Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1990 год
...Круг за кругом бегут года — один век минул, другой потек, но вот и его спираль закончилась, начало считать круги новое столетие. К тому времени, когда родился дед, а случилось это в первый день двадцатого века, Шульговка уже была богатым волостным селом. С православной церковью, школой, ярмарками. Жило в нем 3700 человек. Ныне население его дотягивает лишь до 1500... И большая часть пенсионеры. Ни о какой церкви (от нее и основания не осталось), ни о каких ярмарках, конечно, и речи нет. Школа расположена в здании, построенном в начале века, вывеска «Дом культуры» прикреплена над дверью строения, в котором когда-то находилась то ли конюшня, то ли амбар.
Когда же и как это случилось? Что произошло с Шульговкой? В середине двадцатых годов дед еще жил в селе. Обзаведясь семьей, собирался даже строить хату и расширять хозяйство. Но набирала темпы коллективизация. Под нажимом властей дед вынужден был отдать скот и зерно в общее пользование. И жить на земле, на которой он перестал быть хозяином, уже не смог. Бросил недостроенный дом и подался в город. Кто был смышленее, расторопнее, кое-что успел повидать на белом свете, бежал без оглядки от родных камышовых хат. Село поредело. Тому, кто остался в родительских хатах, жилось все труднее и унылее. Старое, устойчивое и проверенное опытом предков, рушилось на глазах, а новое давило непомерными тяготами, даже лучшее, что было в нем, не радовало, часто оборачивалось для обессиленного шульговца обузой, лишь мешало хоть что-то (что-то насущное!) удержать из старого.
У бабы Тетяны в хате над столом, чтобы не сыпалась побелка, прикноплен плакат, на котором изображены четверо скуластых широкогрудых парней. Ниже крупными красными буквами выведено: «Бригада — рачительный хозяин». Еще ниже — столбики мелкого текста, который наполовину прикрыт крынками — «тыквами», стопками мисок, завернутыми в тонкие платки буханками хлеба. Баба Тетяна ни сном ни духом не ведает о том, что напечатано на плотной мелованной бумаге. «Не доберу, шо воно там и до чого»,— машет она рукой, будто отгоняет назойливую муху. Все объясняется просто: баба Тетяна не умеет ни читать, ни писать. Когда-то она одну зиму отходила в школу, могла с грехом пополам складывать из букв слова, но потом за ненадобностью стала забывать грамоту — к старости азбучные истины совсем стерлись из памяти.
— Шо ж ты хотел — робылы тоди як скаженые. А як налогами почалы давыты, так хоч у петлю залазь. Шоб заплатыть той налог, я садыла тютюн. У город по 800 стаканов носыла на продаж. Так уже тяжко було, шо аж мясо од маслакив одставало. У деда спытай, яка я до них прыходыла после базарю — падала, як тая пидбыта гуска.
Баба Тетяна отдыхает — сидит прямо, положив на фартук руки. Держит она их ладонями вверх, будто остужает. Твердые, в черных порезах и царапинах пальцы не распрямить до конца, сжать в кулак их, пожалуй, уже тоже не удастся. Я видел дивные узоры, вышитые этими руками на рушниках и сорочках. Давным-давно это было, будто бы даже в другом селе, на окраине другой степи — десятки лет хранятся домотканые полотняные изделия на дне сундука. Всю жизнь баба Тетяна проработала на ферме. Знала одну дорогу: стежка по спорышу, песчанка под акациями, тропка по краю толоки и... низкий черный вход в холодное помещение, где блестели глаза голодных коров. Забот у нее и в хате, и на дворе, и в огороде — «хоч криком кричи, а до смерти не переробыш».
А кто в селе живет беззаботно и беспечально? Наш разговор с председателем сельсовета Станиславом Поликарповичем Горбулею то и дело прерывался телефонными звонками — отовсюду сыпались на его голову, в седоватых уже завитках, наказы, инструкции, разъяснения. Ну а если аппарат долго и многозначительно молчал, председатель не выдерживал и, прижав обтянутым черной кожей плечом трубку к уху, сам накручивал диск. Между звонками Станислав Поликарпович, старожил этих мест, вяло перечислял шульговские проблемы. Жмут, давят со всех сторон — там подтяни, тут выбей, туда направь отчет. А молодых рабочих рук в селе все меньше. Да, конечно, нужна школа, да, клуб, жилье надо строить, но опять же — как? кто? Что мы можем, что имеем?
А что имели? Что могли? Разговор наш в конце концов свернул в это русло.
— Вот у нас сколько-нисколько,— вздыхал председатель,— а лошади есть, может, даже до полусотни наберется. Так их же некому подковать.
Нет таких уже мастеров в селе. Так и ходят бедолаги босые.
— А нужны лошади в хозяйстве?
— Если по-умному, еще и как нужны!
Опять коснулись строительных проблем. С одной, с другой стороны к ним подошли. Станислав Поликарпович оглядел просторный кабинет, оклеенный веселыми розовыми обоями.
— Чуть подстроили, подправили — и живем. Это ведь бывшая куркульская хата. Ей лет семьдесят — не меньше.
— А из чего построен дом? — спросил я, пропустив слово «куркульская», решил, что в лексиконе председателя оно просто характеризовало добротность и надежность строения.
— Из глины. Тут все так испокон веков строили. Потом уже кирпичом, плиткой обложили.
Станислав Поликарпович задумался, потер усиленно подбородок.
— При нынешнем кирпичном дефиците можно было бы, наверное, нам и сегодня глину использовать. В Магдалиновском районе есть колхоз, как и наш «Дружбой» называется. Там бригада специальная саман лепит — каждый год до двадцати хат из глины строят. У нас не получится...
И отвыкли, и мастеров нет.
В поездках по приднепровским селам я приглядывался к сохранившимся постройкам из глины. Какую же изобретательность и сметку проявляли степняки! Хаты из самана, или лемпача, вальков (сырой саман овальной формы), которые для прочности укладывались наклонно, хаты-мазанки (каркас из лозы набивали глиной вперемешку с соломой и навозом), глинобитные и глинолитые дома. В Шульговке, в окрестностях которой было много лозы и камыша, строили в основном хаты-мазанки. Я расспрашивал о местных традициях жилищного строительства деда, бабу Тетяну, других шульговцев, с кем завязывалось даже краткое знакомство. И хотя многие говорили о прошлом, но оно не казалось недоступно-далеким, размытым — все охотно и подробно рассказывали, как строить хаты-мазанки.
«Зробы хату з лободы, а в чужую не веды»,— говорили в селе. Построить свой дом и обнести его плетнем считалось делом чести каждого мужчины, который обзаводился семьей, своеобразным экзаменом его способностям и умению самостоятельно вести хозяйство. На участке сначала строили «халаш» — что-то вроде шалаша, где можно было укрыться от непогоды и спрятать инструмент. По периметру дома закапывали в землю большие и малые столбы — «сохи» и «подсошки», которые переплетали лозой. Когда каркас был готов, созывали родственников и соседей для первой мазки «под кулаки» — глину вперемешку с соломой забивали кулаками в плетень. Через неделю — вторая мазка. Она называлась «под пальцы» — глину, перемешанную с половой, вминали и разглаживали пальцами. Для третьей «гладкой» мазки в глину добавляли полову и кизяк. Была еще и четвертая мазка — «вихтювання».
Тряпкой-«вихтем» размывали стены, нанося на них аккуратным тонким слоем глину «серовку». Эту определенного сорта глину сначала мяли, как тесто, скатывали в шары, сушили, потом парили и трусили через сито. Побелку делали белой глиной. Каждый год она подновлялась. Страстная неделя перед Пасхой, когда хозяйки белили хаты, еще называлась «белой».
Наконец наступал черед крыши. Для нее заготовляли сухой, чистый тростник. Срезали его обычно серпами поздней осенью, зимой нередко косили по льду косами. Для четырехскатной («по круглом») крыши вязались снопы-«кулики». Много тонкостей должен был знать селянин, чтобы вышла надежная крыша: и как вязать снопы, и как ряд за рядом выкладывать, и как крепить покрытие.
Почти половина хат в Шульговке и ее окрестностях покрыта тростником. Но на многие гребни нахлобучены сейчас жестяные и шиферные «лодочки». От председателя я узнал, что горожане покупают под дачи дома в селе и торопятся их переделать на свой лад. Да и многие шульговцы не отстают от моды — затаскивают на осевшие коньки шиферные листы, латают их рубероидом, клеенкой, полиэтиленом. Тем более что тростника по плавневым низинам становится все меньше — воду съел канал, а ржаную солому, которая раньше тоже шла на кровлю, комбайны перемалывают чуть ли не в пыль. Через два-три десятка лет никто в селе, пожалуй, и не вспомнит про глиняные хаты, тростниковые покрытия. Жаль, если это произойдет. Стоит, право, стоит протоптать тропинку в прошлое, чтобы разрешить многие наши проблемы.
Мысль эта цепко сидела во мне, и я постоянно находил ей подтверждение, знакомясь с шульговскими мастерами — теми, кто на виду, «в почете», и просто охочими до старых ремесел трудягами-умельцами. Нет, Станислав Поликарпович, есть еще в Шульговке люди, которые знают, как подковать коня, слепить хату-мазанку, наладить производство лемпача, покрыть тростником крышу, построить ветряк, вырыть колодец, а из соломы сплести брыль.
