Журнал «Если» - «Если», 2008 № 04
Сначала-то думал — ну, непись и непись, вся моя жизнь, считай, сплошная непись была, и ничего, но потом заподозрил, что это как-то связано с хором. Тик тиком, отрыжка отрыжкой, а может, как раз его для настоящих вдохновений и не хватало. Правда, у Нектова, если признаться, настоящих-то вдохновений почти никогда и не было. Но все равно.
А тут еще пошли разговоры об этом хоре, да еще под тем же названием, которое он сам же ему и дал, и такой ажиотаж вокруг того хора, а он, Нектов, получается, что вроде как бы и ни при чем. А тут еще гениальной отрыжкой его назвали — так это ж моя отрыжка! Моя, Нектова по фамилии! Я ему название дал, мой мозг эти песни создал, пусть даже и без моего прямого участия!
Так ему и поверили. «Твоему мозгу, Нектов, — сказали Нектову, — только стишата для песенок ляпать, да и то не для всякой песенки, ты бы лучше свой мозг проветрил и хотя бы день не попил».
Плачет Нектов.
А в самые черные дни раздается вдруг у него в квартире телефонный звонок, и в трубке слышится родной голос:
— Ой, ладно, успокойтеся, не плачьте вы так уже ж, мне же ж больно. Ведь вы же ж, какой-никакой, а все же ж таки мужчина. Что сделано, то сделано, назад ходу нету, а вот вы лучше послушайте.
Нектов, сморкаясь и подпрыгивая от нетерпения, включает стереосистему, к которой уже давно подсоединен его телефон, включает ее на полную громкость, потому что знает он, знает, будет слышно не очень, и бегом бросается в кресло, и часами, часами слушает милые сердцу звуки:
— Триииистэ, трииииистэ, ха-ха-ха-ха-ха, ууууууууууууна мэханика.
Рон Гуларт
Мемуары королевы ведьм
Он не чихнул.
И это удивило его, потому что, просыпаясь, он всякий раз чихал по нескольку раз. В этой части Коннектикута стояла самая аллергийная пора.
И пока Поль Сансон выбирался из постели в арендованном им небольшом коттедже, зазвонил телефон. Он знал, кто звонит. Они набирали его номер через день — в самом начале девятого.
Зевнув разок, он вышел в небольшую гостиную и взял аппарат с рахитичного кофейного столика.
— Да?
— Поля Сансона будьте добры, — произнес в трубке вежливый и незнакомый женский голос.
— Слушаю.
— Меня зовут Эми, и я звоню по поводу вашего счета в Международном кредитном банке.
— А что произошло с Томом?
Молодая женщина вздохнула.
— Не думаю, что мне следует сообщать вам, Поль, — проговорила она нерешительным тоном. — Однако поскольку вы имели дело с Томом в течение нескольких недель…
— Том досаждал мне своими лживыми утверждениями о том, что я должен…
— Я еще перейду к этому, Поль, — проговорила Эми. — Но сначала позвольте мне рассказать про Тома.
Она снова печально вздохнула.
— Вчера вечером он бросился на своем мотоцикле с моста и бесследно исчез в реке.
Подавив удовлетворенный смешок, Сансон спросил:
— И в какую же реку он угодил?
— О, боюсь, я не имею права предоставлять подобную информацию. Достаточно сказать, что это была очень глубокая река.
— За все то время, что Том преследовал меня с этими деньгами, которых я вам, ребята, не должен, — проговорил Сансон, почесав левую лодыжку правой ногой, — он ни разу не говорил мне о своем увлечении мотоциклами.
— Это так. Очень странная вышла история, — сказала Эми. — Он купил мотоцикл только вчера днем.
— Жаль, — отметил Сансон, испытывая, однако, совершенно противоположное чувство. — Итак, к вам перешла его обязанность спозаранку напоминать мне, чтобы я выплатил деньги, которых…
— Нет, Поль, я звоню вам по другой причине. — Голос ее потеплел. — Оказалось, вы были правы в отношении этой задолженности.
— То есть я вам ничего не должен?
— Словом, за вами более не числится никаких долгов, и вы можете снова пользоваться своей кредитной карточкой прямо с этого мгновения. Ваш новый лимит составляет пятьдесят тысяч долларов.
— Прошу прощения?
— Пятьдесят тысяч долларов, — повторила Эми. — И поскольку вы, Поль, значитесь в нашем списке Особенно Ценных Клиентов, можете не вносить платежи в течение восемнадцати месяцев.
Удивленно булькнув, он проговорил:
— Очень мило с вашей стороны. — И отключил трубку.
Подойдя босиком к окну гостиной, Поль уставился на окружавший его коттедж редкий лесок. Накрапывал мелкий дождик. «И каким же образом я умудрился угодить из недобросовестных заемщиков в особенно ценные клиенты?»
Хрустя хлопьями, приготовленными из отрубей, он просматривал первую страницу «Ньюбекфордского Обозревателя», когда телефон зазвонил снова.
Сансон возвратился в гостиную.
— Алло?
— Привет, удод. Я тебя разбудил?
— Тебе не повезло, Руди. Ну, что там еще стряслось?
— Есть такое понятие — срок сдачи работы, — проговорил его моложавый редактор в далеком Манхэттене. — Оно что-нибудь говорит тебе?
— Издательство «Гринси Паблишинг» нанимало меня для того, чтобы помочь Инзе Варбертон подготовить мемуары, а не писать их, — напомнил он Руди Коркину. — И я отослал в ваше заведение по факсу все исправленные мной страницы, которые к настоящему времени получил от нее.
— Нанимая тебя за такие бешеные деньги, мы рассчитывали, что ты сумеешь поторопить ее…
— Пятнадцать тысяч долларов — бешеные деньги?… Лучше назовем это скромной оплатой. Ребята, подстригающие мою лужайку, зарабатывают столько же за…
— Тебе известно, что законченная рукопись нужна нам через три месяца, удод. И кое-кто в «Гринси» уже начинает…
— Инза Варбертон знает об этом, Руди.
— Мне пришлось побороться, чтобы ее книгу включили в зимний план, — произнес издатель. — И еще за то, чтобы отдать эту работу тебе. Потому лишь, что мне уже приходилось с тобой сотрудничать, и потому, что ты живешь с этой самозваной ведьмой в соседнем городе.
— Среди ведьм она — королева, — поправил Сансон. — То есть занимает высшее положение в этом сборище шарлатанов. И тебе это известно, Руди; не для того ли издательству понадобились ее мемуары?
— Может быть, и так, — молвил Руди, — однако следующие страницы мемуаров нужны нам буквально завтра. Иначе… иначе… иначе…
— Что с тобой, Руди?
Из трубки донесся глухой звук удара, следом за которым как будто бы со стола на толстый ковер съехало несколько увесистых рукописей.
— Руди?
Голос молодой женщины в трубке произнес:
— Поль, это Полли.
— А что там случилось с Руди?
— Не знаю, что сказать. Лежит на полу своего кабинета, дрыгает ногами, и лицо стало, как у вареного рака. Надо позвать на помощь. Перезвоним тебе позже.
— Ага, хорошо.
Опустившись на несколько минут в свое единственное кресло, он уставился на пустую коричневую стену за небольшим диваном, стараясь не замечать унылую серость за окном.
А потом, неторопливо поднявшись, произнес:
— Придется съездить к Инзе Варбертон.
Резная деревянная дверь распахнулась с такой силой, что медная колотушка в виде горгульи сама брякнула по ней. Из сумрачного коридора показалась крупная пухлая рука, втянувшая Поля в дом из недр дождливого дня.
— Я так рада видеть тебя, милый.
Тяжелая дубовая дверь захлопнулась, две объемистые руки обхватили его, и Поль оказался в пылких объятиях внушительной Инзы Варбертон.
Прижав своего гостя к себе, Инза приподняла его на несколько дюймов от видавшего вида паркета красного дерева и утопила в необъятной груди.
— Уф, — умудрился выдохнуть Сансон.
Выпустив его, Инза спросила:
— Итак, каковы твои впечатления?
— От чего? От твоих удушающих способностей?
Уже разменявшая свой четвертый десяток Инза тянула фунтов так на 320. Черные волосы ее были коротко подстрижены и зализаны. Как всегда, Инза прятала свои телеса под каким-то пыльного цвета балахоном, а с ее объемистой шеи на серебряной цепочке свисала серебряная медаль с египетским Оком Озириса.
— Расскажи, как ты провел утро, — предложила королева ведьм, беря Пола под руку и направляя его в заставленную и неярко освещенную гостиную.
Комната с балками, выступающими под потолком, в которой он обыкновенно работал с Инзой, была уставлена застекленными книжными шкафами, пыльными шкафами-витринами, несколькими столиками на гнутых ножках, кроме того, в ней присутствовал целый ассортимент чучел, идентифицировать которые Сансон был не всегда в состоянии. Среди расстеленных лоскутов ярких тканей тосковал пожелтевший человеческий череп, зеленым глазом поблескивал в темном углу хрустальный шар, целая россыпь благовонных палочек посылала вверх цветные, наделенные собственным ароматом дымки.
Когда объемистая дама устроилась в полинялом сиреневом моррисовском кресле[4], он спросил:
