Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1962 год
* * *
Сибирский характер. Это прежде всего советский характер. Мы знаем, что в понятии «советский характер» соединены лучшие черты, лучшие качества людей нашей страны. Их преданность делу коммунизма, любовь к своей социалистической Родине, братским странам социализма, неустанная забота о благе общества. Высокое сознание общественного долга, коллективизм и товарищеская взаимопомощь, верность замечательному принципу: человек человеку друг, товарищ и брат... Духовное богатство советского человека поистине неисчерпаемо.
Моральный кодекс строителя коммунизма, о котором с волнением и гордостью говорили делегаты исторического XXII съезда партии, закрепил и возвеличил лучшие черты светлого советского характера. Именно эти черты и составляют ядро, суть духовного мира нашего человека, роднят, сближают все народы нашей страны, какие бы национальные особенности их ни отличали. И, конечно, не думая об этом общем, объединяющем начале, не определишь и характера сибиряка.
Советская Сибирь воспитывает, но воспитывает уже не таежной экзотикой и не ощущением беспредельности пространства, а всем своим современным укладом бурной жизни, созидательными темпами, стройками, на которых, охваченные одним порывом, трудятся тысячи людей разных национальностей. Сибирь стала одним из тех мест, где происходит как-то особенно наглядно, особенно выразительно работа, которую можно назвать ковкой характера.
Чехов писал о Сибири: «...фраза «Человек есть царь природы» нигде не звучит так робко и фальшиво, как здесь». Мы можем сказать, что в наши дни в Сибири человек себя чувствует, как нигде, более могущественным и сильным.
Сибирь воспитывает 18-летних юношей, едущих в дальние края по призыву партии и обретающих здесь стойкость, мужество и зрелость; она воспитывает и самих коренных сибиряков, на глазах которых и с участием которых преобразуется край. Она воспитывает, так как каждый, будь он рабочий-бетонщик, инженер или поэт, открывает здесь для себя такие дали — я говорю о духовном росте — что чувствует себя неизмеримо богаче, увереннее, сильнее. «Кто в Сибири не бывал, тот и света не видал», — как сильно, образно и метко звучат для нас эти слова, сказанные Никитой Сергеевичем Хрущевым.
* * *
Так Сибирь становится школой. Школой характера.
Три рассказа трех не похожих друг на друга людей. Есть в этих рассказах что-то — общее, что позволяет мне, выбрав их из блокнота, поставить рядом...
С инженером Борисом Масловым меня познакомил Черных — инженер вел политкружок, в котором занимался и Николай. Мы говорили вечером, в квартире Маслова, где ничто, кроме, пожалуй, двух или трех гравюр на стенке с пейзажами Саян, не напоминало о Сибири: современный быт универсален, стандартен. Но зато сам хозяин вносит в эту обстановку едва уловимую, но все-таки явно сибирскую атмосферу. Может быть, такое ощущение возникает, когда слушаешь речь Маслова — в нее вплелись сибирские интонации, или когда смотришь на инженера — морозный воздух, ангарский ветер оставили следы на его лице, придали неповторимый бронзовый цвет. Такие лица здесь у строителей, геологов, лесорубов...
«Собственно, история моего переселения в Сибирь довольно обычна, — рассказывает Маслов. — Сначала — комсомольский эшелон добровольцев, таких же, как и я, ребят, лет двадцати — двадцати трех. В газетах был опубликован призыв на стройки Сибири — конечно, он глубоко затронул каждого. Все мы чувствовали, знаете, что размеренная жизнь большого города не то, не для нас. Хотелось испытать свои силы, попробовать, почем фунт лиха, ощутить, что же это такое — борьба... Что и говорить, представление о Сибири у нас было довольно смутное. Видно, потому, что очень сильна была в наших представлениях старая, литературная Сибирь. В свое время ее так ярко расписали! «Соколинец» один чего стоит... «Ат-Даван», «Угрюм-река»!
За плечами у меня был институт, десятилетка, все шло как-то гладко, на редкость спокойно — да только ли у меня? Война осталась детским впечатлением, тяжелым, но далеким воспоминанием, родители наши опекали нас, многие из них думали, что счастливая — это и есть спокойная жизнь. Ну, а мы думали по-своему.
В вагоне эшелона мы сдружились, а приехав в Сибирь, разлетелись кто куда. Я попал на гидростроительство. Посмотрели мою анкету, биографию — предлагают идти в производственно-технический. Я говорю — хочу на площадку, хочу сам, своими руками строить. Что ж, говорят, познакомьтесь со стройкой, скажите, чем хотели бы заняться. Познакомился — и чувствую, не справлюсь. Мало практического опыта, не умею обращаться с людьми. Может, действительно в ПТО податься, там как-то привычнее — проекты, расчеты, увязки. Нет, начинать надо не с этого. И пошел бетонщиком в бригаду. Если, думаю, этот экзамен выдержу, то стану настоящим инженером. А иначе сам себя не буду уважать — и точка.
Инженеров тогда не хватало, меня не сразу согласились отпустить. Настоял. Тяжеленько приходилось. Особенно зимой. Раствор мерзнет быстро. Холодно. Физическая нагрузка большая... Постепенно освоился. Стал приглядываться к стройке. Научился смотреть на нее глазами и рабочего и инженера. А это важно. И вот пришел день, когда понял, что имею право назвать себя инженером. Мы вели бетонные работы наверху, на здании будущей станции. Работы большие, измерялись тысячами кубиков. А носить раствор приходилось вручную. Примешь бадью — и на носилки. Потому что кран не мог туда дотянуться стрелой. Подсчитано было, что наша работа займет месяца три-четыре. И тут мелькнула у меня догадка. Что, если самосвал поднять наверх и его использовать для перевозки раствора? Проложить для него дорогу — вроде как рельсы — и гонять по площадке. Тридцать метров туда, тридцать обратно. Выбросил кран бадью в кузов, а самосвал доставил ее к месту заполнения, выгрузил. Я сделал необходимый расчет, получилось, что производительность труда у нас вырастет в шесть-семь раз и мы справимся с заданием гораздо быстрее. Пошел с этим расчетом в управление. Выслушали, одобрили. Выписали премию. Ну как, спрашивают, не пора ли тебе, Маслов, подыскать работу по специальности? Так я стал прорабом. А бригада бетонщиков, в которой работал, вошла в мой участок. Что ж — дело пошло неплохо, потому что все уже было знакомо.
И, понимаете, привязался я к этой своей работе и к Сибири. Видно, потому, что именно здесь почувствовал себя нужным человеком, который не только требует, но и может что-то дать другим. Здесь какой-то особый простор ощущается: твори, пробуй, тебе доверяют, рассчитывают на твою самостоятельность, умение мыслить. Ведь здесь многое делается впервые, без прецедентов. И эта электростанция — особая, второй такой во всем мире не найдешь. Нет, никогда не жалел о своем решении поехать сюда. Ведь, может быть, останься я там, где вырос, где жизнь шла «в русле», я бы так и не узнал никогда, на что способен, не нашел призвания».
Мы едем по Якутскому тракту — поземка змейками перебегает шоссе, в кабине тепло — из отверстия в днище, где видна докрасна раскаленная труба коллектора, веет банным жаром, щетка дворника без устали смахивает легкий снежок с ветрового стекла. У шофера — скуластого молодого парня — расстегнут воротник гимнастерки, он наслаждается теплом, которое особенно ощутимо и приятно здесь, в этой маленькой жестяной кабине, посреди вьюги. Иногда шофер, прищуренными глазами следящий за дорогой, как-то особенно цепко хватает руль, выгибается вперед, и машину начинает трясти, как в ознобе, — это встретился «ребристый шифер», участок асфальта, покоробленного морозом и влагой.
Я уже знаю, что шофера зовут Леней, что он служил в армии и ему двадцать три года. Путь нам предстоит неблизкий, поэтому и разговор завязывается неторопливый, обстоятельный.
«Шоферу здесь раздолье, — продолжает рассказ Леня. — Шофер здесь первый человек. Без машины в Сибири, как говорится, ни туда и ни сюда. Но тяжеловато. Ничего, приобвык. Не сразу, конечно. Я человек разговорный, легкий на слово. Попал на автобазу, а там собралась бывалая публика... Народ, прямо скажем, на первый взгляд мрачноватый. Я к ним с расспросами, как тут насчет калыма и прочего — они помалкивают. Значит, чужачком пришелся, белой ниточкой на черном сукне. Потом сообразил — а чего им меня в душу сразу пущать? Они; может, то пережили, чего я и в кино не успел перевидать. Смекаю, приглядываются ко мне. Сибиряк, он такой: ты сначала докажи, что не летун, не налетчик по длинным рублям.
Ну, ладно. Дают как-то мне задание — отвезти кое-какие продукты на Байкал. И среди прочего — мандарины ребятишкам. Я думал, мигом слетаю, а вышло не так. По тракту проехал нормально, потом свернул на зимник, да задержался по дороге, попал на наледь, а под ней — горячие ключи. Провалился. Пока выпутался, стемнело. На лед выехал в сумерках. Дорогу, правда, знал, ехал смело. Ветер поднялся сильный, прямо чувствуешь — будто кто толкает машину в сторону. Вот тут-то мой мотор чих-чих — и заглох. Стою посреди моря, как перст, только ветер песенки играет. Покопался в моторе минут пять — и обратно в кабину. Такой ветер, что лицо немеет, а пальцы сводит. Понял: с подачей непорядок. Искра есть и все такое, а бензин в карбюратор не идет. Значит, надо бензонасос разбирать. А как его на таком холоде разберешь? Знаешь, если пальцы бензином смочить, враз отморозишь. Что же, сливать воду и ждать, пока днем кто возьмет на буксир? Пуще всего мандаринов жалко. Померзнут, привезу я детишкам одну гниль.
