу с расистами. Донести до них правду жизни, правду борьбы, правду об АНК, компартии, «Умконто ве сизве»
Нет, террор не их цель, это удел отчаявшихся одиночек. А что может одиночка? В лучшем случае своим примером, трагической судьбой заставить задуматься других. Но влияние такого поступка скоропроходяще. АНК и ЮАКП не отвергают насилие, но они взяли курс на подготовку всеобщей вооруженной борьбы, а не на индивидуальный террор.
Как же все-таки трудно, превозмогая себя, подниматься по бесконечным ступеням...
Рано утром, когда «белые» кварталы Кейптауна еще сладко спят в мягких постелях, а по улицам уже тянутся молчаливые цепочки темнокожего рабочего люда, тишину разрывают негромкие хлопки взрывов. Откуда-то сверху, из чердачных окон, с крыш домов, порхая, словно гигантские бабочки, медленно опускаются листовки. Черные руки вскидываются в воздух, хватают их и тут же поспешно прячут в карманы, за пазуху, в рукава. А эхо взрывов в Кейптауне раздается уже в Иоганнесбурге и Дурбане, Претории и Порт-Элизабете, Ист-Лондоне и Питермарицбурге.
Было около 16.50 — точно никто сказать не мог: часы у них отобрали, как только узники переступили порог тюрьмы. Вторым ключом Алекс осторожно открыл решетчатую дверь отсека для политических заключенных, а потом опять закрыл ее на два оборота — точно так, как полагалось по инструкции, чтобы случайно кто-либо из надзирателей не поднял преждевременную тревогу. Все трое работали в заранее сшитых из тряпок перчатках: разрабатывая план побега, они надеялись исчезнуть из тюрьмы, не оставив ни малейшего намека на то, как им удалось это сделать.
Затем Мумбарис и Ли быстро сбежали по лестнице на первый этаж. Из небольшого тайника, который они как-то обнаружили там, достали остальные вещи, приготовленные для побега. Теперь у них были даже отвертка и долото, незаметно унесенные Алексом из столярной мастерской.
Тем временем Дженкин занялся распределительным щитом, через который электричество подавалось на второй этаж. Осторожно замкнул плавкий предохранитель, заклинил дверцу щитка выключателей, чтобы пришлось повозиться, прежде чем открыть ее, и стремглав бросился по лестнице вниз, где его уже ждали друзья.
Стивенса Ли и Тимоти Дженкина взяли на рассвете, в марте 1978 года, когда южноафриканское лето поворачивало на дождливую, промозглую осень. На квартиру, где ночевали подпольщики, нагрянуло двадцать полицейских, которыми командовал офицер службы безопасности ван Вик. Это имя хорошо знали все, кто хоть раз побывал в лапах кейптаунских «стражей порядка»: его изощренная жестокость поражала даже коллег. Вот и сейчас Стивене заметил на брюках офицера свежие пятна крови: должно быть, в это утро он уже успел «поработать» над очередной жертвой.
Допрашивали по ночам, а к утру от пыток и побоев Ли и Дженкин надолго теряли сознание. Однако оба упорно молчали. В конце концов ван Вик решил прибегнуть к «безотказному» средству — приказал взять заложниками пятерых из университетских товарищей, среди них двух женщин. Стивенсу и Тиму поставили ультиматум: пока не дадите показаний, ваши друзья будут в тюрьме.
Через несколько дней допросы кончились. Ли и Дженкину надели наручники, бросили в кузов крытого грузовика и отправили в Преторию. Оба прекрасно знали, чего можно ждать от суда. Судья Нэл, выносивший приговор, особо упирал на то, что все подготовленные ими материалы написаны от имени ЮАКП, АНК и его военного крыла «Умконто ве сизве» и подбивали африканцев на «насильственное свержение существующего режима с целью его замены властью рабочих».
В свои тридцать лет Стивене Ли готовился защищать звание магистра искусств, а Тимоти Дженкин занимался научно-исследовательской работой в институте социального развития при университете Кейптауна. Однако высшее политическое образование им пришлось завершить в центральной тюрьме Претории.
Как только погас свет, заключенные в камерах подняли шум, понеслись возмущенные крики, топот ног, клацание железных решеток.
Фермойлен, единственный оставшийся дежурный надзиратель, нехотя вышел из своей комнаты и, проклиная беспокойных «комми», отправился выяснить, в чем дело.
Трое смельчаков, сдерживая дыхание, притаились за дверями тюремной столовой, напряженно вслушиваясь в происходящее. Сквозь доносившийся сверху шум они пытались уловить шаркающую походку Фермойлена. 10 — 12 шагов по комнате надзирателя, 58— пусть даже 65 шагов до угла коридора, еще восемь до стальной решетчатой двери перед лестницей на второй этаж. Расчет простой: 12 секунд надзирателю потребуется у себя в комнате, чуть больше минуты до угла. 30 секунд — пока Фермойлен откроет дверь и запрет ее за собой. 6 секунд — дойти до лестницы, подняться два марша...
Как медленно, мучительно медленно тянется время. Беглецы напрягали слух, но из-за гвалта наверху почти ничего не слышали. Вдруг совсем рядом раздался звон связки ключей. От неожиданности — хотя ждали именно этого момента — они вздрогнули. Знакомый стук металла о металл — и вновь все потонуло в шуме. 20 секунд — один марш, 25 — второй. Наконец почти у себя над головой беглецы уловили — нет, скорее даже почувствовали напряженными до предела нервами,— как открывается стальная решетка в их блок. Наступил решающий момент.
Практически это был единственный шанс незаметно проскользнуть мимо служебного отсека, где сидел дежурный надзиратель, и проникнуть в административную часть корпуса. Если, конечно, Фермойлен уже не обнаружил исчезновение Тимоти и Стивенса, чьи камеры — одна за другой — находились у самого входа в блок политических заключенных, и не сообщил об этом по висевшей у него на боку портативной рации наружной охране...
Вячеслав Молев Окончание следует
Долгий полярный день
Над фьордами
Свен, оттолкни нас,— крикнул Олаф, захлопывая дверцу кабины. Дюжий Свен уперся руками в крыло — гидросамолет медленно отвалил от пристани. Олаф, устроившись за штурвалом, включил зажигание, и двигатель взвыл, разорвав утреннюю тишину. Пропеллер превратился в прозрачный круг.
— Как выведу самолет на «взлетную полосу», держитесь крепче,— сказал Олаф, разворачиваясь на середине фьорда.
На мгновение машина замерла. Олаф дал газ — мы медленно тронулись с места, а затем самолет, вспарывая поплавками стальную воду, понесся между высоченными отвесными берегами фьорда.
— Взлетаем! — крикнул Олаф, когда я уже совершенно уверился, что в следующий миг врежемся в вырастающую впереди скалу. Но самолет уже летел, перескочив через каменный зубец.
— На мой взгляд, у вас не очень удобная взлетная полоса,— переведя дух, сказал я.
— Эта скала — ориентир. В другом месте трудно разогнать самолет. Да я уже привык, могу подниматься хоть с завязанными глазами,— успокоил пилот.
Мы парили над Ейрангер-фьордом: даже в Норвегии, где практически все побережье искромсано бесчисленными заливами — точнее, узкими, длинными озерами, открытыми морю,— он считается одним из самых красивых, если не «самым-самым». Мне повезло: я любовался фьордами Ейрангер и Стур с борта пятиместного туристского самолета.
Знакомство с Олафом было случайным, но из тех, что запоминаются надолго. Я гулял по городку Странде, разглядывал крепко сбитые деревянные в два-три этажа дома: избы — не избы, особняки — не особняки. Что-то есть общее в деревянной архитектуре северных народов Европы: здания рубятся — не строятся, а рубятся — основательно, на века. Они точно вписываются в природу и становятся ее неотъемлемой частью: из леса рожденные, они только в лесистых районах и сберегают свое истинное лицо.
Когда я присел на массивную сосновую скамью, ко мне обратился высокий крепкий мужчина лет тридцати пяти.
— Вы, по-моему, русский?..— полувопрос был задан, что называется, в лоб и подразумевал ответ.
