Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1988 год
Было это десять лет назад — бесконечно давно и совсем в другую эпоху.
I
В летний день, на рассвете, пассажирский поезд Тында—Чара прибыл на станцию Усть-Нюкжа в полном соответствии с расписанием. На перроне висели обычные круглые часы, в вокзале пахло застарелой пылью, будто он стоит здесь сто лет. Станционные тупики были заставлены товарняком и цистернами. Из динамика на бетонном столбе разносилась ленивая ругань дежурного в адрес путейцев. А в доме поодаль, на балконе третьего этажа, толстая тетка в домашнем халате лениво стряхивала коврик...
Нет, говоря о другой эпохе, я не преувеличивал. Десять лет назад где-то здесь мы грелись, прижавшись тулупами к горячим моторам вездеходов, пока проводник из местных Николай Савин ползал по сугробам в поисках отлогого спуска к реке. Тогда тут не то что дорог — троп не существовало, и нынешние наименования станций были не более чем названиями глухоманных речек. Если бы можно было заглянуть в будущее... Конечно, мы и тогда пытались представить и станцию, и вокзал, и поселок, но кто бы поверил в этот домик с балконом и пыльный домашний коврик...
Впереди у нас — четыреста километров сплава. Мои попутчики — ребята из туристского клуба «Айан» города Нерюнгри.
Строгаю из тонкой лиственницы рукоять для весла, поглядываю, как загружают рюкзаки, палатки, мешки с продуктами, и гадаю, что ждет нас впереди. Ребята уже накачали плот. Туго надутая лодка с широким плоским днищем (иначе говоря — плот спасательный надувной типа ПСН-6) блестит на утреннем солнце оранжевыми бортами. Побросали внутрь рюкзаки, привязали их. Оттолкнулись веслом от обрыва. Берег бесшумно отступил назад, река подхватила оба плота с шестью людьми. Несколько гребков, и мы уже на стремнине, на самом стрежне.
Вокруг тишина, лишь журчит вода под веслами. До каждого из берегов десятки метров, опасностей никаких, и потому мы просто полулежим у бортов как бы в центре колоссальной круговой панорамы «Восточная Сибирь». Глаза, уставшие от городской сутолоки, жадно фотографируют пейзажи, что меняются за каждой излучиной. Березовые рощи и сосновые боры, невысокие, округлые, словно размытые временем сопки, утесы, обрывающиеся прямо в черную воду... Станционный бамовский поселок Усть-Нюкжа мелькнул на высоком берегу и пропал за лесом, будто неуместно подклеенный эпизод из другого фильма.
Сразу за поселком Нюкжа слилась с Олекмой. Река стала вдвое шире. Вокруг плота плывут ветки, обломки деревьев, прошлогодние листья и хвоя — верный признак того, что вода в реке начинает подниматься. На косах громоздятся обломки льда, следы весеннего ледохода.
Никакая техника — будь то моторная лодка или теплоход — не может подарить такого чувства, какое возникает у плывущего на плоту. Начинаешь ощущать себя частью реки. Слух ловит тихий плеск волн, легкие со вкусом вдыхают воздух, настоянный на ароматах зацветающей черемухи, багульника и первых проклюнувшихся травинок. И каждый твой шаг, каждый твой день снова, как у далеких предков, зависит от умения найти общий язык с природой...
С берега доносится громкое шуршанье и вслед за ним звон — это изнемогшая от обилия тепла и света льдина вдруг рассыпается под собственной тяжестью на тысячу кинжальных осколков.
Знакомые, памятные места. Где-то здесь, у правого берега, должен появиться тот самый островок... Давайте-ка, ребята, выгребать вправо.
Кедр оказался на месте. На высоком обрыве он будто застывший темно-изумрудный взрыв над чернолесьем. А вокруг него... штакетниковая ограда, словно и не тайга кругом. И та же изрядно выцветшая трогательная табличка, нарисованная еще в добамовские времена лесниками Михаилом и Валерием Поляковыми: «Товарищи! Это единственный кедр нашего лесничества...» В кустарнике чернеют длинные доски — остатки защитного короба, сооруженного вокруг кедра в тот год, когда рядом пробивали трассу БАМа и была опасность, что дерево погибнет от осколков при взрыве скал. О том, как уберечь единственный в тысячекилометровой округе кедр, заботились и бульдозеристы, и взрывники, и начальство треста Бамстроймеханизация. Так спасали в войну уникальные памятники отечественной культуры. Кедр тоже уникален. Можно лишь догадываться, что где-то в начале века мощное наводнение принесло ветку с шишками, а может, и целое дерево с юга Восточной Сибири и забросило на этот бесприютный берег, где то ли земля оказалась богаче, то ли микроклимат чуть мягче. Как бы там ни было, а других кедров по берегам этой северной реки нет. Сама природа сделала его «памятником жизнестойкости», и, будем надеяться, он даст крепкое потомство. Кто знает, может, целая кедровая роща зашумит со временем на берегу Олекмы...
Вскоре после того, как отчалили от кедра, высматриваю слева приметную скалу, которую эвенки называют шаман-камнем. Она видна издалека. На вертикально торчащем плоском обломке безвестный художник древности нарисовал сцены охоты и ритуальных танцев, красное солнце и красных оленей, красные фигурки людей. Это «полотно» могло бы поспорить со всемирно известной наскальной живописью Тассили в Сахаре или пещеры Ласко во Франции. Но рядом с олекминским памятником нет ни малейшего намека на общественное признание. Плита прикрыта лишь кустарником. Видно, что кто-то из варваров-современников пытался отбить кусочек скалы с рисунком — к счастью, безуспешно.
Еще несколько минут пути, и высоко над головой проплывает полукилометровая металлическая громада бамовского моста — единственного на всей Олекме. Здесь, помнится, было самое шумное место: днем и ночью грохали копры и сверкала электросварка, клубился дым над бетонным заводом. А сейчас тишина и безлюдье.
Железнодорожная насыпь и скальные выемки уже успели подзатянуться с боков травой. Река очистила свои воды, зализала волнами раны прибрежных карьеров. Там, где стояли временные поселки механизаторов и мостовиков,— лишь пятна вырубок, но и они уже поросли молодым кустарником. Вдали поезд идет по сосновому бору. Рельсов с реки не видно, и кажется, что эшелон плавно скользит в воздухе по-над цветами багульника. Вечереет.
В устье реки Кудули красным языком пылает костер. Здесь кончается Амурская область. Человек в болотных сапогах бредет по руслу Кудули от берега к берегу — из Амурской области в Якутию. Добравшись до костра, он снимает с плеча карабин, скидывает болотники и протягивает ладони к огню. Эту медвежью походку знают в прибамовской тайге, кажется, уже все охотники: Владимир Афанасьевич Ковальский, старший охотовед Центрального БАМа. Сколько же я его не видел...
— Ты не изменился, Афанасьич! — кричу я ему с реки, нисколько при этом не кривя душой.
— Да уж,— протягивает он чуть подсевшим от усталости голосом,— да уж.
Он помогает нам причалить, невозмутимо слушая мои сбивчивые объяснения про то, что вот ведь, понимаешь, тянет на Олекму...
— А я, Володь, все-таки взял Юрченку. Помнишь Юрченку? Серьезный был браконьер,— говорит он тихо. И уже громко всем: — Чай давай, мужики, пить. Где-то у меня в мешке пряники были.
У костра сразу становится шумно. После целого дня на плоту хочется размяться, топором помахать, благо работы на биваке всегда хватает. Спутники Ковальского снимают с перекладины закопченные котлы, подкидывают в огонь охапку дров. Уха из благородных хариусов ароматна, чай коричнев до густоты, и обещанные пряники лежат на холстине горкой. Птицы перекликаются в вершинах сосен, теплом дышит нагретая хвоя.
— У тебя здесь, Афанасьич, прямо идиллия. Умеешь места выбирать.
Он согласно кивает и размягченно улыбается. А шевелюра седая... Я точно помню, что ни в 1977-м, ни в 1980-м не было у него этой седины. Вот черт, молодой же еще. Тогда, помотавшись с ним по тайге, я, будучи собкором «Комсомольской правды» по БАМу, написал очерк, после которого руководство Главохоты выделило Ковальскому целевым назначением новый УАЗ. И потом мы на этом УАЗе накрутили тысяч сорок километров по зимникам, по замерзшим рекам и каким-то просекам, тонули в наледях, сиживали капитально в сугробах, но больше я о Ковальском не писал, потому что получилось бы повторение все того же сюжета, в котором погоня, риск, задержание или неудача...
Мои воспоминания прерывает звук идущей снизу моторки. Ковальский, вглядевшись из-под козырька в фигурки, съежившиеся на носу и корме, кинулся к своей лодке, крикнул:
— Мишка, прыгай!
И рванулся наперерез. Незнакомцы тут же повернули вниз по течению. Но их настигали. На моторке засуетились, стали швырять за борт какие-то мотки, мешки, еще что-то, неразличимое с берега.
— Рыбу, дьяволы, выкидывают,— комментировал происходящее Юра Столяров, общественный инспектор, наблюдая в бинокль с берега,— ого, и сети не пожалели... Вот это да — ружье утопили! Все теперь, бесполезно задерживать...
