Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1995 № 01
— А ты меня хорошо слышишь? Я тебя отвратительно.
Она осторожно убрала ладонь:
— Это все из-за мороза, что-то с линией.
— Да, наверное. Слушай, малыш, я звоню, чтобы сообщить — я вряд ли появлюсь сегодня и даже завтра. Честно говоря, мне не хотелось бы возвращаться в Лоуренс до пятницы. Много работы, и надо быть здесь. Завтра я попробую найти какую-нибудь квартиру. Для тебя.
— Ты собираешься искать квартиру в воскресенье? — она даже забыла на минуту о Григгсе.
— Разумеется, а что?
— Но я не собиралась приезжать!
Трубка умолкла на несколько секунд.
— Да, но ведь на следующий уикенд…
— Не стоит труда!
— О, Господи, да ведь я только хотел подобрать квартиру. Если не хочешь…
— Не хочу!
На этот раз пауза была длиннее, а затем голос Дональда зазвучал уже спокойнее:
— Я понимаю, ты нервничаешь. Работа для меня значит многое, но ты, разумеется, не обязана относиться к этому так же, как я. Я позвоню в понедельник, и мы поговорим. Ты все обдумаешь, и мы поговорим.
Памела с шумом выдохнула и только сейчас обнаружила, что все это время сдерживала дыхание.
— Послушай, я просто не хочу никуда ехать в такую погоду. Я еле дошла до дому, а ночью обещали снег! — прогноза погоды она сегодня еще не слышала.
— Я понял, понял. Запиши мой номер на всякий случай…
Шум воды в ванной прекратился, и квартира огласилась звуками хриплого кашля.
— Мне надо идти! — в панике закричала она.
— Да я только продиктую номер…
— Ладно, давай, только быстрее… у меня что-то подгорает на кухне!
Дон торопливо продиктовал номер, она собралась записать, но пока искала книжку, уже успела забыть его.
— Неприятности, мэм? — прокаркал Григгс из дверей ванной.
Памела взглянула на него. Он стоял на ковре в гостиной, обмотавшись полотенцем. Худой настолько, что голова, покрытая редкими бесцветными волосами, казалась непомерно большой. Он побрился старым лезвием и явно неудачно. Вода еще капала с него, оставляя темные пятна на полу.
— Идите в ванную, пожалуйста.
Он не шелохнулся. Памела сдалась:
— Ну хорошо. У меня неприятности. Что дальше?
Григгс шагнул назад в ванную:
— Он будет недоволен, что вы меня привели?
— Нет, если я ему не скажу.
Она направилась в спальню.
— Вытритесь хорошенько, а я подберу вам какую-нибудь одежду. Ваши вещи завтра отнесем в чистку, хотя по правде говоря большую их часть проще сжечь, чем вычистить.
— Врать тому, кого любишь — грех, — донесся до нее его голос. Затем она услышала, как он откашлялся и сплюнул в унитаз. Она не могла решить, какая часть этой симфонии была омерзительнее.
Ел Григгс неторопливо, чего Памела от него не ожидала. Она-то думала, он по-волчьи накинется на хлеб и жареного цыпленка, вымажется маслом и соусом — а он вместо этого ел степенно, тщательно пережевывая. Сначала она удивилась, а потом вспомнила, сколько у него зубов.
— Я отплачу за вашу доброту, мэм, — объявил он после пятнадцати минут молчаливого поедания обеда. Памела вздрогнула и со звоном уронила вилку на тарелку.
— После вчерашнего… вы ведь знаете, я могу это сделать.
Памела тщетно пыталась наколоть на вилку кустик цветной капусты:
— Не нужны мне деньги. Я просто не могла дать вам замерзнуть.
Григгс вытер губы рукавом пижамы. Это ее успокоило; только то, что он ведет себя как обычный бродяга, давало ей некоторое преимущество.
Вы же знаете, я не о деньгах, мэм. Та маленькая таблетка — вы помните… Я забрал ваш грех, и вам не придется об этом больше думать. Я могу сделать и больше. Я — грехоед.
Памела усмехнулась, надеясь, что его это не обидит:
— Я с восемнадцати лет не верю в Бога, мистер Григгс. Родители пытались меня воспитать в этом духе, но что выросло — то выросло, и давайте больше не будем о грехе.
Григгс рассмеялся — если этот отвратительный скрип можно назвать смехом.
— Ваши слова говорят о том, что вы просто не любите Бога, и здесь я с вами согласен. Мне этот сукин сын тоже не нравится. — Он уставился в тарелку. — Но это не значит, что его нет.
Памела положила вилку.
— Любовь тут не при чем. Я просто не верю — вот и все.
— Впрочем, это без разницы, — Григгс взял из хлебной корзинки булочку и протянул ей. — Это подействует лучше таблетки, вам надо лечь и положить это вот сюда, — он задрал рубашку и ткнул себе в солнечное сплетение.
Памела встала и собрала посуду.
— Я не хочу об этом больше слышать. Спать будете на диване. Думаю, что в Армии Спасения может не оказаться для вас места. Если будете меня злить — опять окажетесь на улице.
Григгс положил руку ей на плечо.
— Я не собираюсь вас злить, мэм.
— Не хочется вас обидеть, но мне кажется, что занятие этим, как вы называете, «грехоедством»…
— Это чистая правда. Если вам неприятно об этом думать — не думайте об этом вообще. Просто делайте, что я вам скажу. Я заберу ваш грех, и ваша душа успокоится. А это то же самое, как если бы я заранее обещал вам местечко в раю. Или наоборот, вытащил бы вас из ада.
Он повернулся и вышел из кухни, пижамные штаны были ему велики и нелепо хлопали по коленкам. Памела вымыла посуду и обвела взглядом кухню. Все было чисто, только посреди стола в корзинке лежала одна единственная булочка.
«Как это она может забрать мой грех?» — неожиданно подумала Памела. И вообще, как это можно измерить грех? Чем? Литрами? Галлонами? Метрами? Килограммами?
Из гостиной донесся кашель Григгса. Если она не верит ему, то зачем притащила его к себе? Уж, конечно, не по доброте душевной — ведь бродяг на свете много, но всем им помогать она не собирается.
— Какого черта? — произнесла она вслух. Все равно никто не узнает. Она схватила булочку и решительно вошла в гостинную, где ее ждал Григгс.
— Ложитесь на спину.
Она опять впала в панику. Что, если он просто хочет ее изнасиловать?
— Ложитесь и успокойтесь.
Она села на диван, но все еще медлила:
— Я не знаю, что вы хотите.
Григгс, кряхтя, уселся на ковер, скрестив ноги.
— Неужели вы испугались бродяги? Я уже забыл, как это делается, я ничего не смогу сделать с вами. Да если бы и мог, не стал бы. Если вы думаете, что я хочу вас изнасиловать или ограбить — что ж, я буду сидеть здесь: и вы увидите, как только я пошевельнусь. Молодая здоровая женщина против костлявого старика…
Вообще-то, это было правдой. Сжимая в потной руке булочку, Памела медленно улеглась на диван. Когда голова ее коснулась подушки, она почувствовала, что во рту у нее пересохло. Дрожащими пальцами она засунула булочку под майку.
— Что я делаю? — прошептала Памела.
Она прижала булочку к телу обеими руками, как сказал ей Григгс и бессмысленно уставилась в потолок.
— Расслабьтесь, — раздался голос Григгса, — иначе вы не сможете вспомнить то, от чего вам хочется избавиться.
— Я пытаюсь.
Григгс откашлялся несколько раз и произнес:
— Все в порядке, мэм, вы просто боитесь того, чего не знаете. Так что доверьтесь мне, и вам воздастся. Он снова закашлялся.
Памела вскинула голову:
— Вам нужен доктор.
Он заставил ее улечься обратно одним взглядом.
— К черту докторов и к черту Армию Спасения. Можете вышвырнуть меня, когда вам угодно, но не указывайте мне, куда я должен идти, — он снова вытер рот рукавом, — вы спрашиваете себя — кто такой Григгс. Этот вопрос вас мучит. Григгс — никто. Григгс — сын Большого Города, сын трущоб. Он видел, как его мать умерла от рака, ему было семь лет, и с тех пор он стал задумываться о грехоедах — он узнал о них от одного бродяги, который пришел к умирающей мамаше. И этот вот бродяга рассказал, что она была ведьмой, хотя остальные считали ее просто сумасшедшей. Да, так вот… Григгс видел, как его мама лежала обнаженная, на кровати, а на животе у нее лежали хлеб и мясо, как будто она была обеденным столом, а бродяга сидел рядом, а потом съел эту пищу; затем бродяга потрепал маленького Григгса по плечу и сказал: «Не удивляйся, сынок, потому что я грехоед. И я забрал грехи твоей мамы, чтобы ее душа могла отправиться в рай».
Голос Григгса звучал глухо и монотонно. От него Памела постепенно впадала в транс и уже плохо понимала смысл слов. Тело ее расслабилось; сейчас она чувствовала себя маленькой девочкой, засыпающей, пока папа рассказывал ей сказку на ночь. Бродяга продолжал:
— Вскоре мама отдала Богу душу. Григгса отправили в приют, а того бродягу положили в государственную клинику. Григгса взяли чужие люди. Новая мама била его и забирала все деньги, которые Григгсу давало государство, и чем взрослее становился Григгс, тем больше ему хотелось убежать. А чем больше ему хотелось убежать, тем чаще он проводил время в обществе бродяг, собиравшихся под мостом через Кау-ривер. Тогда там было много бродяг. Впрочем, они и сейчас там есть. Один из них — вот тут-то и начинается история, мэм, — один из них был старый грязный бродяга — тот самый, который съел мамины грехи. Каждый раз, когда Григгс убегал из дому, этот бродяга рассказывал ему разные истории. Истории о том, как в давние времена в доброй старой Англии любой ребенок знал о грехоедах, а в каждом городе был собственный. Когда кто-нибудь умирал, к нему звали такого грехоеда, и он заботился о том, чтобы душа умершего попала прямо в рай. Единственная беда заключалась в том, что когда приходил черед помирать самому грехоеду, душа его отправлялась прямехонько в ад, потому, что никто уже не мог избавить его от груза грехов. Но, как рассказывал старый бродяга, это не очень-то волновало их, ибо они обладали достаточной силой, чтобы сразиться с дьяволом.
