Александр Сытин - Желтый Мрак
Но через час она пришла ко мне вся в слезах. Как раз у меня сидели Звонарев и Этмар.
— Что это с тобой? — первым увидел ее Николай Иванович.
— Никто не пущат…
— Как так?
— Да, товарищ дохтур, мать гонит, отец тоже. Братья и глядеть не хотят, все в один голос говорят мне, что прочумела я.
Мы переглянулись.
— Но что нам с ней делать? — вопрос Николая Ивановича был ко мне.
Я молчал. Но тут ко мне подошел мой новый приятель китаец и полушепотом проговорил:
— Капитана, давай ее мне в хозяйки. Моя теперя торговать против вас будет. Бакалейка делать станет. Хороший бакалейка. Там все помирал, я один купеза буду. Хочет она женой моей встанет. Моя денег много. Хочет хозяйкой?..
Я посмотрел на Нюрку. Она все это слышала и, покраснев, опустила глаза. Потом покорно проговорила:
— Мне теперь все равно. Петюньку не люблю…
— Карашо, ошень карашо, — весело проговорил Этмар. — Ее кровь — палочка чахотки поглотила палочку чумы. Она теперь совсем здоровый стал. Карашо, ошень карашо. Этой первый случай мой практик.
— Наверное и у меня, так же и у него — это уже три случая, — указал я улыбаясь рукой на китайца.
— О, это совсем карашо. О!..
Тут меня внезапно вызвали по телефону из штаба. Астафьев сообщил, что приехали культработники.
— Что ж, как раз кстати… подумал я и пошел в штаб.
Февраль 1927 г. МоскваИВАН НОВОКШОНОВ — Как был задержан Колчак.
Воспоминания.
Часов в шесть вечера 12 января 1920 года в штаб 5 Зиминского Кавалерийского имени Гершевича партизанского отряда, находившийся в то время в 8 верстах от станции Зима на Филипповском участке, приехали члены Зиминского Уездного Политического Центра товарищи Уразметов[4], Трифонов[5] и Добрый-День[6].
Торопливо поздоровавшись с находившимися в штабе партизанами, они сразу же предложили мне удалить всех из комнаты, т. к. у них будет секретный разговор.
На мой вопрос о том, можно ли остаться военкому отряда т. Рубенович[7] и чеху коммунисту т. Кратохвил[8], один из приехавших, кажется т. Уразметов, сказал, что, пожалуй, и можно, но все-таки лучше, если вообще не будет никого.
Несмотря на то, что этим ответом Уразметов дал ясно понять, что Кратохвил и Рубанович должны уйти, они все-таки остались и, после того, как остальные ушли, Добрый-День, закрыв на крючек дверь, спросил меня о том, каким количеством свободных людей я располагаю в данную минуту.
— Не больше, как полуторасотнями человек, — ответил я, — а зачем это?
— Маловато, — проговорил Добрый-День, — а где же остальные?
— В разгоне. Часть под Балаганском, часть под Тулоном и еще кое-где. А зачем тебе понадобилось? — спросил я.
— Затем, чтобы арестовать Колчака, — как-то сразу выпалил Добрый-День и обвел нас всех взглядом.
Ни я, ни Кратохвил с Рубеновичем минуты две не могли сообразить говорит ли Добрый-День правду или смеется.
Первым заговорил Рубанович:
— Ты в шутку это или серьезно? — спросил он.
— Какая там к чорту шутка! — ответил Добрый-День. — Не до шуток теперь. Мы, — он кивнул в сторону Трифонова и Уразметова, — сегодня получили сведения от чешской подпольной ячейки о том, что не позже, как к утру завтрашнего дня в Зиму прибудет Колчак в чешском эшелоне.
— А откуда ячейка об этом знает? — задал вопрос я.
— Значит знает, когда говорит. Они даже про поезд сказали. Какой номер-то? — повернулся он к Уразметову.
— Пятьдесят восьмой бис, офицерский вагон, — ответил тот.
После этого все замолчали.
Сообщение было большой неожиданностью. Хотя каждый из нас и знал, что дни колчаковской власти уже сочтены, что образовавшиеся по линии железной дороги от Нижнеудинска до Иркутска Политические Центры с каждым днем все больше распространяют свою власть и что руководство ими находится в руках надежнейших товарищей-коммунистов, тем не менее у всех нас до этого была твердая уверенность, что Колчак использует все средства для того, чтобы пробраться на Дальний Восток.
У меня почему-то сложилось убеждение, что Колчак будет отступать на Восток вместе с корпусом генерала Каппеля, слухи о котором время от времени доходили до отряда, и теперь, вдруг, Колчак едет в чешском эшелоне, как простой чешский офицер.
Почему-то не верилось, что так может быть, и я еще раз переспросил Уразметова, правда ли все то, что он говорит.
— Если бы неправда, то мы бы не приехали, — ответил У разметов.
— Ну, так как же быть? — задал вопрос Добрый-День.
— По совести сказать — не знаю, — ответил я.
— Но, ведь, делать-то что-нибудь надо, нельзя же пропустить такой случай, — вскипятился вдруг Добрый-День и стал нервно бегать взад и вперед по комнате. — Если мы его пропустим, даже не сообщив никому, то он может совсем удрать, а это, ведь, преступление.
— Это верно, — подтвердил Рубанович. — Надо что-нибудь предпринимать.
Однако, сколько мы не думали, выхода из создавшегося положения не было. Арестовать Колчака не представлялось возможным.
Для этого не было ни сил, ни средств. Имевшиеся в моем распоряжении полтораста человек были слишком слабо вооружены, у части из них не было даже винтовок, а лишь берданки и охотничьи ружья.
Пулеметов же в отряде всего-на-всего был один и тот был с той частью отряда, которая ушла под Нукут.
А на станции Зима, по сведениям, имевшимся в штабе отряда, стоял 4 Кавалерийский полк имени Яна Гуса, три дивизиона кавалерии, один полк пехоты и два бронированных поезда, не считая роты белых, несших охрану пакгаузов и станционных зданий.
Соотношение сил было неравно И когда мы, пробившись битый час над всевозможными предположениями и не приняв ни одного из них, увидали, что нам сделать что-либо не удастся, у всех как-то невольно опустились руки.
— Тогда хоть едем с нами в Зиму, — обратился ко мне Трифонов. — Может быть, что-нибудь придумаем.
— Ладно, — согласился я и, позвав ад'ютанта Соседко[9] и эскадронного командира Угроватова[10], приказал им готовиться в дорогу.
__________
В Зиму мы приехали на рассвете 13 января, при чем, чтобы не быть замеченными чешской охраной на переезде, повернули от села Ухтуя на деревню Чиркино и проселочной дорогой, через кладбище, выехали к станционным зданиям.
Остановились на квартире Трифонова, куда вскоре прибыли все большевики — члены Политического Центра.
Вновь началось совещание и вновь ничего не было придумано, а время, между тем, шло. Со станции прислали записку от чеха-большевика о том, что поезд № 58-бис вышел со станции Куйтун. Нужно было действовать, что-нибудь предпринимать и, вот, в тот момент, когда казалось, что мы бессильны, мне пришла в голову мысль отправиться к начальнику чешского гарнизона, полковнику Ваня, и требовать от него выдачи Колчака.
— Так он тебе и выдаст, — засмеялся Добрый-День. — Он нас за сумасшедших сочтет, а, пожалуй, еще и арестует.
— Попытка не пытка, — ответил я. — А что касается ареста, так это мы увидим.
Мое предложение, несмотря на всю его абсурдность, встретило единогласное одобрение. Один только Добрый-День говорил, что из этого ничего не выйдет.
В три часа дня я, Трифонов, Добрый-День, Угроватов, Уразметов, Соседко и еще один, неизвестный мне, человек вышли из квартиры Трифонова и направились к вагону, стоявшему в тупике около вокзала.
Мое предложение, несмотря на всю его абсурдность, встретило единогласное одобрение.Наше появление на вокзале, вследствие того, что я и мой ад'ютант Соседко были одеты в длинные бурятские шубы с нашитыми на груди широкими красными лентами, на которых было написано «Вся власть советам» и потому, что на наших шапках были нашиты красные треугольники, не говоря уже об оружии, которым мы были увешаны, что называется с головы до ног, вызвало переполох.
Люди с недоумением останавливались. Со всех сторон слышался шепот.
Подойдя к вагону, на дверях которого была прибита дощечка с надписью:
«Начальник Гарнизона
и Комендант станции Зима
Полковник ВАНЯ»,
я постучал.
На стук из вагона вышел чех и, осмотрев нас с головы до ног, спросил:
— Что угодно?
— Мы к полковнику. По делу. От Политического Центра. Доложите. — Сказал Трифонов.
— Сейчас, — кивнул головой чех и скрылся в вагоне.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и трех минут, как тот же чех вышел на площадку и жестом пригласил нас внутрь вагона.
В вагоне было полутемно. Горевшая на письменном столе лампа под зеленым абажуром бросала слабый свет на окружающие предметы и, поэтому, когда мы вошли, я не мог различить ничего и, только минуту спустя, увидел стоявшего в углу около стола человека, внимательно рассматривавшего входящих.
