Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1974 год
Наверное, скорость полета была гораздо больше, чем получалось по его расчетам. И встречный ветер оказался слабее, чем сулили прогнозы. Но даже при таких обстоятельствах непонятно, как это ему удалось за 26 часов пересечь весь материк и уйти далеко в океан!
Надо было, однако же, немедля решать, что делать дальше. Корригэн не знал, сколько у него осталось горючего, но понимал, что немного и надо как можно скорее добраться до суши. Готовясь к развороту назад, он поглядел на компас у своих ног. Компас был слегка затенен, но сейчас, при нормальном дневном свете, виден был гораздо отчетливей, чем прежде... Корригэн протер глаза и не сразу решился снова глянуть на стрелку. Он понял, что летит в противоположном направлении и находится теперь где-то над безбрежной пустыней Атлантики!
Надо было определять свое местонахождение, надо было решать, не повернуть ли все же назад. Но в голове у Корригэна был полнейший сумбур, он никак не мог сосредоточиться. Он был до того измучен душевно и физически, что не смог одолеть нарастающей вялости и инертности и не стал менять курс. Надеялся, что ему повезет, что удастся долететь до Европы. Он понятия не имел, далеко ли до нее и хватит ли ему бензина, но просто был не в силах думать об этом.
Корригэн не знал, что его самолет подгоняют попутные западные ветры и что он находится уже невдалеке от Ирландии.
Через несколько минут он увидел впереди небольшой траулер. Это уже был какой-то намек на спасение: такой маленький траулер не может ходить в дальние океанические рейсы, а значит, суша где-то поблизости. Если только он не совершил еще какую-нибудь чудовищную ошибку, прямо впереди должен быть материк.
И вскоре Корригэн заметил, что бесформенная гряда на горизонте начинает приобретать определенные очертания и явно окрашивается в зеленоватый цвет. А это могло означать лишь одно: сушу. Корригэн впервые увидел зеленые холмы Ирландии. Пролетев 27 часов, он пересек Атлантику.
Через 45 минут, проводив взглядом разбросанные внизу деревушки да одинокие усадьбы, он снова оказался над побережьем. Корригэн понял, что пересек Ирландию. Попутный ветер и малый вес горючего очень повысили скорость самолета. На восточном побережье Корригэн увидел какой-то большой город, но не нашел аэродрома, поэтому свернул на юг, продолжая держаться над береговой линией. Вскоре рядом с ним появился небольшой военный самолет. Летчик-истребитель явно приглядывался к Корригэну. «Сейчас он меня поведет на ближайший аэродром», — подумал Корригэн. Но истребитель нырнул вниз и исчез. Только увидев другой большой город на побережье, Корригэн понял, где находится, — под ним был Дублин.
Надеясь, что бензина еще хватит, он сделал круг над аэродромом, чтобы определить направление ветра и ознакомиться с местностью. Потом совершил классическую, спокойную посадку.
— Меня зовут Корригэн, — сказал он аэродромному служащему, который вышел его встретить. — Я только что прибыл из Нью-Йорка...
Корригэн думал, что это вызовет сенсацию.
— Да, мы уже знаем об этом.
— Знаете? Откуда?
— Нам из Нью-Йорка сообщили. Они там видели, как вы ложились на курс, и догадались, что вы летите в Ирландию. Кроме того, мы получили сведения с моря.
Дальше все шло вроде бы гладко. Работники аэродрома, таможенники, военные власти, различные представители администрации были весьма вежливы и проявляли полное понимание. Трудности начинались, когда Корригэн пытался объяснить, как это получилось, что он летел не в том направлении. Когда он об этом заговаривал, его переставали всерьез слушать. То же получилось и при встрече с американским послом, и позже, когда Корригэна представили премьер-министру Ирландской республики. Как только летчик начинал объяснять, что неправильно прочел показания компаса, все покатывались со смеху.
— Ну а теперь расскажите, как было на самом деле, — говорили ему каждый раз.
* * *
Корригэн с презрением отказывался извлечь какие-либо материальные выгоды из своего перелета, отвергал всякие проекты легких заработков на своей популярности: когда некий репортер предложил ему 500 долларов за исключительное право публикации подробностей перелета, Корригэн ответил, что это он может получить и даром.
Безусловно, Корригэн должен был кое-что объяснить. Ведь все же довольно странно, что за двадцать шесть часов полета он ни на мгновение не увидел солнца, хотя бы сквозь облака, и не обратил внимания на то, что и день и ночь заметно укорачиваются, а не удлиняются, как это было бы при полете на запад. И, наконец, как это получилось, что летел он сам не зная куда, вслепую, а попал прямиком в Ирландию? Уж очень удивительное стечение обстоятельств! Но Корригэн упорно придерживался своей версии, и самые дотошные эксперты не смогли уличить его во лжи.
Что же произошло на самом деле? Вправду ли Корригэн заблудился и потом честно признался в своей ошибке, а ему совершенно зря не верили? Или это была все же мистификация? Ответить на этот вопрос в наши дни столь же трудно, как было и в то время, сразу после полета.
...Общество Американского флага присудило Корригэну медаль за 1938 год, а Американский клуб лжецов единогласно избрал его своим почетным членом...
Р. Баркер
Перевела с английского А. Григорьева
На реке белая ночь
Летом прошлого года у причалов архангельского порта стоял тримаран «Братчанин». Прежде чем оказаться в Архангельске, он прошел долгий путь через пороги Ангары и Енисея, почти до Ледовитого океана. Капитан его — Арнольд Максимович Андреев, инженер, строитель Братска, ходил до этого по Лене, и хотя плавание было нелегким, оно утвердило мысль о новом, более трудном: Братск — Архангельск — Северная Двина. На борту «Братчанина» подобрались люди, подобно Андрееву одержимые идеей дальнего плавания и, что немаловажно, умеющие работать. Тримаран был построен руками братчан по собственным чертежам. И Анатолий Шпет, и Валерий Петров, и Олег Шадрин, и Володя Березов привезли из этой своеобразной экспедиции не только восхищение Севером, но и крепкую усталость от долгих вахт. В плавании по Северной Двине принимал участие и корреспондент журнала.
Наконец «Братчанин» готов к отплытию. Он напоминает чисто прибранный уютный дом: потрескивают дрова в печке, на столе дымятся кружки с чаем. Капитан при свете ночного солнца листает лоцию. Итак, до Котласа по Большой Северной Двине шестьсот с лишним километров. А там Малая Северная Двина, Сухона... Протоки, острова, мели — голубого цвета на картах едва ли не больше, чем светло-песчаного. Близится полночь. Солнце стоит у горизонта и заливает белым сумеречным светом реку и город. Различим каждый лист на березах, каждая гроздь цветущей рябины. Не сразу привыкаешь к летним архангельским ночам. Нет естественной границы, отделяющей день ото дня, — обновляющей темноты ночи. Но возникает и долго не оставляет человека чувство непривычного возбуждения. День не имеет ни конца, ни начала...
Скользит вдали яхта, и отчетливо слышен скрип ее мачты. Высокое небо, светлый разлив Двины, уходящей в морские дали, — наверное, в такие ночи родилось имя Белого моря...
— Может, двинем? Белая ночь-то зачем человеку дается? — предлагает кто-то из ребят.
Андреев сонно молчит. Но вот уголки губ поползли вверх, блеснули глаза за очками.
— Давай!
В предутренней белизне ночи проплывает набережная. Телевышка, купол Гостиного двора, бронзовый Петр среди темной сейчас листвы... В памяти оживает первая встреча с этим городом — его голоса, краски и тени, которых нет в этот час рассеянного света.
...Подчиняясь тогда еще непонятному, но ясно ощущаемому ритму движения улицы, я вышла к реке. Ветер разогнал хмарь, по небу бежали высокие облака. Вода слепила холодной синевой, корабли — неправдоподобной белизной. Тяжелые, почти черные фермы моста повисли над рекой. Ярко зеленел низкий противоположный берег. Шумела набегающая на песок волна, рожденная морским приливом...
Река притягивает город магнитом. Она как бы главная его магистраль. Остальные улицы или повторяют ее линию, или выходят лучами на набережную. И это объяснимо: город был заложен в 1584 году по указу Грозного, чтобы, как писал архангелогородский историк Василий Крестинин, «заведенные на Двине Российские с Англичанами и Голландцами торги посредством мореплавания» вести. И делался «по росписи и чертежу».
Необычайная растянутость города вдоль реки говорит о том времени, когда люди строились лишь на высокой, сухой и близкой к воде береговой полосе мыса Пур-Наволок и не хотели отступать вглубь, на болотистые, топкие земли. Потому и бытовало до наших дней мнение, что Архангельск — это, собственно, одна улица. Мнение было справедливым, как и эпитет, накрепко приросший к городу, — «деревянный».
