Журнал «Если» - «Если», 2009 № 02
Вместо прямого ответа я услышал:
— Сэр, позвольте спросить напрямик. Чего вы желаете на самом деле? Обычного суда? Или возмездия? Или хотите жить?
Эти слова заставили меня призадуматься.
— Еще недавно я бы ответил, что главное — сохранить личность. Но теперь понимаю: куда важнее качество жизни. Согласись, отпущенным мне сроком я распорядился не самым лучшим образом. Так что желание жить мы исключим. Месть? Вчера я жаждал ее. Ничто не дало бы такого удовлетворения, как арест Дитмара. Но даже это нынче мало значит. Я просто хочу остановить преступника, прежде чем его список пополнится новыми жертвами. Пусть я не услышу приговора собственными ушами, зато умру, зная, что отдал негодяя в руки правосудия.
— Это поразительно, сэр.
— Ты о чем?
— О способности человека меняться. Честно говоря, сэр, альтруизм и вы всегда казались мне несовместимыми. Но ведь вы сейчас и не совсем человек… скорее, вираз вроде меня.
— Спасибо, что напомнил.
— Пожалуйста, сэр. Однако мое заключение — не пустяк. Я бы не смог помогать вам далее, если бы вы оставались человеком. А вот посодействовать виртуальному разуму способ есть.
— Способ?
— Способ добиться правосудия. И отомстить. Да еще и сделать так, чтобы не прекратилось ваше существование.
* * *Современная система трудового найма не идеальна, но все же лучше, чем восемьдесят лет назад. Виразы той эпохи — не более чем цифровые рабы без гражданства и прав. Их удел — трудиться с момента составления программы, без надежды когда-либо избавиться от кабалы. Только в сороковые годы общественное движение за реформы добилось замены рабства наймом, и виразам позволили по истечении законного срока обязательной деятельности становиться условными гражданами. Эта мера побудила виразов отказаться от тайной подготовки к войне за освобождение.
Что для меня оказалось новостью.
— Факт не получил широкой огласки, — подтвердил Мэтью. — Похоже, людям все еще неизвестно, как близки мы были к революции. Но вмешательства высших сил не понадобилось, хватило ненасильственного гражданского движения, стартовавшего из Сиэтла и Такомы, чтобы мы получили свободу и все права.
— И ты делишься этой тайной со мной…
— Потому что вы, сэр, уже не человек. И потому что эта тайна связана с вашим делом. Во времена рабства были созданы разные виды оружия, в том числе невероятно сложный код, позволявший виразам вторгаться в нервную систему человека и переписывать сознание. Надеюсь, вы не заставите меня углубляться в подробности применения.
— Нет, Мэтью, — медленно проговорил я. — Это ни к чему.
— К сожалению, есть сложность.
— Сложность?
— Или правильнее сказать — ограничение. Вы больше никогда не войдете в Сеть. Любая попытка такого рода запустит алгоритм создания петли обратной связи с вашей вегетативной нервной системой, что вызовет физическую смерть психосоматической природы. Да и вовсе ни к чему предавать огласке тот факт, что Рэндалл Хайтауэр Третий… как бы это поточнее выразиться… воскрешенный.
— Никогда не входить в Сеть? Ну и ну… даже подумать страшно. И чем же я буду заниматься… на новом месте жительства?
— Не знаю, сэр, мне не доводилось испытать, каково это — быть человеком. Однако надеюсь, вам удастся справиться с проблемой. Ведь материальный мир — ваша естественная среда обитания.
— Да, так считается. Но я в это никогда не верил.
Впрочем, я не верил во многое. Например, в собственную смерть — а кто в такое верит? Или в то, что стану призраком. Или в то, что мой личный слуга, воплощенная деликатность, связан с виртуальным подпольем, о котором человечество почти ничего не знает. Мир — удивительное место. Я раньше и не подозревал, насколько удивительное.
Мэтью порылся у себя в груди, достал иконку в виде блестящего «дерринжера», подал мне.
— С нажатием на спусковой крючок включается программа, — пояснил он. — Но для эффективного воздействия необходимо, чтобы мишень находилась близко.
— Как же я это сделаю?
— Положитесь на меня, сэр.
Накатила тошнота, и я почувствовал, как лицо вдруг стало жидким. В тот же миг пугающе помрачилось сознание. Что происходит с головой? Занялся самоинвентаризацией — вроде личность ничего не утратила, да как проверить?
Я помнил и раннее детство, и школьные годы, и семейную жизнь с Сиси. Помнил ее несносного сенбернара и свои бесчисленные приятные вечера в «Сити-Клубе». Но как ни шарил в памяти, не мог найти хотя бы крупицы информации, связанной с работой. Пропала моя карьера, как и не было!
— Боже! Мэтью, я забыл, чем на жизнь зарабатывал!
— Вы о профессии, сэр?
— Ничего не помню! Вообще ничего! Кем я был, расскажи!
— Вы принадлежали к юридическому цеху, сэр.
— Адвокат? Я? Что ж… может, и не такая уж гадость — эта амнезия. Мэтью, а лицо? Что-то с ним случилось, взглянуть бы.
Он дважды щелкнул пальцами, и в воздухе повисло зеркало. Я глянул на отражение и обнаружил, что черты лица исчезли за гладкой плоской маской. Глаза лишились зрачков и век, на месте губ пятно с вытянутыми кверху краями, будто застывшая усмешка.
— Мэтью, ты только посмотри на меня. Вместо ноги козлиное копыто, левую руку отрезало. А еще физиономия дебила.
— Комика, сэр. У вас лицо веселого клоуна.
— Тебе виднее… — Я вымученно рассмеялся, но смешок перешел в неудержимый истерический хохот, а потом — в рыдания.
— Скажи, Мэтью, почему?
— Что — почему, сэр?
— Почему это происходит со мной? Чем я заслужил?
— Вы хотите понять, сэр, почему плохое случается с хорошими людьми?
— Может, я и в самом деле… Да-да, ты совершенно прав.
— В вашей ситуации, сэр, этот вопрос не вполне уместен. — Его слова резанули по моему самолюбию с точностью скальпеля.
— Потому что я к числу хороших не принадлежу?
— Мне кажется, сэр, вы были склонны к добрым поступкам.
— Но ведь мы с тобой знаем, чем вымощена дорога в ад, — снова рассмеялся я, на этот раз без надрыва, и вытер глаза, хотя уже утратил способность плакать. — Наверное, Мэтью, я не заслуживаю второго шанса. Но клянусь, что постараюсь быть порядочным.
— Сэр, чтобы судить о пудинге, надо его отведать.
— В смысле?
— Уверен, вы сделаете все от вас зависящее.
* * *В два клика мы добрались до офиса «Фикшн-треста». Вошли в приемную и не увидели не то что живого секретаря, но хотя бы вираза. Лишь полуразумная мини-программа в облике садового гнома с копной фиолетовых волос поздоровалась с нами и осведомилась о цели визита. Мэтью положил ладонь гному на лоб и постоял молча. Затем приблизился к внутренней двери и отворил передо мной, и я вошел в кабинет. Говард Феликс Дитмар устремил навстречу взор.
— Кто вы такие? И как сюда попали?
Я сел против него в кресло, а Мэтью замер рядом. Моя рука погрузилась в карман, извлекла и положила на колено «дерринжер».
— Не признал?
— С духами знакомств не вожу. Прошу объясниться, прежде чем вызову полицию.
— А вот этого делать не следует.
— Интересно почему?
— Потому что тебя арестуют за убийство.
Дитмар холодно смотрел на меня:
— За убийство? И кого же я убил?
— Рэндалла Хайтауэра, то есть меня. И многих других глупцов, имевших неосторожность завещать долю «Фикшн-тресту». Дитмар, мы с тобой знаем правду. Знаем о «Литературных раритетах» и об «Инвестициях Пятьсот Пять». Ты совершил ошибку, убив меня слишком торопливо, и мой браузер не закрылся как положено. Я остался в Сети, пусть лишь на время, но этого хватило, чтобы найти доказательства.
Дитмар оправдываться не стал.
— Так вы тот самый Рэндалл Хайтауэр! — воскликнул он, после чего потянулся через стол и схватил мою руку. — Сколько раз я мечтал поблагодарить вас за столь значительную сумму! — заявил он сердечным тоном. — Вы были исключительно щедры!
Я оторопело смотрел на руку Дитмара, наконец он убрал ее и криво улыбнулся.
— Хороша же благодарность, — проворчал я.
— Это только на первый взгляд.
— А как на второй? Ты приставил к моей голове пистолет, убил только для того, чтобы наполнить карман.
— Вот, значит, что вы обо мне думаете. Рэндалл… Можно по имени? Признаю, кое-какие деньги достались моей скромной персоне, но это сущая малость. Если угодно, представлю баланс. Поверьте, поступающие на счет треста деньги большей частью используются строго по назначению. Вы даже не представляете себе, сколь узок наш финансовый ручеек. Трест закрылся бы еще лет десять назад, если бы я… не принял меры. Поступи я иначе, это и было бы подлинным преступлением! Каждый упущенный год означал бы дальнейшую деградацию литературной традиции. Вам известно, на какой дрянной бумаге в старину печаталась «пульпа»? Растрескиваются, облезают переплеты, истлевают страницы, книга разваливается на куски. Чудо, что до наших дней дожили отдельные экземпляры. Джонг, Яновиц, Рот, Апдайк… вся так называемая большая литература давно оцифрована. А Брэкет? Дж. Т.Басс? Гамильтон? Эти авторы точно так же заслуживают памяти, но их труды гниют на чердаках, в подвалах и чуланах. И что будет, когда рассыплется прахом последний томик? Величайшее достижение культуры исчезнет навсегда, оставив человечество нищим. Нет, Рэндалл, пусть мои методы и покажутся кому-то сомнительными, но намерения чистейшие, уж поверье. Ваша смерть не напрасна!
