Владимир Гусев - Искатель, 1997 № 10
— Я такой плохой?
— Плохой или хороший, какая разница? Главное — ты паразит. Глиста, если точнее. В природе для каждого существа можно найти предназначение. Изведи волков и лис — пострадают зайцы. Вылови щук — в рыбьем царстве нарушится равновесие. А без глистов мир прекрасно обойдется. Они живут для самих себя. Если их уничтожить, жизнь изменится к лучшему. Дышать всем легче станет.
— Ну, смотри. Я хотел по-хорошему, ты не захотел. Значит, пеняй на себя. Меня будут искать. Учти.
— Ладно, кончай трепаться. Пора ехать.
— Куда? — Вопрос прозвучал испуганно.
— Разве тебя не вызывали? — Ручкин изобразил изумление. — Я думал, ты получил повестку в суд.
— Какой суд?!
— Вот что. Мещерский, приедем — поймешь. Это суд, где главный обвиняемый — ты. Забыл?
Грязная ругань выплеснулась изо рта, как блевотина. Ручкин дождался когда приступ отчаянья утихнет.
— Кончил? Теперь я тебя приготовлю. К транспортировке. Мы должны явиться в суд, одетые по всей форме.
Ручкин достал из сумочки-визитки, прикрепленной под курткой к брючному ремню, поясок с пряжкой. Охватил им талию Игоря. Каждое движение пояснял словами.
— Это для тебя сбруя. Знаешь что такое сбруя? Сюда в кармашек мы кое-что положим. Как думаешь, что?
Игорь угрюмо сопел, следя за действиями ненавистного типа.
— Еще не догадался? Зря. Это что?
Ручкин подбросил на ладони металлический зеленый катыш.
— Лимонка…
Игорь не смог скрыть испуга. Опухшие губы с трудом шевелились.
— Ладно, пусть так. Хотя лимонка — это «Ф-1». А у меня «РГД-5». Разница, конечно, есть, но не для тебя. Ручкин достал и ввинтил в корпус гранаты блестевший лаком стержень с кривым рычагом. — Знаешь, что это?
Игорь упрямо мотнул головой, показывая, что не знает и знать не хочет.
— Придется объяснить. Вот послушай.
— Не надо.
— Ну уж нет. Из хорошего знания проистекает хорошее поведение. А мне необходимо, чтобы ты себя вел хорошо. Видишь трубку? Это УЗРГМ — универсальный запал ручной гранаты модернизированный. Хитрая штучка-дрючка. Зверь-машинка. Колечко — это от предохранительной чеки. Загогулина — спусковой рычаг. Понял? Если дернуть за колечко, чека выдернется. Пружинка — она внутри — отбросит рычаг. Боек врежет по капсюлю. И БУМ! Ты понял? БУМ! Эта трубка даже сама по себе может выбить глаза и поотрывать пальцы. А мы пойдем дальше. Не догадался? Вот, кладем гранату в кармашек. Застегиваем. Видишь, как я ловко все сделал. Сам, между прочим, шил…
Игорь расширенными глазами следил за тем, как работают пальцы Ручкина. Тот поймал его напряженный взгляд.
— Не тушуйся, мещерский немец. Все продумано. Теперь мы поясок переворачиваем. Граната у тебя за спиной. На пояснице. Удобно? В руке у меня шнурок. Крепится он к кольцу. Ты видел кольцо? Оно нужно, чтобы пальцем вырвать чеку. Дерну разок и… Ты видел как рвутся гранаты? Нет, не в кино. Не видел? Вот жалость какая. Выходит и в этот раз можешь не увидеть. А я так старался…
Они приехали к зданию суда задолго до рассвета. на всякий случай. В этом месте при любом раскладе их искать на станут. Во дворе с тыловой стороны здания суда размещались мусорные контейнеры. Они стояли на асфальте в два ряда. Облезлые, ржавые баки без крышек были помечены кривыми синими буквами: «Нарсуд», РЭУ-5, ТОО «Светлана». Трудно представить, что кто-то мог покуситься на вместилища бытовых отходов и увезти их отсюда, но хозяева явно дорожили собственным имуществом. Среди отбросов, просыпавшихся из переполненных баков на асфальт, шныряли облезлые коты, очень похожие на крыс.
Ручкин подогнал машину к свалке, заглушил двигатель. В девять утра, когда по регламенту работы суда началось заседание, Ручкин вылез из за руля.
— Вылезай, пошли. О гранате помнишь? Так что давай, иди осторожно. Дернешься — твое дело. Конечно, мне лично видеть как тебя разнесет на куски до суда не хотелось бы. Двинулись.
Суд Березовского района Орловска разместился на первом этаже пятиэтажного жилого кирпичного дома. Изнутри учреждение походило на барак начала тридцатых годов, которые строили для временного проживания рабочих на великих стройках пятилеток и для зэков в зонах. Бесконечно длинный и узкий коридор тянулся вдоль всего помещения. Череда казенных облезлых дверей с табличками на них располагалась по обе стороны прохода. Но больше всего суд с жилыми бараками роднил запах, который образовал своеобразный букет застарелого табачного дыма, мочи, людского пота и хлорки. Особенно нестерпимым амбре становилось возле обшарпанной фанерной двери с цифрами «00», написанными черным маркером от руки.
Напротив «двух нулей» размещался служебный кабинет судьи Юдиной. Чуть левее — комната дежурных милиционеров.
Судья 1-й категории Татьяна Викторовна Юдина отдала судейству более двадцати лет жизни. Именно судейству, а не правосудию, поскольку в судах — как в советском так и в последующем — российском — мочой пахло и пахнет сильнее, чем мифической справедливостью.
Татьяна Викторовна все это прекрасно знала, но заставляла себя мириться с действительностью и принимала реалии такими, какими они есть. Что поделаешь, люди способны принюхаться ко всему. Принюхалась к этому и Юдина. Она даже не задумывалась, почему в их суде гуляет запах тлена и несправедливости. Между тем ответ звучит очень просто.
Это только говорят, что деньги не пахнут. Но тот, кто побывал в помещениях банков, куда инкассаторы свозят дневную выручку в бумажных купюрах, знают — деньги воняют. Tошнотворно, гнусно, вызывая сильную аллергию.
В судах витает сильный дух грязных денег. К нему примешивается аромат параши, которая ждет многих, кому будут вынесены приговоры.
Поступая на юридический факультет университета, молоденькая Татьяна еще верила в идеалы законности и справедливости. Она с трепетом жрицы, посвящаемой в таинства юриспруденции, брала в руки учебные фолианты со звучными названиями «Римское право», «Гражданское право», «Уголовное право»…
Право, право, право…
Ни слова о том, что жизнь все время стремится, и это ей удается, согнуть право влево. Хотя никто не смеет вслух назвать правосудие левосудием или, что было бы точнее — кривосудием.
Закон всегда служил и продолжает служить власти, какой бы она ни была.
Принадлежит власть королю, он может гордо произносить — закон — это Я.
Стояли у власти большевики — закон стал их щитом и мечом.
Чему же удивляться, если судьи шли на процесс, уже зная, какой приговор они вынесут?
Торжество российской демократии проявилось в утверждении трех независимых властей — законодательной, исполнительной и судебной. Первым шагом для утверждения этого торжества стало объявление неприкосновенности представителей этих властей. Депутаты, лица из близкого окружения президента, судьи всех рангов сделались людьми неподсудными.
Ко всему неподсудны и большие деньги. Их вожделенный запах размягчает суровый дух закона, делает его податливым и послушным.
Судьи и прокуроры — люди и служат тем, кто стоит над ними. Закон — бумажка, он не насупит брови и не затаит хамства в душе на тех, кто им пренебрегает. А вот те, кто стоят над законом — это не только могут сделать, но и делают регулярно.
Мадам Юдина хорошо знала, когда надо быть строгой, когда чуть помягче, а когда и вовсе закрыть глаза и счесть преступление обычным проступком веселого шалуна. За это она и была ценима теми, кого ценила сама…
Не зря в обкоме КПСС ее держали на особом счету, и Татьяна Викторовна этим даже гордилась.
В моменты, когда на суд выносились особо важные на взгляд областного руководства дела, ее приглашал к себе заведующий отделом административных органов — шишка, которая курировала милицию, суд, прокуратуру. Это был серый незаметный человек неопределенного возраста, часть жизни проведший в органах КГБ. Он мило улыбался и, пряча холодные глаза, говорил:
— Вы уж, Татьяна Викторовна, лично проследите за этим делом. Социалистическая законность должна восторжествовать…
И Юдина знала — раскатывать санкции надо на всю катушку. Таково пожелание партии, членом которой она являлась.
Ей нравился и сам стиль такого общения: никакого давления на судью, ни малейшего нажима — законность, законность и законность.
Когда партия большевиков исчезла с политической сцены, Татьяна Викторовна страшно перепугалась: а вдруг?
В это слово входило многое: боязнь люстрации, обвинение в прислуживании режиму, освистывание так называемыми правозащитниками, да мало ли что могло еще быть…
Однако обошлось. Хотя в Орловске не было Белого дома и баррикад возле него, Юдина оказалась в стане демократов одной из первых. Она публично спалила партийный билет, посыпала голову пеплом раскаяния, вошла в комитет поддержки реформ, была назначена председателем суда и принялась честно отрабатывать доверие новой власти.
