Татьяна Добрусина - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05
— Не имеет смысла? — Я был шокирован. — А ты не думаешь, что вирус может вернуться?
— Он не вернется.
— Откуда такая уверенность? О нем ведь так мало было известно…
— Мне известно гораздо больше. — Он выглядел очень уверенным. — Возбудителем болезни служит мутантный миксовирус. Передаваемый по воздуху. Он инфицировал все население. Выжившие приобрели стойкий иммунитет. Цикл завершен. Когда не останется ни одного носителя, вирус неизбежно вымрет.
— Слабое утешение, — пробормотал я. — Миллионы погибших.
— Миллиарды, — уточнил он ровным голосом, будто речь шла просто о некоем численном значении. Я собрал данные со всего мира. Общая смертность составила примерно 92 процента. Это означает, что в живых осталось около полумиллиарда. Нормальная населенность для планеты.
— Нормальная? Что ты имеешь в виду?
— До сих пор мы имели дело с ужасающей перенаселенностью. — Он отставил стакан и мрачно уставился на меня. — Это глубоко поразило меня там, в Африке. Помнишь нашу тогдашнюю глупость? — Он как-то странно покосился на меня. — Мы чувствовали себя страшно благородными, что сумели спасти миллион голодающих. И закрывали глаза на три миллиона их несчастных детей, кому придется в будущем еще тяжелее?
Я отодвинулся от него вместе со стулом и сидел, качая головой не в силах поверить.
— Мы забыли, откуда вышли. — Он возвысил свой дребезжащий голос, словно читая лекцию нерадивому студенту. — Один из множества биологических видов, вовлеченных в природный баланс. Наша численность контролировалась хищниками, болезнями, ограниченным запасом пищи — пока мы не вмешались и не нарушили баланс своей санитарией и всеми теми благоглупостями, которые мы героически совершали в Африке.
Я сидел, уставившись на него, дрожа от озноба, вспоминая все, что Мэдден говорил мне о его неопубликованной книге.
— Помнишь цикл «хищник-жертва»? — заметив мой шок, он старался теперь говорить убедительнее. — Он действует таким образом, чтобы держать оба вида в природном равновесии. Койоты пожирают кроликов — и размножаются, пока число последних резко не сокращается. После того как большая часть койотов подыхает от голода, число кроликов становится прежним.
— Я слышал, как тебя называли вирусологом-волшебником. — Мой голос дрожал. — Не ты ли… — я не смог закончить вопроса, он проигнорировал его.
— Мы животные, — повторил он. — В доисторические времена нам приходилось считаться со своими ограничениями. Когда охота бывала неудачной или приходила засуха, мы знали, что некоторые из нас должны умереть. Проблемы начались, когда мы стали слишком умными. Или наоборот, не слишком умными. С огня, топора и плуга началось наше великое насилие над природой. Мы выжгли леса, распахали прерии и привели большинство видов к полному уничтожению. И продолжали бы в том же духе, не будь мы принуждены остановиться.
— Значит, ты признаешься… — На этот раз он, казалось, понял. Вся его фигура обмякла, стала бесформенной. Только осунувшееся лицо упорно было повернуто ко мне. Он сидел на постели с полминуты, потом с видимым усилием ткнул в сторону пожелтевшей распечатки доклада, валявшейся на полу.
— Думаю, ты заслужил право на мою исповедь, если тащил это из самой Атланты.
— Ты… ты… — Я задохнулся. — Ты хочешь сказать, что убил большую часть человечества?
Я увидел, как он вскинул руку и поймал себя на том, что замахнулся на него стаканом.
— Что сделано, то сделано, Бен. — Стакан выскользнул у меня из руки и разбился вдребезги об пол. — Мы не в силах ничего изменить.
— И ты вынашивал все это, стряпая свои смертоносные миксовирусы… — Я не мог продолжать.
Помню ужасный холод в этой маленькой комнатушке, резкий запах этилового спирта и приглушенный вой вентилятора в компьютере.
— С самого возвращения из Африки?
— Десять лет, Бен. Я спланировал все очень тщательно — используя постоянный фактор уничтожения. Я думал восстановить природу в ее правах всеобщим подравниваем человечества. Непрерывно проводя испытания на животных, пока я, наконец, не получил стабильные результаты.
— Десять лет?
— Это было нелегко, Бен. Очень нелегко! — Его усохшее тело затряслось, и он опять надолго уставился в мятые страницы, машинально кусая себе губы, пока я не увидел, что потекла кровь. — Из-за Моники прежде всего — хрипло прошептал он, по-прежнему уставясь в пол. — Хотя я не ожидал, что выживу — и как бы я хотел, чтобы этого не случилось.
Он с силой стиснул небритые челюсти и поднял свои больные, почти покаянные глаза на меня. — Я выжидал, Бен. Так долго, как только мог. Пока Крэнли не заставил меня пойти на это.
— Вот как? Интересно, каким же образом?
— Хьюго порвал со мной. Я никогда не знал точно почему, но боялся, что он догадывается о моих опытах. И когда Крэнли пригласил нас обоих на свой симпозиум, я подумал, теперь или никогда — Слезы выступили на его покрасневших, запавших глазах.
— Я все хорошо рассчитал, Бен — Теперь он почти шептал. — Я сделал это ради будущего человечества. Если бы ты только поверил мне…
Я покачал головой и спросил, как он это сделал.
— Сибирский грипп. — Он сделал глубокий, прерывистый вдох, прежде чем продолжать. — Все прошло под его естественным прикрытием, потому что первоначальные симптомы не слишком-то отличались. Я наполнил собственным вирусом аэрозольные флаконы с надписью «дезодорант» и распылил его по всему миру, в каждом самолете, на который брал билет, и в каждом аэропорту, в котором приземлялся.
Слишком потрясенный, чтобы думать или говорить, я сидел вместе с ним в этой узкой, лишенной окон комнатенке, вдыхая кошмарный этанол и беспорядочно вспоминая дни, проведенные вместе в Калифорнийском университете и в Африке, нашу двойную свадьбу, джулеп, который Сьюзен так и не смогла выпить, Ле Мойена и его доклад.
— А ты уверен, — спросил я наконец, — ты уверен, что твой вирус полностью исчерпал себя?
Вполне — Он кивнул, становясь спокойнее. — Если это имеет еще какое-то значение.
Я задержал дыхание, чтобы спросить почему, и не нашел в себе сил сделать это.
— Одного побочного эффекта я все же не смог предусмотреть. — Он смущенно пожал плечами, и его голос упал до еле слышимого шепота. — Эксперименты я должен был держать в тайне, отсюда все последствия Можешь клясть меня — Вызов вспыхнул и мгновенно потух в его глазах. — Если это имеет какое-то значение.
— Какой эффект? — прошептал я.
— Вирус инфицирует всех млекопитающих. — Его голос, по-прежнему медленный и безжизненный, стал чуть громче — Выжившие кажутся полностью нормальными, женские особи сохраняют способность к воспроизводству. Я и не подозревал каких-либо генных изменений, пока они совсем недавно не обнаружились у мелких зверьков. Лабораторные испытания подтвердили их наличие и у более крупных животных, включая человека. Следующее поколение рождается бесплодным. Наши дети будут последними в человеческом роду. — Он помолчал, затем продолжил еще громче, подводя суровый итог. — Эра млекопитающих подошла к концу.
Я сидел, ошеломленный.
— Но остались еще птицы. — Его слабая улыбка ошеломила меня. — Птицы оказались устойчивыми к вирусу. Это уже что-то, Бен. Они начнут новую эру. Я чувствую себя счастливым, когда вижу воробьиху, строящую свое гнездо. Это значит, что жизнь продолжается. Помнишь, с тем злосчастным астероидом завершилась эра динозавров. А теперь мы завершаем нашу. Я думаю, своей наступающей эрой птицы распорядятся лучше.
Сегодня он мне что то совсем не нравится На плакате написано «Миру настал конец»
Майкл Коуни
УМРИ, ЛОРЕЛЕЙ
Майкл Коуни живет на острове Ванкувер, где и происходит действие рассказа. «Умри, Лорелей» — научно-фантастический рассказ о людях и дельфинах, однако выражено в нем куда больше, чем просто отношения между различными видами живых существ. В этом зеркале отразилась еще и частица нас самих.
А Коуни так вводит древнюю легенду в свой рассказ: «Ползучий Риф… Была когда-то на Рейне сирена Лорелей, которая пением заманивала моряков на острые скалы. Было это давным-давно, да и все это — легенда, не более. Но порой, вечерами, когда береговой бриз насвистывает странные мелодии в стенах моей фермы, я думаю о Рейнской Деве и Ползучем Рифе, чья музыка родилась из потребности насыщения. И я гадаю: где и когда начал Ползучий Риф свой путь по миру?»
© Michael Coney. Die, Lorelei. F&SF, May 1993 Перевод Т. Кухты
Мартовский полдень на западном побережье: ясно, пронизывающий ветер, рваные облака. В разрывы ослепительно бьют лучи солнца, и море блистает вспышками света. У подножья скалы, далеко внизу бьются с грохотом волны, разлетаясь в холодные брызги. Вдали, за проливом бесшумно скользит над волнами планер; исчезнув за громадой Луизы, он мгновенье спустя выныривает и разворачивается к заливу Робертс-Бэй, где находится клуб. Я поежился. Сейчас чокнутый пилот приводнится в ледяные волны. И зачем только так рано открывать сезон?
