Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1981 год
Накануне я намечал полазать с Виктором Нестеренко, егерем Карадагского заповедника, по Кок-Кая, Магнитному хребту, Хоба-Тепе и Карагачу.
Эти скалистые гряды носят общее название Берегового хребта и вместе со Святой горой образуют Карадаг, единственный в европейской части СССР вулканический массив юрского периода. Однако, взглянув утром в окно на клочья сизой ваты, зацепившиеся за пики и зазубрины черных скал, понял, что поход придется отложить: в кедах, моей единственной «альпинистской» обуви, по горным тропинкам и каменистым осыпям в такую погоду не пройдешь. Чтобы день не пропал даром, я решил сходить на «Верблюда», двугорбый холм Эгер-Обаг отделяющий Планерское от долины реки Арматлук, на западном склоне которого похоронены погибшие во время фашистской оккупации коктебельские стахановцы.
Время приближалось к обеду. Изрядно промокший и продрогший, скользя по поросшему редкой щетиной травы склону, я спускался в седловину «Верблюда». Конечно, можно было вернуться и по нахоженной тропинке, но меня заинтересовал какой-то чудак, который уже третий час, не разгибаясь, копал там одну ямку за другой. Если бы дело происходило в Сибири, я бы решил, что это старатель бьет шурфы. Однако, хотя Карадаг и насчитывает более трехсот видов минералов, в том числе розовый агат, лимонный цитрин, светло-фиолетовый аметист, красный сердолик, зеленую яшму, льдистый горный хрусталь, геологи ручаются, что золота в его окрестностях нет. Но не будет же человек просто так, за здорово живешь, долбить каменистую землю!
Когда я подошел поближе, мужчина, стоя по колено в узкой яме, извлек оттуда продолговатый предмет и принялся осторожно скалывать ножом облепившую его окаменевшую глину. Вскоре можно было разглядеть, что это унитарный патрон от легкого зенитного орудия.
— Никогда бы не подумал, что возле Коктебеля есть месторождение ...снарядов от «эрликонов». Как он сюда попал? — Находка была настолько неожиданной, что я не смог сдержать удивления.
— Во время войны здесь стояла немецкая зенитная батарея.
— Но почему именно здесь? До поселка отсюда слишком далеко, а эти две кочки, по-моему, отнюдь не господствующие высоты...
Мужчина бережно положил снаряд на землю, выпрыгнул из ямы, и, отряхнув ладони, протянул руку:
— Будем знакомы, Рюрик Михайлович.
Я назвал себя.
— Если располагаете временем, покажу, для чего здесь стояли «эрликоны».
Когда мы оказались на южной вершине Эгер-Оба, он остановился и показал рукой вниз:
— Что вы там видите?
На первый взгляд пологий склон, покрытый чахлой травой и редкими кустарниками, ни о чем не говорил. Лишь приглядевшись повнимательнее, я различил у подошвы какие-то размытые полукружья, похожие на давно заброшенные грядки
— Неужели там были орудийные дворики?
— А вы молодец, не забыли, чему учили в армии,— похвалил Рюрик Михайлович.— О Коктебельском десанте, конечно, слышали?
Вопрос не требовал ответа, поскольку каждый, кто приезжает в Планерское, в первый же день видит на набережной перед пансионатом «Голубой залив» памятник участникам героического десанта: четыре суровых мужественных лица матросов и красноармейцев. Позднее, когда мы познакомились поближе, Рюрик Михайлович прочитал одно из своих стихотворений, посвященное тем, кто в штормовую декабрьскую ночь сорок первого высаживался на коктебельский берег. Меня поразило, как точно он сумел выразить непреклонную решимость безымянных героев, увековеченных в красном граните: «Я занял круговую оборону. Отсюда мне, живому, не уйти».
— Коктебель штурмовал отвлекающий десант с задачей оттянуть на себя подвижные резервы немцев от основного — Феодосийского, который был частью Керченско-Феодосийской операции,— продолжал Рюрик Михайлович. — О ней написано много. А вот о Коктебельском почти ничего не известно. Сейчас удалось установить фамилии двадцати моряков из его состава.
— Но при чем тут орудийные дворики и «эрликоны» на «Верблюде»?
Мой знакомый пытливо посмотрел мне в лицо, видимо, решая, стоит ли посвящать случайного человека в свои исторические изыскания. А в том, что он ими занимается, я не сомневался.
— Маловероятно, чтобы зимой 41-го, когда немцы бросали все силы под Севастополь, они поставили тяжелую артиллерию для прикрытия заштатной Коктебельской бухты. Скорее всего артиллерийские позиции у Эгер-Оба были оборудованы гораздо позднее, весной 44-го, когда Отдельная Приморская армия развивала наступление вдоль Крымского побережья.
Вместо ответа Рюрик Михайлович поскреб ножом унитарный патрон. Под лезвием золотом заблестела латунь.
— Гильзы из латуни немцы делали лишь в начале войны. Потом из сплава, по цвету он почти черный. Дальнобойный артиллерийский дивизион, а то и два — дворики совсем оплыли, точно сосчитать теперь невозможно,— бросили сюда потому, что Коктебельский десант выполнил свою задачу: его восприняли всерьез. Видимо, посчитали, что отсюда будет наноситься удар с тыла по Феодосии. Вы даже представить не можете, какой подвиг совершили наши ребята, приплывшие на мотоботах. Когда немцы подтянули тяжелую артиллерию — ее-то и прикрывали зенитки в седловине — и стало ясно, что развязка близка, десантники не ушли на Карадаг, хотя там легко могли бы спрятаться, а потом пробраться в горы к партизанам. Они дрались до последнего на береговом пятачке. Естественно, немцы были уверены, что горстка русских с таким упорством обороняет этот плацдарм, потому что ожидает высадки там значительных сил.
Рюрик Михайлович умолк и взглянул на часы.
— Задержал я вас...
Мы спустились с «Верблюда» и зашагали к видневшимся вдали у моря домикам поселка
— Вы где отдыхаете, на турбазе или в «Голубом заливе»?
— Да нет, не отдыхаю, по делам здесь
Пришлось признаться, что приехал в Планерское, чтобы написать о Карадаге.
— Не завидую вам, трудное это дело писать о нем после такого корифея, как Волошин. Помните у Максимилиана: «Над зыбкой рябью вод встает из глубины пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней, обрывы черные, потоки красных щебней…» Три строчки, а весь Карадаг как на ладони.
— По-моему, слишком уж геологично. Мне у Волошина больше нравится другое описание: «Преградой волнам и ветрам стена размытого вулкана, как воздымающийся храм, встает из сизого тумана». И дальше: «И над живыми зеркалами возникнет темная гора, как разметавшееся пламя окаменелого костра».
Вслед за Волошиным последовали отрывки из Вересаева, Ферсмана, Всеволода Иванова, Нагибина. Память этого человека поразила меня. Сам он был явно доволен произведенным впечатлением и, когда мы наконец вышли на улицу Ленина, задумчиво сказал:
— Значит, вас интересует Карадагский заповедник. Тогда дело другое. О нем писать нужно, чтобы помочь ему. А то столько шишек набьет, пока подрастет, что потом жалеть будем, Если найдется время, заходите как-нибудь вечерком, потолкуем,— Рюрик Михайлович назвал свой адрес — по стечению обстоятельств он жил на улице Десантников, и я еще подумал, нет ли тут связи с его «раскопками» на Эгер-Оба,— Только для начала советую вам поехать на биостанцию — пешком через Карадаг теперь проход запрещен — и найти там Леонида Григорьевича Коваленко, директора заповедника. Он пока и папа, и мама, и нянька — все в одном лице.
— Спасибо за совет, Рюрик Михайлович, но с Леонидом Григорьевичем я уже знаком.
У колыбели новорожденного
Застать Коваленко оказалось делом далеко не простым. На биостанции, куда я неоднократно звонил по телефону из Планерского, мне любезно отвечали, что Леонид Григорьевич уехал в Феодосию, Судак, Симферополь, Севастополь... Коктебельская журналистка Наташа Лесина, которой я посетовал на неудачу, подсказала весьма оригинальный выход
— Выберите укромный уголок и пройдите на территорию заповедника. Ручаюсь, что через час, максимум два, попадетесь в руки Коваленко. У него на браконьеров особый нюх, а на своем «газике» он, по-моему, и на Святую гору может забраться.
Однако я предпочел действовать по официальным каналам. Наконец время оговорено, ровно в девять я приехал на биостанцию и... вот уже почти два часа сижу на садовой скамейке в тени старого ясеня. Леонид Григорьевич давно здесь. Его грузнеющая фигура стремительно проносится из административного корпуса в научный, мелькает среди ветвей на дорожке, ведущей к океанариуму, и вдруг возникает внизу на причале. Причем каждый раз, пробегая мимо, он, извиняясь, улыбается и заверяет, что «через минуту освободится». А пока мне остается наслаждаться видом угрюмых серо-черных и охристо-красных скал Карагача, последнего звена Берегового хребта. Ближе всех возвышается массивная Шапка Мономаха. За ней сказочной группой, вытянувшись, как солдаты на параде, застыли Король и Королева со Свитой. Позади виднеются два Трона, свой собственный у каждого из венценосцев. Когда-то все здесь было покрыто зарослями карагача или береста, засухоустойчивого дерева из семейства ильмовых, из которого гнули отличные ободья для тележных колес и мастерили разные поделки. Увы, карагач давно вырублен, и теперь пейзаж западной оконечности Карадага напоминает сцену какого-то фантастического экспериментального театра, где отсутствие декораций заставляет зрителя сосредоточить все внимание на монументальных фигурах артистов, изваянных природой.
