Татьяна Добрусина - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05
Свобода же видит в религии свою союзницу в борьбе и в победах, колыбель своего собственного детства, божественный источник своих прав. Она воспринимает религию как блюстительницу нравственности, а саму нравственность считает гарантией законности и залогом своего собственного существования{2}.
ПРИЧИНЫ НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ АНГЛОАМЕРИКАНСКИХ ЗАКОНОВ И ОБЫЧАЕВ
Что сохранилось от аристократических институтов при самой полной демократии. Почему это произошло. Необходимость различать, что имеет пуританское начало, а что пришло из аристократической Англии
Читатель не должен делать из всего изложенного слишком общие и слишком безоговорочные выводы. Безусловно, общественное положение, религиозные убеждения и нравы первых эмигрантов оказали колоссальное воздействие на судьбы их нового отечества. Тем не менее не от их воли зависело создание такого общества, где они сами стали бы исключительными его творцами с самого начала. Никто не способен полностью освободиться от своего прошлого. Поселенцам не раз случалось смешивать, как сознательно, так и безотчетно, те убеждения и обычаи, которые были свойственны только им самим, с другими убеждениями и обычаями, которые они получили в процессе образования или почерпнули из национальных традиций страны, откуда они были родом.
Таким образом, желая составить правильное представление о современных англоамериканцах, нужно уметь точно различать, что имеет пуританские корни, а что — английские.
В Соединенных Штатах нередко можно столкнуться с законами или обычаями, которые существенно отличаются от всего того, что их окружает. Создается впечатление, что эти законы составлены в духе, совершенно противоположном тому, который господствует в американском законодательстве в целом; что эти обычаи как бы противоречат всей атмосфере, присущей данному обществу. Если бы английские колонии были основаны в менее просвещенную эпоху или если бы их происхождение терялось в глубине веков, то тогда задача, скорее всего, оказалась бы неразрешимой.
Для того чтобы пояснить свою мысль, приведу здесь один пример.
Гражданское и уголовное законодательства американцев признают всего лишь две меры пресечения: тюремное заключение или внесение залога. Согласно процедуре, ответчику вначале предлагается внести залог, если же он отказывается это сделать, то подлежит тюремному заключению. После этого рассматриваются обоснованность и тяжесть выдвинутого обвинения.
Совершенно очевидно, что подобное законодательство направлено прежде всего против бедняка и благоприятно только лишь для богача.
Бедняк далеко не всегда может найти необходимую для залога сумму, даже если речь идет о гражданском деле; кроме того, если он должен дожидаться судебного решения в тюрьме, то вынужденное бездействие вскоре в любом случае приведет его к нищете.
Богачу же, напротив, в гражданских делах всегда удается избежать заключения. Более того, если он и совершил правонарушение, то легко может избежать грозящего ему наказания: после того как он представил залог, он без труда исчезает. Таким образом, можно утверждать, что для него все наказания, определяемые законом, сводятся всего лишь к простому денежному взысканию, то есть обычному штрафу. Ничто не несет на себе большей печати аристократического духа, нежели подобное законодательство!
Однако в Америке законы составляются бедными, которые, естественно, стараются сохранить за собой наибольшие общественные привилегии и преимущества.
Объяснение этому феномену следует искать в Англии: законы, о которых идет речь, — английские. Американцы приняли их без каких-либо изменений, несмотря на то что они прямо противоречат общему содержанию их законодательства и всем их убеждениям.
Народ менее всего склонен менять как свои обычаи, так и свое гражданское законодательство. Гражданские законы досконально известны лишь юристам, то есть тем, чей прямой интерес заключается в сохранении их в том виде, в котором они уже существуют, независимо от того, хороши эти законы или плохи, — по той лишь простой причине, что они их прекрасно знают, большая же часть населения знакома с законами лишь весьма приблизительно; люди сталкиваются с ними только в конкретных случаях, с трудом воспринимают их общую направленность и потому подчиняются им совершенно бездумно.
Я привел здесь всего лишь один пример, тогда как мог бы перечислить их значительно больше.
Картина, которую являет собой американское общество, словно бы покрыта, если так можно выразиться, слоем демократии, из-под которого время от времени проступают старинные, аристократические краски.
(Продолжение следует)ОБЗОР
ВЕРСИИ СТРАХА В МИРАХ СТИВЕНА КИНГА
Фобии исходно присутствовали в мышлении человека, насколько мы можем о том судить на историческом материале. Современник мамонтов боялся пещерного льва, а нынешняя эпоха добавила к этому множество как реальных, так и иллюзорных страхов. Психологи их изучают, классифицируют, а писатели — используют. Ибо страх вроде занозы, — нет-нет, да и проявится. Человек это ощущает как беспокойство, депрессивное состояние, даже физическое расстройство (даже раковая опухоль может явиться следствием пережитого стресса, вызванного сильным страхом). Видимость разрешения, выхода подавленной подкорке дают произведения, построенные на инстинктах страха, в чем, возможно, и таится секрет их популярности.
Стивена Кинга традиционно относят к мистическим писателям. Прямой литературный потомок Хораса Уолпола, Анны Радклиф, Льюиса и Бекфорда, авторов «готических» романов об ужасном и непостижимом, и, как и они, представитель европейской цивилизации, Стивен Кинг является наследником фобий, заимствованных западной традицией из христианского религиозного мистицизма. Психологическая фрустрация прямо вытекала из догматов монотеистической религии. Верующие постоянно испытывали «страх божий», т. е. боязнь не угодить своему небесному властелину и попасть под его карающую длань, и вместе с тем, страх перед его противником, не менее беспощадным, чем Господь Бог, перед «дьявольскими кознями».
Это чисто средневековое сознание блестяще описано Стивеном Кингом в его повести «Кэрри», где фанатичная христианка-мать сначала калечит жизнь себе, а затем жизнь своей талантливой дочери. Дар Кэрри, ее способности к телекинезу, будучи, по-существу, от природы ни плохими, ни хорошими, оказываются употреблены на уничтожение людей и самое себя. Истязания, которыми ее мать пытается добиться «духовного развития» дочери, хотя и напоминают поведение мазохистов времен раннего христианства, еще больше смахивают на натаску щенка на злобность, когда животное сажают под медный таз и колотят по нему, пока собака не остервенеет. Провозглашая Христа «богом любви», сектантка в повествовании Кинга полагает любовь в ее физическом выражении полового общения «смертным грехом» и вслед церковным догматикам Средневековья борется с инстинктом размножения путем подавления, что, само собой, в точности по Зигмунду Фрейду, приводит к извращению его до садомазохизма и человеконенавистничества.
Это произведение, в значительной степени, могло быть навеяно религиозно-сектантскими общинами, в которых для достижения «божьей благодати» не гнушаются никакими физическими или психическими средствами, включая истязания, наркотики, подмешанные в «священное вино» (для эффекта «мистического озарения») и откровенный гипноз. Прямо следуя христианской мистике, Кинг выводит образ «черного священника» («Поселение Иерусалим»). «Джеймс Бун постоянно имел связь с несколькими женщинами, уверяя каждую из них в том, что он выполняет тем самым волю Господа и что они должны неукоснительно поддерживать его в этом» Потомок Джеймса Буна кончает жизнь самоубийством, поскольку это оказывается единственным способом прекратить проклятие его рода, тянущееся почти столетие. С психологической точки зрения обыгрывается драма инверсии понятий, когда то, что почитается благом (христианская догма и ее миссионер) превращается в свою чудовищную противоположность, уничтожая своих последователей и всех, до кого может дотянуться «рука проклятия».
Одним из атрибутов культовой распри всегда является создание «образа врага». На ранних этапах становления христианства религиозная вражда между назареями (последователями Христа) и фарисеями (традиционными иудеями) приводила к взаимным обвинениям в общении с темными силами. Например, в еврейской книге того времени, трактате Сота 47а написано: «А учитель сказал: «Иисус Назарянин занимался чародейством и свел Израиля с пути». Даже в канонических текстах слышны отголоски этой вражды: «Фарисеи же, услышавши сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силою Вельзевула, князя бесовского» (Матф., гл. 12, ст. 24).
