Журнал «Если» - «Если», 2006 № 10
Было еще и восторженное изумление от того, что все это свалилось на него за какие-то два дня и все равно абсолютно по правде…
Конечно, никакое счастье не бывает полным. Иногда приходил страх. «Этого слишком много. Такое не может быть надолго». Делиться тревогой с кем-нибудь в своей новой семье Грин не смел. Ведь они могли принять его слова за обидное недоверие. А боязнь порой делалась мучительной. И Грин один раз не выдержал: поделился с Лышем.
Потому что Лыш был не так близок, как остальные. Он держался в сторонке, в долгие разговоры не вступал и, похоже, все время думал о своем. Но не был он и угрюмым, не огрызался на вопросы.
Вечером Грин пришел к Лышу на двор. Лыш сидел у сарая, на козлах для пилки дров, и приматывал цветным проводом к стулу отвалившуюся ножку. Грин сел рядом. Здороваться было ни к чему — сегодня виделись уже не раз. Лыш глянул искоса и вопросительно. Тогда Грин тихо сказал:
— Лыш, я боюсь…
Тот не удивился. Откусил конец провода и спросил:
— Чего именно?
— Что все это кончится…
Лыш опять не удивился. Понял.
— Не-а… Это у тебя остатки прежних страхов. Пройдет.
Он, иногда съеженный и нескладный, был мудр. И все же Грин виновато спросил:
— А если не пройдет? Как-то все это… неправдоподобно.
Лыш отставил починенный стул, повернул к Грину щетинистую голову на тонкой шее и решил слегка удивиться:
— Что неправдоподобно?
— Все, — опасливо сказал Грин. — Даже вот это… ампула. Как-то легко Витя раздобыл ее.
Кажется, Лыш слегка рассердился. По крайней мере, набычился:
— Откуда ты знаешь, что легко?
— Ну…
«А в самом деле, откуда я знаю? — виновато спохватился Грин. — Я просто трус. Или этот… как его… неврастеник». А Лыш вдруг заговорил тоном усталого взрослого:
— Напрасно ты думаешь, будто один Витя охотился за твоей ампулой.
— А кто еще… — пробормотал Грин.
Лыш сказал:
— Я. Ты ведь уже слышал о шарах? Про игру, и про Пустошь, и… про то, что не всегда это игра. И не всегда сны…
— Конечно, — сказал Грин с легким обмиранием.
— Ну вот… Я недавно во сне опустил такой шар в Пирамиду и попросил… линию… по которой можно по времени туда-сюда…
Грин слушал без капли недоверия. В Инске возможно все.
— Я попробовал попасть по этой линии назад. На несколько дней. Чтобы ухватить там эту ампулу и принести тебе… А меня как шарахнуло…
— Почему? — испугался Грин. Не за ампулу, не за себя, только за Лыша!
— Не знаю… Наверное, это нельзя, соваться в прошлое. По крайней мере, если не умеешь… Вон, до сих пор ссадина, — Лыш потрогал подбородок.
Грин молчал, погружаясь в смесь виноватости и тепла. А Лыш проговорил:
— Хорошо, что Витя успел. Теперь-то все в порядке…
— Лыш… — сказал Грин.
— Что? — он отвернулся и концом откусанного провода стегнул себя по сандалии.
«Ты тоже мой брат», — хотел сказать Грин. И вместо этого спросил:
— А почему тебя зовут Лыш?
— Дело было в первом классе. Зимой выпал большой снег, и мы слепили снеговика. Он был маленький, и его назвали Малыш. Потом мы на уроке физкультуры катались на лыжах с горок и Малыша тоже поставили на лыжи. Но он все время падал. Пришлось оставить у забора… А назавтра Нина Петровна сказала, чтобы мы сочинили стихи про зимний день. И я написал:
Снегу стало выше крыш.
Наш Малыш
Свалился с лыш…
— Хорошо сочинил…
— Нина Петровна тоже сказала, что хорошо. Только подчеркнула последнее слово. Говорит, что на конце нужна буква «жэ». А я стал спорить. Потому что, если «жэ», то получается нескладно. Спорил изо всех сил. Я свое, а она свое…
— И что? Снизила оценку?
— Нет, поставила пятерку. Засмеялась и говорит: «Ну, хорошо. Только в контрольном диктанте или сочинении, когда подвернется это слово, пиши все же по правилам». Я сказал, что ладно. Тогда все тоже стали смеяться: «Лыш, не падай с лыш-ш…» Так и приклеилось.
— Не обидно? — осторожно спросил Грин.
— Не-а. Это же не дразнилка, а как второе имя. Даже лучше, чем первое. Константинов на Земле полно, а Лыш один-единственный…
Глава 3Они часто гуляли по Инску, открывали город Грину. Он радовался инским чудесам, загадочности старых улиц, путанице лестниц, струям шумных фонтанов, где барахталась малышня, белизне стоявших близко друг от друга колоколен и башен и все больше впитывал в себя ощущение, что это его город…
Из Кукушкиного сада вышли на Капитанский спуск, а оттуда на Вторую Раздельную. Пошли вниз, мимо редакции «Почтовой ромашки», в которую Грин больше так ни разу не заглянул (сейчас вдруг что-то царапнуло, но не сильно, на миг). По Кленовому переулку и Оборонной дошагали до крепостной стены.
Май предложил забраться на башню и посмотреть, не пасутся ли на Пустоши неутомимые Гретины следопыты. Идею одобрили. По прижавшимся к башне кирпичным ступенькам поднялись на площадку с разрушенными зубцами. Здесь росли кустики осота с желтыми цветами и пахло нагретым камнем. Солнце жарило с высоты. Май, Толя и Грин стянули футболки.
Пятнисто-зеленая Пустошь с проблесками лужиц широко раскинулась в три стороны. Далеко за ней громоздились корпуса города, который в основном был уже Ново-Заторском (хотя кто в этом разберется до конца!). Далеко от Крепости, посреди Пустоши, желтели ребячьи рубашки. Отсюда они казались мелкими лютиками.
— Во, унесло их нынче… — сказала Света. — Туда и ядра-то наверняка не долетали.
— Они ищут Большой Круг, — напомнил всезнающий Толя.
— Что за круг? — Грин почему-то ощутил нервный укол.
Толя повернулся к нему.
— Грета говорит, что когда-то через Пустошь проходила рельсовая линия… Ее следопыты нашли в старых архивах схему. На схеме — рельсы, которые ведут к поворотному кругу… Это такие специальные круги на станциях, на них загоняют вагоны и локомотивы, когда их надо развернуть… И в схеме было написано, что от Круга начинается Дорога. С большой буквы… Говорят, что у Дороги масса загадочных свойств и что она спасает от всяких бед, хотя это еще не доказано…
— Говорят, что вот-вот найдут, — вставила Поля.
— И тогда усвищут вообще неизвестно куда, — недовольно заметила Светка. — По открывшейся Дороге. Генриетту только помани новым маршрутом…
— По Дороге нельзя усвистать, — негромко объяснил Май. — По ней уходят всерьез. Или насовсем, или очень надолго.
— Откуда ты знаешь? — опасливо спросила Света.
Май шевельнул колючим, уже загоревшим плечом.
— Говорят…
Они спустились с башни и двинулись к реке.
День был самый «купальный», на пляже оказалось немало народа. Ребячьи визги и брызги. Но рядом с остатками песочного собора — никого. Май покопался в «руинах», достал янтарный шарик (в нем горела искра). Подышал на него, вытер о намотанную вокруг пояса футболку. Посмотрел сквозь него на свет, улыбнулся, протянул на ладони Грину.
— Возьми. Насовсем.
— А почему… мне? — пробормотал Грин.
— Просто так. На счастье.
— Спасибо… — И Грин зачем-то, как и Май, подышал на шарик.
Искупались, пожарились на солнышке, искупались опять. Побросали в воду с размаху, за руки и за ноги, орущих от радости Толь-Поли. Съели яблоки, запили лимонадом. И наконец двинулись обратно.
Толь-Поли в своих ярко-зеленых костюмчиках шагали впереди. Толя вдруг заспешил. На бугристом, проросшем подорожниками асфальте блестела коричневым лаком вещица — то ли игрушечный заводной жук, то ли компьютерная «мышка» с оборванным проводом. Толя сверху вниз ударил по находке подошвой. Потом схватил «мышь» за хвост-обрывок, раскрутил и швырнул за дощатый забор.
— Зачем ты? — поморщилась Света.
— Это же шпион! — звонко объяснил Толя.
— Все равно он уже дохлый, — брезгливо сказал Май.
Толя не поверил:
— С чего ты взял?
— Ну, чувствуется же…
Грин, конечно, сразу вспомнил электронную модельку и Тюнчика. И Пузырька. И новая тревога (а с ней и неуверенность) шевельнулась в нем.
— Неужели эти паразиты пролезают и в Инск? — спросил он, стараясь говорить небрежно.
— Иногда, — отозвался Май. — Да они здесь не опасны, дохнут почти сразу.
Ворота, за которыми стоял в глубине двора дом Веткиных, были удивительные. Грин не уставал любоваться ими. Створки покрывал накладной деревянный узор из корабликов, солнышек, звезд, улыбчивых рыб и похожих на водоросли переплетений с цветами. Столбы украшены были фигурами русалок и добродушных пиратов. Анатолий Андреевич Веткин поставил ворота недавно, весной, и с них еще не сошла светлая желтизна. Грину казалось даже, что узоры пахнут свежим деревом.
Такой же запах чудился Грину и внутри дома — от некрашеных дощатых стеллажей, от веселых резных масок под потолком, от узорчатых рам с большими фотографиями старинных городов, где у пристаней стояли крутобокие корабли с фигурами рыцарей, султанов и греческих богинь… Анатолий Андреевич иногда говорил, что если бы он жил в прежние времена в каком-нибудь приморском городе, то наверняка стал бы одним из мастеров, которые делали деревянные скульптуры для кораблей…
