Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1978 год
Шовель смотрел на разрушенный блокгауз, наивный памятник тем временам, когда Франция надеялась пережить лихолетье за линией Мажино. Маленький костерок у подножия — это завершение половины отпущенной ему жизни, его устремлений, упорной работы, родительских жертв.
— Редко кому так помогали разрушить свое прошлое, как мне.
— Не надо благодарностей, — отпарировал Норкотт. — Знание истины налагает столько же обязательств, сколько дает и прав.
— Знаете, Норкотт, вы будете считать меня неблагодарной свиньей, но мои примитивные мозги не в силах усвоить ваших уроков. Как только вы уедете, я вновь стану тем человеком, которого вы встретили возле магазина ковров в Штутгарте.
— Вы полагаете? Я не буду затевать академический спор, сейчас слишком поздно со всех точек зрения. Если я правильно перевожу вашу мысль, мои смутные рассуждения вас не убедили. Но моя личность, простите за выспренний слог, кажется вам... как бы это сказать... достаточно убедительным подтверждением?
— Перевод правильный.
— Тогда слушайте меня внимательно. Выбор, который вам предстоит, это не игра, хотя она вам и кажется иногда игрой.
— О нет! Ради бога, избавьте меня от церемонии «свободно сделанного выбора». Вы выиграли. Приказывайте мне, давайте директивы, приобщайте — я буду повиноваться, и давайте кончим на этом.
— Очень жаль. Решение, продиктованное смирением или усталостью, весит немного.
— Я не устал. Разве что от себя самого.
— Прекрасно! Дабы поддержать вас, пока вы будете один, постарайтесь сохранить в памяти мой образ. Не спрашивайте себя: как бы поступил Норкотт на моем месте? Вообразите, что вы и есть Норкотт. Вспомните, что одна из главных книг христианской истории называется «Подражание Иисусу Христу». Это просто древний способ идентификации.
Огонь умирал. Все обратилось в серый пепел, из-под которого едва пробивались фиолетовые сполохи.
— Все. Пора в путь.
Норкотт поднял обломок бетона и тщательно растер пепел.
Шовель поставил Машину на набережной. Впереди, метрах в ста, вдоль реки медленно шла фигура с чемоданчиком крокодиловой кожи.
— Простите, месье, вы знаете город?
Умные, глубоко посаженные глаза на костистом лице.
— Лучше, чем Амстердам.
— А я предпочитаю Сан-Паулу.
— Это, действительно замечательное место.
Человек сел в машину, и Шовель тронул с места. Краем глаза он оглядел попутчика. Темно-серый костюм, галстук в горошинку, рубашка с едва заметной синевой, перчатки. Аристократ, отметил бы прежний Шовель. Но Шовель-Норкотт больше был занят выбором удобного для разговора места.
— Итак, вы последнее приобретение нашего общего друга?
— Разрешите представиться: Ален Шовель.
— Магнус фон Эгверли. — Инстинкт тут же дал себя знать. — Вы не родственник послу?
— Нет.
— Как прекрасно, что не надо шутливо извиняться, тем самым выдавая смущение. Я польщен, что вы мне оказали доверие, назвав свое настоящее имя, метр.
— Вы очень любезны. У Уиндема удивительный талант очаровывать достойных людей.
— Норкотт — человек исключительный во всех отношениях.
— Безусловно, — согласился Эттерли.
— Вы давно знакомы?
— О, мы уж отметили серебряную свадьбу!
— Значит... с войны?
— Я понимаю, вы удивлены. Будучи швейцарским гражданином, я мог оставаться в стороне... Но у меня были причины воевать с Гитлером. Мои родственники остались в Австрии.
— Понимаю...
— В апреле 1942 года я встретил в оккупированной зоне Франции юного британского лейтенанта разведки. Мне он представился под именем Ясон. Псевдоним в полной мере отражал авантюрный характер этого человека и был, видимо, выбран в память о предвоенных занятиях археологией. Нам часто приходилось контактировать с английскими агентами. Их полное незнание жизни на оккупированной территории доставляло нам немало хлопот. Ясон был не таков. Когда мы сдружились, он сказал, что побывал уже в Австрии и Германии; за его поимку гестапо назначило большую награду. По-видимому, лондонское начальство считало, его присутствие во Франции абсолютно необходимым, иначе зачем было посылать «сгоревшего» агента! Вскоре он отбыл через Испанию в Лондон. В июне 43-го нас предупредили, что к нам сбросят возле Буржа капитана Альтамира с важными инструкциями. Несмотря на выкрашенные в черный цвет волосы и видоизмененную внешность, я сразу узнал нашего Норкотта. Мы поняли, что Отдел специальных операций английской разведки готовит серьезную акцию, прислав одного из лучших своих людей...
Эттерли взглянул на Шовеля. Они остановились за городом, где кончались виллы.
— Вы что-нибудь слышали об операции «Фортитьюд»?
— Да, я читал. Это была серия акций британской разведслужбы, направленная на то, чтобы обмануть немцев насчет времени и места высадки союзников.
— Да, — в голосе Эттерли была затаенная грусть. — «Фортитьюд», «Силу духа», описывают сейчас как грандиозную удачу в истории тайной войны. Но какой ценой далась эта удача... Англичане заслали на оккупированную территорию целый ряд агентов, которым было известно время и место высадки: 8 сентября 1943 года между Дюнкерком и Роттердамом. И то и другое заведомая ложь. Смысл операции был в том, что агенты, попав в руки гестапо — а они должны были попасть туда, — не выдержат пыток и раскроют «секрет». Действительно, в день 8 сентября немецкая армия во всеоружии готовилась сбросить союзников в Северное море. Однако союзники высадились на следующий день, 9 сентября, и в Италии... Вскоре десятки агентов были схвачены гестаповцами. Когда за Норкоттом явились жандармы, он проглотил капсулу цианистого калия. Прежде он никогда не брал яд, отправляясь на задание. На сей раз, владея тайной, которая могла повлечь смерть тысяч и тысяч людей, он счел себя вправе рисковать. Так вот, оказалось, что капсула, выданная ему в Лондоне перед отлетом, была фальшивой. А его мучители на одном из допросов сказали, что в Лондоне наверняка знали , что явка в Бельгии, куда он направлялся, была провалена. Сидя в камере брюссельской тюрьмы, он со всей ясностью понял, что его принесли в жертву.
Эттерли сделал паузу.
— Норкотту повезло. Больше, чем его командиру майору Просперу, которого повесили в лагере Флоссенбург на струне от рояля в тот же день, что и адмирала Канариса и других заговорщиков против Гитлера. Норкотта отправили в концлагерь с пометкой «Возвращение нежелательно». Но он вернулся... В 1948 году мы встретились в Швейцарии. Он оправился от лагерной дистрофии, но вера ушла от него. Ваше поколение не знает, что такое «вера», и я сомневаюсь, понимаете ли вы меня. Уиндем жаждал сражаться. Но его предали все, за чью свободу он воевал: король, генералы, Англия. Более того, когда война кончилась, Великобритания потеряла империю, престиж, свою роль в мире; ее фактически аннексировали Соединенные Штаты. Мерзостный цинизм, жертвой которого он стал вместе с другими достойнейшими людьми, не имел никакого оправдания. Архивы ОСО — Отдела специальных операций — были уничтожены. Уинстон Черчилль написал в мемуарах: «Не пришло еще время открыть все, что было сделано для обмана врага». В ответ на протесты патриотов: голландцев, бельгийцев, норвежцев, датчан, фактически отданных в руки гестапо, британский Форин офис заявил: «Английский народ и правительство его величества считали бы позором подобный образ действий». Народ, конечно. Но не секретная служба...
Я пытался помочь Уиндему как мог. Психологически мне было легче понять безжалостную логику войны — я не успел, к счастью, познать гестапо и концлагерь. И в конце концов итог операции «Фортитьюд» был положительным. Норкотт же хотел истины... Он получил докторскую степень в Оксфорде, попробовал себя в журналистике, банковском деле, истории, приобрел массу светских знакомых. Но, несмотря на блестящие способности, он не мог подолгу заниматься ничем. Подсознательно он хотел сжечь свое прошлое точно так же, как ОСО сжег свои архивы... Так продолжалось до 1952 года. Осенью Уиндем приезжал ко мне — повеселевший, брызжущий энергией и... более скрытный, чем в те времена, когда по пятам за ним ходило гестапо. Он рассказал мне, что возвратило ему вкус к жизни.
Шовель встрепенулся. Барон продолжал все тем же размеренным тоном:
— Какое-то наваждение! Норкотт побывал на Цейлоне и присутствовал на церемонии хождения по огню. До этого он избегал искушения растворить свои горести в оккультизме. Обычно археологи защищены от этого. Но тут перед ним открылось другое: уверенность в том, что с тобой ничего не случится, позволяет, оказывается, человеку ходить по огню. В буквальном смысле. «Магнус, — сказал он мне, — я открыл себя заново». Что нашел Норкотт? Не знаю и, честно говоря, не стремлюсь знать. Во всяком случае, ко мне вернулся преображенный человек — тот, которого вы, к своему несчастью, увидали перед собой.
