Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1990 год
Мысль эта цепко сидела во мне, и я постоянно находил ей подтверждение, знакомясь с шульговскими мастерами — теми, кто на виду, «в почете», и просто охочими до старых ремесел трудягами-умельцами. Нет, Станислав Поликарпович, есть еще в Шульговке люди, которые знают, как подковать коня, слепить хату-мазанку, наладить производство лемпача, покрыть тростником крышу, построить ветряк, вырыть колодец, а из соломы сплести брыль.
Почти в центре Шульговки живет бывший учитель физики Григорий Поликарпович Семенча. Подходишь к его двору в пасмурный день, и кажется, что из-за туч выкатывается солнце: над железными узорчатыми воротами всплескиваются маленькие разноцветные радуги, за ними приветливо белеет большая хата, к которой прилепилось ажурное голубое крыльцо. Взгляд скользит по зеленому двору и упирается в железную трубу... выше, еще выше — над трубой, примерно на десятиметровой высоте, застыли три серых жестяных крыла. Сооружение заметно издалека, поэтому шульговцы обычно очень коротко объясняют гостям дорогу к дому Семенчи: «Держите курс на ветряк». Да, труба и крылья над ней не что иное, как ветровой двигатель. Учитель соорудил его еще в шестидесятых годах. Двадцать лет ветер исправно помогал ему в хозяйстве.
Когда бы я ни пришел к Григорию Поликарповичу, он всегда за работой — что-то строгает, подбивает, подкручивает, подкрашивает. И всегда с сожалением отрывается от дела для досужего разговора.
— Не привык я сложа руки жить,— отвечает учитель на мою похвалу его хозяйственной сметке.— Раньше наш дом тут неподалеку на хуторах стоял. Место то называлось сначала Гнои, потом Зеленая диброва — добротно, вольно жили. Там я и построил свой первый ветряк. Было мне тогда тринадцать лет. Конечно, дед помогал и советами, и материалом. Ветрячок вышел небольшой, высотой, может, метра три, но крылами махал так, как надо. Я там еще передачу придумал, которая трусила решета — в одну сторону высевки сыпались, в другую мука. Мимо нашей хаты проходила большая дорога, и люди заглядывали в ветряк, как сороки в маслак. А времена, сам знаешь, тогда были скаженные — ветряки уничтожали по всей округе. Мой бы тоже на дрова пошел, кто только не грозился его снести, но директор школы специально в район звонил — отстоял ветрячок. Тогда ж ведь тоже были и люди, и нелюди. До самой войны жернова крутились...
В 1788 году русский академик В. Зуев издал «Путешественные записки от С.-Петербурга до Херсона». В них он подробно описывает ветряные мельницы в окрестностях Шульговки, которые «по способности своей и уютности достойны примечания». На Украине ветряки начали строить в начале восемнадцатого века. Были они самых различных конструкций: двухъярусные, деревянные, каменные, подвижные и стационарные, с разным количеством крыльев и устройством железных механизмов. Использовали ветряные мельницы не только для помола — с помощью ветра очищали крупы, приготовляли масло, добывали воду. Наверное, ветрякам (или, скажем, ветровым установкам) нашлась бы работа и в современном селе. Григорий Поликарпович на прощание нарисовал мне в блокнот чертежик своего первого ветрячка и сказал: «Вот только на бумаге и остался. Где же еще? Ни одного в районе не сохранилось. Везде фазы — рукам, может, легче, а голове забот прибавилось».
Как-то собрался я в село Гречино. Там живет дочь бабы Тетяны — Саня. Фамилия ее по мужу — Перетятько. Так совпало, что баба Тетяна носит ту же фамилию. Кстати, в бумагах деда я нашел листок, на котором он выписал некоторые шульговские фамилии. Напротив каждой — уличные прозвища. Кого только нет в том списке: Сторчоус, Подвечеря, Харман, Кабанец, Погорелый, Солодкий, Цыбульник, Царь, Попик. Нашел я там и прозвище Кызь, которое стояло рядом с фамилией Перетятько. Такой вот корешок вьется от первого шульговского поселенца...
Добирался я, значит, в Гречино на попутной машине и по дороге задремал, проскочил поворот на большак, который вел ко двору Перетятько. Километра три пришлось возвращаться пешком. Шагал вдоль посадок, за которыми мелькали окруженные плетнями хаты. Впереди показался животноводческий комплекс. Выглядел он серо и уныло — такое впечатление издалека, будто бетонной плитой придавили степь, и она замерла под ее непомерной тяжестью.
Старался не смотреть вперед — следил за неровностями грунтовки, а когда все-таки поднял голову, то увидел рядом с комплексом на краю асфальтового пятачка светлый деревянный теремок. На добротном срубе стоял домик, украшенный по углам волнистой резьбой. Сооружение венчала фигурная крыша, на фронтончиках которой были вырезаны чаши и глечики. Над коньками торчали унизанные деревянными шарами шпили. К теремку подошла женщина с ведром, открыла дверцу — звякнула цепь, скрипнул ворот. Я, конечно, задержался возле необычного колодца. С разных сторон к нему подступался — отовсюду он был красив, веселил взгляд. Минут через двадцать познакомился с заведующим комплексом Иваном Ивановичем Шишацким, по задумке которого, как оказалось, и был построен этот теремок над колодцем. Поинтересовался, как родилась мысль «украсить» воду. — Знаешь, как надо жить? — неожиданно спросил Иван Иванович, словно и не собирался мне отвечать.— На одном колодце я встретил такую надпись: «Живеш на свете, робы людям добро, пей холодную воду и не крадь ведро». Вот так. Все просто. Еще красоту твори, если можешь. Раньше хаты у нас украшали росписями, печи, сундуки размалевывали. Каждая хозяйка художником была, свой узор имела. А сейчас все, как у всех, все одинаково. Вода и та в кранах у всех одинаковая — с хлоркой. До знаменитой Петриковки у нас и десяти километров не будет. Так там те узоры только на фабричных блюдах остались. А по улицам, по дворам и хатам все та же одинаковость.
Каждая встреча на извилистых шульговских проселках, давая ответы на мои вопросы, рождала новые...
Однажды в знойный полуденный час попал я на улицу Веселую, которая от центра Шульговки ныряет в прохладу верб и кленов. Попал не случайно. Как-то нашел я в клуне у бабы Тетяны клубок соломенной плетенки. Размотал его, показал хозяйке — оказалось, косу сплел мой прадед Овсей Швачка, который на старости лет увлекся плетением брылей. Баба Тетяна подсказала, что на улице Веселой и теперь живет мастер-брыляр Иван Денисович Зуб.
Узнав, зачем я пришел, хозяин досадливо махнул рукой: «Это же несерьезное дело, это ж я так, для себя». Но вот я попросил показать брыль. Иван Денисович вздохнул, грустно посмотрел на меня синими глазами и вынес из соседней комнаты соломенную шляпу с широкими полями. Занавеска, которая прикрывала вход в комнату, была чуть отодвинута, и я увидел на шкафу целую стопку брылей. Потом мастер показал необычную шляпу без наголовка — широкий конус, от которого с внутренней стороны отходило несколько соломинок. С помощью соломенного ремешка, укрепленного на них, шляпа держалась на голове. Немного погодя на столе появился картуз с широким козырьком. Естественно, он тоже был выплетен из соломы, даже «пуговички» по краям ремешка были соломенные.
— Я в детстве допомогал старшим овец пасти,— наконец разговорился мастер.— Чабан один у нас был — его брыли вся Шульговка носила. Он сидит, плетет, а я смотрю и соломинку туда-сюда карначую. Так и выучился. Теперь на пенсии забава рукам и голове всегда есть. С материалом, конечно, бывает трудновато, у меня ведь своей нивки нет. В прошлом году у соседа ведро пшеницы на сноп околота выменял. Не знаю, как в этом получится. На брыль обычно уходит дня два — больше пятнадцати часов, если бесперестанку работать...
Мы говорили с мастером о том, что ныне ремесло это почти забыто, а раньше жило во многих южных селах. Брыли плели из стеблей спелой, немного влажной ржи. Плели «в зубцы» и «гладко», с разными узорами. Случалось, из соломы делали и короба для зерна, муки.
Мог бы старый «соломенный» промысел возродиться в Шульговке и окрестных селах? Обычно подобные вопросы мы адресуем представителям власти. Спрашиваем, уже заранее настроенные на то, что только их циркуляры и распоряжения могут дать ход делу. А мастера? До сих пор смутно на душе от слов, брошенных мне на прощание Иваном Денисовичем.
— Переколотил ты меня своим приездом, переколотил. Жил я себе тихо, без плескоты, никто ко мне не чеплялся — оно и легше.
Было ли это неверие в то, что можно возродить старинные ремесла на селе, только неверием Ивана Денисовича? Или так думают многие мастера, наученные горьким опытом жизни?
Вот так брожу по селу, езжу по окрестностям. Потом копаюсь в городских архивах, листаю старые книги — что-то уточняю, перепроверяю. И вновь возвращаюсь к шульговским белым хаткам. Возвращаюсь к бабе Тетяне. Нередко, когда день вроде закончен и мысли, не вылившиеся на бумагу, рассыпаются, блекнут, выпрашиваю у нее работу. Хозяйка обычно непонятливо подергивает плечами, мол, еще не загостился — отдыхай. Хожу я так за ней — высматриваю себе дело, наконец баба Тетяна не выдерживает:
