Журнал «Если» - «Если», 2012 № 07
— Людмила Сергеевна, не молчите.
— А о чем я? Мысли путаются.
— Вы нам про день открытых дверей рассказывали.
— А-а, точно. Счастливые мы тогда были, хотя сами того не понимали. Столько перед тобой дорог: иди куда хочешь. Все двери открыты. А потом закрываются одна за другой. Захлопываются с треском. Хрясь! И на ключ, на три оборота. Выбрал — и живи дальше с этим выбором, не переделаешь, не поправишь… Ой, простите, опять сбилась.
— Значит, хотите вернуться в прошлое?
— Еще бы!
— А что вам сейчас больше всего досаждает?
— Глупый вопрос, доктор, уж вы извините. Старость… Все досаждает. Проснешься — сердце жмет, спина болит, ноги ноют… Встаешь — кряхтишь да охаешь. И думаешь: было бы мне сейчас не под восемьдесят, а вполовину меньше лет, пташкой бы взлетела!
Пожалуй, хуже всего — вес. Мышцы дряблые, а тело неподъемное. Как же так вышло, что с каждым годом прибывали килограммы? Больше ста, страшно сказать. Давят на сердце, на позвоночник. Хотя вес весом, а одиночество куда сильнее на сердце ложится. Не звонит сын. И внуку она не нужна. А дочка, может, и позвонила бы — только нет ее, и не было никогда. Лишь снится она порой, дочка, которой не было… А сердце болью отзывается, и никакие таблетки не помогают. Так мне и надо. От глупости нет лекарства, ни от чужой, ни от своей собственной.
— …мила Сергеевна! Милочка! Эй!
— Какая я вам милочка, молодой человек?! Стыдно. Вы бы еще милашкой старуху назвали!
— Простите, Людмила Сергеевна. Мы вас иначе дозваться не могли.
— А, ну тогда ладно. Звали меня когда-то и милой, и миленькой… ох, давно закрылись те двери.
— Подтвердите еще раз, пожалуйста. Вы хотите вернуться назад?
— Да. Да! Тысячу раз да! А можно?
— Вы к нам за этим пришли. Подписали бумаги. Заплатили деньги. Согласились на эксперимент. Теперь вспомнили?
— И правда, теперь вспоминаю… Ну да, вы же говорили, что с памятью будут странности. Так-так… И куда вы мне дверку приоткроете?
— В тридцать восемь лет.
— В семнадцать, значит, нельзя? В тот самый восемьдесят девятый. У меня что, денег не хватило?
— Не в деньгах дело. Особенности вашего личностного континуума…
— Только не надо мне всего этого… Нельзя так нельзя. В вашем возрасте еще не понять, а ведь тридцать восемь — тоже молодость. Когда оглядываешься на полжизни назад, яснее видишь… Пусть будет тридцать восемь.
— Подтверждение получено. Вы учтите, там многое окажется не таким, как вы помните.
— Разберусь, дорогие доктора. Ну, что теперь?
— Просыпайтесь, Людмила Сергеевна. На счет «раз». Четыре, три, два…
Первым делом она машинально расправила скомканную простыню под боком. И только потом открыла глаза.
День был веселый, солнечный.
День приоткрытых дверей.
* * *Людмила вышла из здания института, бочком спустилась с крыльца и замерла. Двое наблюдали за ней сверху сквозь плохо вымытое стекло.
— Ох, чую, устроит нам завтра бабка, — нервно хохотнул младший. — Мало не покажется!
Он крутил и мял в пальцах сигарету, сбрасывая напряжение после сеанса. Похоже, недавно бросил курить — ноздри его хищно вздрагивали, ловя острый запах раскрошенного табака.
— Какая она тебе, на фиг, бабка? — резко сказал второй. — Моя ровесница.
— И сколько лет ты себе насчитал? — фыркнул первый.
— Дурацкий вопрос.
Старший помрачнел. На вид ему было около сорока, причем изрядно потрепанных сорока. Седина, залысины, усталая складка век, морщины.
— Есть такая цифра — год рождения, — проворчал он. — В паспорте записана… Выброси уже свою труху табачную и давай работать. Время не ждет.
Младший посмотрел на размочаленную в клочья сигарету, вздохнул и посыпал табаком неухоженный кактус на подоконнике.
Людмила наконец решилась и медленно двинулась к выходу с территории института.
— Удачи, Люсенька, — негромко пожелал ей старший.
* * *Первые шаги в прекрасном возвращенном ей старом мире Людмила делала как по скользкому льду.
Лед… Когда-то во дворе заливали каток. Дети ждали наступления морозов, как подарка. Дворник из шланга поливал огороженную площадку, слой за слоем наращивая лед. Старшие ребята играли в хоккей, малышня просто носилась на коньках. Сперва она каталась на детских, двухполозных, а когда отчим купил настоящие «снегурочки» — вот это была радость! Разогнаться — и уже у самого забора развернуться на месте, шикарно чиркнув зазубренным носком по льду, воображая себя Ириной Родниной перед полным стадионом аплодирующих зрителей…
Хватит воспоминаний, одернула себя Людмила. Но взбаламученная память никак не хотела улечься. Непрошеные образы привычно вставали перед глазами. Слишком часто она перебирала яркие слайды прошлого, пытаясь представить, как сложилась бы жизнь, если бы… Всегдашнее «если бы»! Если бы в тот раз сказать «нет», а в этот «да», если бы тогда пойти в поход по Крыму, бросить нелюбимую работу, однажды на перекрестке свернуть в другую сторону. Кто не задумывался над этим хотя бы раз? Не над судьбами стран и народов в альтернативном ходе истории, а над вариантами собственной жизни?
…Хватит, хватит, стоп, я сказала! Вот она, сбывшаяся мечта, возвращенное прошлое. Тридцать восемь лет. Хотела исправить ошибки — исправляй, перепиши жизнь набело с помятого, исчерканного черновика. Да не ошибись, Люсенька, другого шанса не будет.
Людмила осмотрелась по сторонам. Город праздновал май свечками каштанов, воробьи в свежей листве громко призывали радоваться жизни вместе с ними. Она достала из сумки косметичку, из косметички — зеркальце, сделала вид, что поправляет помаду. На нее глянула цветущая, едва начавшая полнеть женщина с весенне-зелеными глазами. «А я была симпатичнее, чем помню, — удивилась Людмила. — Нет, не была. Есть. Я прямо сейчас есть! Вот она, новая точка отсчета моей жизни».
И время пошло вперед.
Людмила вышла на проспект Победы, повернула в сторону метро… как бишь оно сейчас называется?.. уже не «Завод «Большевик»… ага, «Шулявская». Можно было подъехать, но ей захотелось пройтись, размять ноги, почувствовать, как ровно бьется здоровое сердце. Ну, почти здоровое. Таблетки «от сердца» у нее постоянно с собой, как когда-то у мамы, но надобятся редко. Пока еще редко.
Что-то затрепыхалось в сумке, задергалось живым тельцем, стремясь наружу. Людмила ахнула в голос, рванула застежку, запустила руку по локоть в сумочное нутро и выхватила оттуда вибрирующий прямоугольник. Мгновение она смотрела на вещь бессмысленно, пока не пришло узнавание — мобильный телефон! Самая нужная из игрушек первой четверти нового века. Пальцы сработали быстрее разума, нажали кнопку, и уже поднося мобильный к уху, Людмила успела прочесть на экранчике, кто звонит.
Володя. Вовка. Муж.
— Людка, ты где? Мобильник не берешь, на работу звоню — тебя нет, и что я должен думать?
В его деланно-шутливом тоне проскальзывали опасные нотки. У Людмилы занемели губы. Она слишком хорошо знала этот тон. Теперь все зависело от того, успел Вовка выскочить в магазин за водкой или не успел. И от быстроты, с которой она попадет домой.
— Я была у врача, — отозвалась Людмила как можно спокойнее. — Если ты забыл, девочки на работе должны были сказать.
Ошибка! Она поняла это почти сразу, но было поздно. Вовкин тон изменился, стал плаксиво-обиженным.
— Сказа-али, — протянул он. — А как же! У вас там женская подписка, правды не добьешься, все друг друга покрывают…
Он тянул что-то еще слезливо-сладко-ядовитое, и когда на пару секунд прервался, Людмила услышала громкий глоток: Вовка хлебнул водки прямо из горлышка. Значит, пьяных разборок не миновать. Возможны варианты, от плохо через отвратительно до полного аллес капут.
— Я еду домой! — громко сказала Людмила. — Слышишь меня? Я сейчас буду.
Она взмахнула рукой с бровки тротуара и села к первому же остановившемуся частнику, не торгуясь. Скорее, скорее!
Лифт не работал. Прижимая левую руку к груди, Людмила вскарабкалась на девятый этаж. Сердце колотилось так, словно вот-вот выскочит. Шумело в ушах. На площадке восьмого этажа ей пришлось остановиться, чтобы проглотить таблетку.
Она долго ковырялась ключом в двери, пока не поняла, что замок открыт, зато накинута цепочка. Людмила позвонила раз, другой. Квартира молчала. Людмила позвала мужа, приложив лицо к дверной щели. Спит? Позвонила еще, длинно, настойчиво. Набрала Вовкин номер на мобильнике и услышала в квартире нарастающее курлыканье сигнала. Одновременно Людмила снова надавила кнопку дверного звонка.
Разве можно спать под такой трезвон? Нельзя! Значит, муж не спит. Тогда почему не открывает? Воображение подбросило ей десяток картин, одна страшнее другой. Вовка на кровати, навзничь, голова свесилась с края. Вовка в горячей ванне, закатившиеся глаза сверкают белками из-под воды — остановка сердца. Вовка на кухонном полу, лужа крови расплывается под головой — полез на антресоль за заначкой, упал…
