Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 03
— Этунди никогда не отдаст его. Он думает, что это могущественный фетиш, который сделает его великим целителем. Он не разрешит почтальону отправить твою телеграмму. А если ты приведешь людей, он попросту спрячет это создание и будет показывать им шимпанзе в клетке, пока они не уйдут. Это его деревня, он будет поступать так, как ему нужно.
— Он может назначить цену…
— Такой фетиш не имеет цены. Об этом бесполезно и думать. Это создание проживет не так долго, чтобы поднимать из-за него столько шума. — Она вздрогнула — взгляд Хироко был полон тревоги и страха. — Маджоли говорит, что оно отказывается есть и очень ослабло. Этунди все равно — умрет оно или нет. Высушит мясо и шкуру, истолчет кости и будет продавать своим пациентам по клочку, по щепотке.
Хироко вцепилась в коленку тетушки Найа.
— Пожалуйста, ты мой единственный настоящий друг в этой деревне, мне не на кого больше рассчитывать. Пожалуйста, устрой так, чтобы я смогла увидеть это животное. Если я смогу показать властям фотографию, они начнут действовать, может, успеют спасти его жизнь. Об этом позаботятся наши лучшие ученые.
Найа посмотрела вниз, на руку, которая все еще лежала на ее колене. Руки у японки были маленькие, как у ребенка. Совсем еще дитя, как могла она так далеко уехать от родителей, от семьи. Найа никогда бы не разрешила своей дочери уехать, чтобы жить среди чужаков.
В деревне многие посматривали на иностранную студентку с подозрением, но тетушка Найа с самого начала стала ее союзником. Старая женщина хлопнула по пальчикам Хироко:
— Я проведу тебя к нему. Но мы должны… — Она заговорщицки приблизилась к ней, — пойти под покровом ночи, как воры. Никто не должен нас видеть.
Хироко кивнула с деловым видом:
— Если бы было не так важно выяснить, что представляет собой это существо и как его можно спасти, я бы тебя не просила.
Африканка улыбнулась, на мгновение превратившись в ту красивую молодую невесту, что пришла в деревню много лет назад:
— Если бы я ненавидела Этунди не так сильно, я бы и не пошла на это.
В тот вечер на улицах было пусто — все пошли на поминки за четыре километра от деревни. Покойник был видным человеком, начальником почты. Его похоронили неделю назад. Теперь семья устраивала поминки, чтобы его призрак не преследовал их. Деревня Этунди придерживалась высокой духовности. На достойных поминках должно было быть много еды и напитков, музыки, танцев, потом разговоры — были и небылицы — до самого рассвета.
Тетушка Найа ушла с молодыми племянниками. Первую половину пути она была весела и разговорчива, чтобы все запомнили, что она шла на поминки. Потом она затихла и постепенно отстала. А когда они, уйдя вперед, исчезли из поля зрения, она свернула с дороги и пошла через плантации какао и огороды обратно в деревню.
Как только она появилась у японки, та сразу засобиралась в дом Этунди. Но старшая женщина отказалась:
— Надо подождать. Вторая жена, Муадакуку, не пошла на поминки. Говорят, она заболела. Мы должны быть уверены, что она спит, прежде чем попытаемся войти в дом.
Хироко показала ей рисунки головы, которую для сохранности заспиртовала в большой банке. Тетушка Найа предпочитала рассматривать фотоальбомы. Было уже за полночь, когда совсем рядом раздался крик совы. Найа, вздрогнув, подняла голову и озабоченно прищурилась.
— Дьявольская птица. Она поет, когда чует смерть.
Хироко улыбнулась:
— Я думаю, она учуяла всего лишь жирную крысу.
Тетушка Найа, неудовлетворенная ее ответом, все дрожала.
— Ну, пойдем тогда. Если Муадакуку честная жена, то должна уже спать. Возьми фонарь.
Она потушила керосиновую лампу, и они вышли из маленькой хижины в мир, окрашенный приглушенными оттенками серого цвета. Полная луна освещала деревню; ее волшебный свет загнал робкие тени ночи под карнизы, в углы и впадины. Бледно-серой шелковой бахромой колыхались банановые рощи, крыши домов мерцали серебром, вытоптанные дворы превратились в бархатистые лужайки сине-серого и серебристо-стального цвета. По узкой, освещенной луной дорожке женщины шли огородами, чтобы подойти к дому со стороны двора.
Задняя дверь была не заперта. Тетушка Найа осуждающе хмыкнула и вошла в дом. Через открытую дверь луна светила в длинный коридор, тянувшийся через все здание. Считая двери, она остановилась около кладовой. Этунди часто брал у пигмеев детенышей макак и шимпанзе и перепродавал европейцам в городе. Он держал несчастных пленников в кладовой, рядом со своей спальней.
Конечно, дверь была на замке. Найа указала на комнату Маджоли, ключи хранились у первой жены. Она вошла в ее комнату, прикрыв за собой дверь. Деревянные ставни не пропускали света, в комнате было темно. Найа включила фонарь. Его луч выхватил из темноты кровать под москитной сеткой, железные ящики, поставленные один на другой, маленький стол с керосиновой лампой. Маджоли редко меняла свои привычки. Все деревня знала, где она хранит ключи. На столике стояла голубая ваза, пустая, без цветов. Найа перевернула ее вверх дном, и связка ключей упала ей в руку.
Две женщины крадучись пересекли коридор. Пока она подбирали нужный ключ, время тянулось раздражающе медленно. Наконец раздался долгожданный щелчок. Они проскользнули в кладовую.
Зверек лежал на дне деревянного ящика, в его больших глазах отражался луч фонаря. От животного распространялось удушливое зловоние. Поблекший влажный мех весь покрылся зеленоватой жижей фекалий Поддон клетки тоже был испачкан. Почувствовав, что в комнату вошли, пленник дернулся, но тут же безнадежно застыл.
— Эге, — удрученно произнесла тетушка Найа.
— За ним нужен правильный уход, — шепнула Хироко, — не можем же мы просто оставить его умирать.
Найа вздрогнула. Детеныш принадлежал Этунди, а тому, в общем, не важно, будет он жить или нет.
— Надо бы его взять — сказала Хироко. — Я бы показала его моему шефу в столице. Он бы позаботился о нем. Под присмотром специалистов, — оставаясь, конечно, собственностью Этунди, — у него было бы больше шансов выжить.
Найа поразила настойчивость Хироко. Она осветила фонариком ее нежное круглое лицо: оно ничего особенного не выражало.
Неопределенно пожала плечами. Одно дело — фотографировать детеныша, но позволить иностранке украсть его…
— Давай фотографируй, — шепнула Найа, — кто-то идет по дороге — слышны голоса.
Хироко медлила:
— Да-да…
— Тс-с-с! — Тетушка Найа выключила фонарь. За окном кто-то громко смеялся. Потом с шумом распахнулась дверь одной из комнат, кто-то пробежал мимо кладовой. Послышался изумленный мужской голос, потом звуки шумной возни. Высокий, испуганный женский голос повторял: «Вор!» Гневный голос Этунди (они узнали его) перекрывал крики женщины.
— Что происходит? — спросила Хироко.
Найа хихикнула:
— Вернулся Этунди, а у Муадакуку в комнате, похоже, был любовник. Этунди видел, как тот выбежал из дома.
Скоро звуки ударов стихли, а вопли жены перешли в глухое рыдание. Этунди рассерженно орал. Слышно было, как в коридоре открывались и с треском захлопывались двери. Найа подтолкнула Хироко к дальнему углу кладовой, заставив ее пригнуться.
— Он обыскивает дом, — объяснила она, — проверяет, не украли ли чего. Я оставила ключ в двери.
— Он найдет нас.
— Может, и нет. В темноте сойдем за пару мешков какао.
Дверь напротив, в комнату Маджоли, с шумом распахнулась и захлопнулась. Открылась дверь кладовой. Приземистая фигура Этунди появилась на пороге с керосиновой лампой. Женщины съежились, прячась в тени, и затаили дыхание.
Они выжидали. Знахарь, подняв лампу, вошел. Он не смотрел в их сторону и скорее всего не подозревал об их присутствии. Его взгляд остановился на детеныше. Он поднял лампу повыше, и тут яркое платье Найа попало в круг света. Вздрогнув, Этунди издал удивленный возглас.
Найа встала и вышла вперед, надеясь отвлечь внимание от прятавшейся сзади японки. Но Хироко не поняла ее движения и тоже встала. Этунди уставился на них.
— Мы не воровать пришли, — сказала Хироко. — Мне нужно было посмотреть на животное, которое вы купили у пигмеев. Оно, возможно, имеет разум. Может быть, оно из другого мира. Таких животных нет на Земле. Ему нужна помощь. Он очень ценный, может быть, бесценный. С помощью специалистов он может выжить. Вы должны дать разрешение на его обследование. Вам заплатят…
— Заткнись! — крикнул Этунди.
Нараставший гнев пересилил его изумление и какое бы то ни было благоговение перед иностранной студенткой.
— Знаю я, как платит правительство — обещаниями. Фетиш мой! Я его купил. Убирайся из моего дома! — Он схватил ее за руку и выволок за дверь.
Увидев фотоаппарат, он вырвал его у Хироко и, бросив об пол, принялся яростно топтать. Когда ничего, кроме осколков, не осталось, он поднял на нее холодные, злые глаза:
