Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03
Дома Ольга спросила Вадима: «Мне никто не звонил?» Сын покачал головой. Ольга вспомнила, что у неё всегда было какое-то к Валентине недоверие. Слишком она была настойчивой, словно хотела что-то доказать. Теперь понятно, что главным образом себе. Ведь она тоже спасалась.
Обида и злость прошли. Ольга взяла телефонную трубку и тут же опустила её. Дура, номера её так и не удосужилась запомнить! Думала не долго, поехала к Валентине. Когда вышла из маршрутки, сразу посмотрела на балкон: трубы там не было. В квартиру звонила короткими и длинными звонками, потом стучала. Вышла соседка: «Вы к Валентине?» — Крашеная блондинка, немного постарше. — «Так её нет дома». Сзади женщины послышались скорые шлепки бойких ног. «Мама, кто к нам пришёл?» Любопытная девочка выглянула из-за ног. «Изюминка», — улыбнулась ей Ольга. «Кто?» — не поняла женщина, а Ольга спросила: «А где она, вы не знаете? Я её подруга». «На нашей даче, за городом, — принялась объяснять женщина. — Зимой дача всё равно пустует, а жить там можно, печка есть. Валентина нам всегда помогает, и за ребёнком присмотрит, когда мы с мужем уезжаем… Постойте, а вы знаете, как туда добраться?»
Снегу за городом было море. Ольга спешила, оступалась с узкой, протоптанной дорожки и проваливалась в сугробы. Пустынная белизна резала глаза. Вот и овраг. Дом с искрящейся на солнце крышей, дым из трубы. Благословенная, изначальная тишина. Мороз возбуждал. И тут Ольга почувствовала, что у неё появилось нестерпимое желание крикнуть. Заголосить самым отчаянным, сумасшедшим криком. Чтобы слышно её было на многие километры вокруг. И она крикнула изо всех сил: «Валентина-а-а!!!» И стала ожидать, когда эхо ещё раз, уже с той стороны, отзовётся ей встречным криком.
ПОЭЗИЯ
Илья Недосеков
(20 лет, Москва)
НАШИ ОБЩИЕ СНЫ И ТРЕВОГИ…
По пшенице ладони скользили…
Мы расстались, мой милый ариец,
В тех краях, где я правды искал,
И теперь эта жизнь, как зверинец,
Обнажила звериный оскал,
Эта власть, что в пороке зачата,
Обнажила повадки врага…
В этой жизни мы оба — волчата,
Но свобода лишь мне дорога.
Ведь мерцание снежного склона
Не поймёшь и не примешь всерьёз
Ты, поверивший в силу закона,
Как слепой, дрессированный пёс.
Ослеплённый своими правами,
Оглушённый призывами, ты
Слишком часто бросался словами,
Извлекая их из пустоты…
Мы расстались в конечном итоге,
Но из памяти разве сотрёшь
Наши общие сны и тревоги,
Нашу общую правду и ложь?
По пшенице ладони скользили…
А в груди навсегда, как ожог,
Как слеза побеждённой России,
Отражён твой далёкий Торжок —
Отражён, как видение, чтобы
От разлук был какой-нибудь толк…
Да, мы были волчатами оба,
Но теперь я давно уже — волк.
«Не бывает стихов о любви…»
Не бывает стихов о любви.
Не бывает стихов о разлуке…
Я целую дрожащие руки,
Побледневшие руки твои.
Те порывы, что были нежны,
Те мечты неземные — сбылись ли?
Говори. Мне нужны твои мысли,
Мне слова твои очень нужны.
Но несбывшихся чувств не зови.
Я о них не жалею нисколько,
Потому что, как это ни горько,
Не бывает стихов о любви.
На земле, где порядок таков,
Что мечты и порывы — телесны,
То стихи для любви слишком тесны,
То любовь недостойна стихов…
Обречённо забыв свою грусть,
Но исполнив своё обещанье,
Обними ты меня на прощанье —
Я к тебе никогда не вернусь.
Но замаливать станешь грехи, —
Не забудь, как сердечные муки:
Не бывает стихов о разлуке!
Так о чём же бывают стихи?
«Тихо, как в небе — за белой звездой…»
Тихо, как в небе — за белой звездой,
В облаке белой космической пыли…
Как хорошо, что в судьбе непростой
Были печали и радости были.
Были деревья в прозрачной смоле,
Были широкие русские дали…
Как хорошо, что на этой земле
Девушки в губы меня целовали.
Я не забуду и не отрекусь,
Мир полюбив, где, забвенье нашедший,
Тихий кузнечик, приветствуя грусть,
Вторит безмолвию, как сумасшедший.
Мне ли, прижавшему клевер к губам,
Пряча глаза за вершинами сосен,
Думать, что я никогда не отдам
Сердце тому, кто об этом попросит?
Мне ли грустить о далёкой звезде,
Если, ссыпая смородину в блюдце,
Руки дрожат, как цветы на воде,
Но не пытаются к звёздам тянуться? —
Знают, что их обожжёт метеор,
В медленном небе до срока сгорая…
Как хорошо, что небесный простор
Сердце собою заполнил до края,
Жить научил и глядит с высоты
Так, словно только недавно был рядом…
А серебристое око звезды
Манит своим понимающим взглядом.
Сергею Есенину
Тишина деревенской Руси
Треплет рыжего клёна локон.
Тёплый дождь, выбиваясь из сил,
Льётся в землю берёзовым соком.
Всё здесь, плача, молчит о тебе.
Всё здесь молится, тихо вздыхая…
Сквозь печаль серебристых небес
Промелькнёт журавлиная стая…
До сих пор всех бросает в дрожь
Твоей жизни суровая полночь…
До сих пор всюду ржавая ложь,
Что плела фарисейская сволочь!
Лезла в душу всякая дрянь,
И смердела упрёков плесень.
Неужели собачья брань
Заслонила бы свет твоих песен?!
Неужели чёрная грязь
Разлилась бы в словесных узорах?!
Бирюза твоих ласковых глаз
Навсегда отразилась в озёрах…
Но завяли глаза, как цветы,
Глядя в жадно-надменные лица…
И гордятся слепые скоты
Своим мифом о самоубийце…
Нет, не верю! Не верю в ваш хлам —
Мемуарам и некрологам!
В вечной буре трагедий и драм
Он остался чист перед Богом!..
Отцвела белоснежная гладь…
На губах — только запах жасмина…
И недаром старая мать
Отпевала умершего сына…
«Шёпот вереска, шум бересклета…»
Шёпот вереска, шум бересклета,
Бесконечных полей целина…
Ты осталась одна у поэта,
О, моя полевая страна!
Ты прими меня, даль луговая,
У заросшей осокой межи,
Через край небеса проливая
В опустевшую чашу души.
Запылённой тропой Подмосковья
Из московской глухой суеты
Я пришёл твоей рыжей корове
Накосить луговые цветы.
Дай мне ветер и посох пастуший,
Птичий щебет — наперебой.
Может, вылечат стихшую душу
Подорожник и зверобой…
Ведь, ржаным покрывалом одета,
Окаймлённым узорами льна,
Ты осталась одна у поэта,
О, моя полевая страна…
Русский самородок
Издалека мерцают купола,
И кажется, как будто всюду — свято…
Лишь тяжело вздыхает Ханкала,
Кровавыми пожарами объята,
Лишь от озноба стонет Гудермес,
И в мутные глаза Урус-Мартана
Испуганно бросается с небес
Рассвета окровавленная рана.
В бреду застыли Грозный и Аргун…
А вдалеке сквозь рубежи и грани
Цветут дожди, как колокольный гул,
И об ушедших плачут христиане…
Последние слова — с надгробных плит —
К зрачкам до боли льнут, сжимая души,
И с вечностью упрямо говорит
Простуженное эхо — голос Сунжи,
Как будто, не тая последних сил,
Всё рассказать пытается кому-то,
Как русский воин вслух произносил
Слова молитв в окрестностях Бамута…
Его теперь не упрекнёт никто:
Он до кончины был правдив и кроток,
Чтоб каждый выродок запомнил, что
Не продаётся русский самородок!
«Сегодня в этом небе — журавли…»
