Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1987 год
Н. К. Лебедев был известным популяризатором истории географических открытий, автором многих книг. Ему, казалось бы, можно верить, но...
Имени английского художника Джона Милле я не обнаружил ни в энциклопедиях, ни в справочниках.
Был французский художник и график Жан Франсуа Милле, который, как пишет Большая Советская Энциклопедия, «реалистически изображал трудовую крестьянскую жизнь, часто с социально-критическим оттенком». Он не был портретистом и, судя по датам его жизни (1814— 1875 гг.), вряд ли мог быть автором картины «Мореплаватель Беринг».
Известный ныне портрет был обнаружен в 1945 году у проживавшей в Москве правнучки Беринга Е. А. Трегубовой.
Н. А. Мезенцев, опубликовавший его в «Известиях Всесоюзного Географического общества», писал: «Голова исполнена на серой плотной бумаге, наклеенной на левкас, положенный на дубовую доску (разм. 34 X 36 см). Живопись сделана тонким слоем масляной краски. Контур головы рельефно выступает на фоне доски. Остальная дополнительная часть живописи положена непосредственно на белый левкас, причем кусок жабо у шеи заходит на оригинал портрета. Доска расколота на две части по линии рта. Подпись мастера отсутствует. На оборотной стороне доски никакой надписи нет».
К какому времени относится портрет? Мнения специалистов разошлись — то ли начало, то ли конец XVIII века. И Мезенцев, публикуя портрет, поставил знак вопроса: «Портрет Беринга (?)».
В дальнейшем выяснилось, что такой же портрет еще в 1941 году опубликовал Е. Стенсгорд в газете «Социал-демократ Хорсенса». Портрет был подарен городу Хорсенсу, где родился Беринг, его потомком Масловым-Берингом, проживавшим тогда в Брюсселе. На этой копии сохранилось факсимиле — «В. Беринг», которого нет на копии Е. А. Трегубовой. Однако датские историки считают, что на портрете изображен поэт Витус Беринг — дядя великого мореплавателя (1617—1675 гг.)
Таким образом, хотя портрет и канонизирован, сомнения остаются. Возможно, новые экспертизы позволят точнее датировать портрет — это было бы очень важно. А пока остается только присоединиться к мнению Н. А. Мезенцева, который в 1945 году отмечал: «Ввиду отсутствия в настоящее время другого портрета Беринга исключается возможность сличения для проверки достоверности изображения. Нужно поверить преданию, сохранившемуся у потомков Беринга, так как нет оснований его опорочить»...
Но есть ли возможность создать словесный портрет капитан-командора, оценить его роль в том грандиозном географическом предприятии, каким были Камчатские экспедиции?
О значении экспедиций сказано много, а вот в оценке деятельности самого Беринга мнения расходились и расходятся.
Как видно из сохранившихся документов, Адмиралтейств-Коллегия то и дело выказывала недовольство подготовкой экспедиции: «Из полученных Коллегией рапортов усмотрено только одно — что леса заготовляются, и суда строятся, и парусы шьются... Лесам надлежало давно быть приготовленными, а судам — построенным, и парусам — сшитым».
Адмиралтейств-Коллегия требовала: «В путь свой отправляться безо всякого замедления, не утруждая, яко излишними, безо всякого действия переписками». Жаль только, что грозные приказы доходили до Охотска... через год. А до «града Святых Петра и Павла», основанного Берингом на Камчатке,— порой и через два. В столице, кажется, вовсе не представляли реальных условий организации огромной экспедиции.
Строились корабли в Охотске, строились на Лене, на Енисее, на Оби. Туда нужно было доставить все — продовольствие, одежду, инструменты. И еще — гвозди и смолу, парусину, канаты, якоря. Канаты приходилось развивать по стеньгам, якоря — рубить на куски. Где-нибудь в Якутске или в Охотске канаты вновь свивали, якоря — сковывали.
Около шестисот человек участвовало в экспедиции и еще тысячи занимались переброской грузов.
Только в 1738 году, например, и только из Якутска к Юдомскому Кресту было отправлено: муки — 13 тысяч 896 пудов, сухарей — 593 пуда, круп — 2 тысячи 702 пуда... И так далее, год за годом.
Каких трудов все это стоило, рассказывает Свен Ваксель, помощник Беринга:
«Каждый получал груз в шесть пудов и грузил его на узкие длинные сани, называемые нартами; их он был обязан доставить к месту назначения груза. Эта работа оказалась крайне тяжелой и утомительной, так как пришлось на протяжении шести месяцев пятнадцать раз проделать путь туда и пятнадцать раз обратно и пройти таким образом каждому около трехсот немецких миль (2200 километров.— А. Ш.), и притом все время в запряжке, на манер лошади».
Стоит ли говорить об исключительной энергии, которую должны были проявлять организаторы экспедиции и прежде всего капитан-командор...
Однако А. П. Соколов, первый историк Великой Северной, характеризуя в середине XIX века деятельность Беринга, фактически повторил мнение Адмиралтейств-Коллегий: «Человек знающий и ревностный, добрый, честный и набожный, но крайне осторожный и нерешительный, легко подпадавший влиянию подчиненных, и потому мало способный начальствовать экспедициею — особенно в такой суровый век и в такой неорганизованной стране, какою была восточная Сибирь в начале осьмнадцатого века».
Но академик К. М. Бэр примерно в те же годы оценивал деятельность Беринга иначе: «Нельзя не удивляться его мужеству и терпению, вспомнив, что он должен был преодолевать невероятные трудности, строить в одно время в разных местах новые суда, высылать огромные транспорты провианта и корабельных потребностей через пустынныя дикия страны... Большая часть его сотрудников, как видно из позднейших донесений, обвиняла его в жестокости, с какою он упорствовал в продолжении Северной экспедиции... У всякого другого, кто стал бы во главе столь громадного и необычайно трудного предприятия, все дело неминуемо развалилось бы».
Противоречивость характеристик капитан-командора, данных исследователями, отчасти объяснима: за строками послужного списка, за строками рапортов, отчетов, служебных писем трудно разглядеть Беринга-человека. А личные его бумаги не сохранились.
Еще в 1823 году морской историк В. Н. Верх писал: «Дочь младшего Берингова сына, находящаяся в замужестве за отставным флота капитаном Платеном, живущим в Белгороде, имеет много любопытных сведений и актов о деде своем». Теперь все эти бумаги утеряны — видимо, безвозвратно.
И все-таки появляются новые документы, которые дают новые штрихи к характеру Беринга.
В 1941 году в датской газете «Социал-демократ Хорсенса» было опубликовано письмо, которое Беринг отправил своей тетушке вскоре после окончания Первой Камчатской экспедиции. Ценность письма уже в том, что оно, можно сказать,— единственное сохранившееся. Лишь оно позволяет в какой-то мере составить представление о Беринге-человеке.
В 1965 году известный историк Арктики профессор М. И. Белов опубликовал перевод письма в малотиражном специальном издании, но широкому читателю оно до сих пор неизвестно.
«Глубокоуважаемая и дорогая тетушка!
Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как я имел счастье получить письмо от моих родственников из Хорсенса; хотя Вы и предали меня забвению, но я все же не забыл Вас, и теперь, по возвращении домой после пятилетнего путешествия, я навел справки и узнал, что Вы стали вдовой. От всего сердца выражаю Вам свое соболезнование в том, что Вы остались одинокой на старости лет, и желал бы находиться с Вами рядом, чтобы иметь возможность оказать поддержку, но мое путешествие в 1725 году лишило меня возможности приехать домой и повидать как моих, теперь уже покойных родителей, так и Вас, мою дорогую тетушку...
Мое продолжительное путешествие началось в 1725 году, и только сейчас, 1 марта 1730 года, я вернулся домой. Я проехал несколько тысяч миль по Восточной Татарии, пока можно было проехать сушей, мимо Камчатки, и еще несколько сот миль дальше... а именно я побывал в той части Азии, которая тянется от Северных гор. Я должен признать, что желание моей молодости — попутешествовать — исполнилось...
На Камчатке я велел построить судно, на котором совершал рекогносцировки по морю, попадая иногда к язычникам, которые никогда раньше не видели ни одного европейца, а также в места, где не произрастал хлеб и не было никакого скота, кроме диких птиц, северных оленей и другого вида оленей достаточно ручных, чтобы на них ездить верхом вместо лошадей; зимой здесь ездят на собаках, запрягая их в сани... Рыба является здесь основной пищей как для собак, так и для людей... Я пишу все это единственно для того, чтобы Вы, дорогая тетушка, и все мои родственники порадовались, что Бог чудесно сохранил мне жизнь в таком долгом и трудном путешествии и чтобы вы все вспомнили обо мне. Я благодаря Богу здоров, хотя после своего возвращения домой тяжело болел. Жена моя, слава Богу, жива; из восьми детей трое живы, и скоро мы ждем четвертого...»
