Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1986 год
— Ребята, трудности у нас одинаковые. Давайте вместе подумаем, что делать. Мне кажется, чтобы завоевать доверие крестьян, нужно выйти с ними в поле. И не просто работать рядом с ними: работать не хуже них. Будет трудно, может быть, очень трудно. Но это единственный путь к их сердцам.
Наутро я пошла с крестьянами в поле. А вечером едва добрела до своей хижины. Следующим утром болело все тело, все суставы. На третий — с помощью дона Педро сделала почти половину того, что обычно делает крестьянка. На четвертый хотелось все бросить и уехать домой. Но после работы в мою хижину пришли восемь женщин и трое мужчин. Мы долго разговаривали, они расспрашивали меня о революции, о Сандино, о жизни в столице. Следующим вечером пришли уже пятнадцать человек, потом двадцать... Так сложился мой класс.
Пять, месяцев по вечерам я учила их читать и писать, а днем они учили меня крестьянскому труду. Про джинсы и маникюр я и думать забыла. Ходила, как и все крестьянки, в ситцевом выгоревшем платье, веревочных сандалиях. Научилась печь великолепные «тортильяс», топить очаг, обмолачивать кукурузу... Многому научилась. А главное — узнала, как живут крестьяне, о чем думают, о чем мечтают. Разве смогла бы я приобрести такой опыт, оставаясь в Манагуа? Никогда. И представляешь, мои бывшие ученики до сих пор пишут мне письма!..
Мальчишки Манагуа
Разбирая старые дневники, относящиеся к сентябрю 1981 года, к первым месяцам пребывания в Никарагуа, я нашел такую запись:
«Мальчишки... Не знаю, где они ночуют. Наверное, в развалинах, которыми изобилует центр старого Манагуа, разрушенный землетрясением 1972 года. Проезжая мимо этих руин по узким, заросшим бурьяном улицам после наступления сумерек, нет-нет да увидишь слабый огонек костра. Он выхватывает из темноты контуры маленьких человечков. А может быть, они спят в дощатых халупах Восточного рынке, раскинувшего на километры свои убогие навесы...
С первыми лучами еще не жаркого утреннего солнца ребятишки появляются на перекрестках, у ресторанов, кафе, дешевых забегаловок, носятся по улицам с ящиками для чистки обуви за спиной... Грязные, одетые в лохмотья... Дети, которых война и репрессии национальной гвардии оставили без родителей.
— Как тебе живется, приятель? — спрашиваю я чумазого паренька, который протирает тряпкой стекло моей машины, пока горит красный свет.
— Хорошо, только есть очень хочется, — бойко отвечает он и весело улыбается, сверкая черными глазенками. — Готово, сеньор! Пятьдесят сентаво...»
Вот такая запись. Тогда подобные сцены встречались, к сожалению, часто. И не только в Манагуа.
В 1983 году правительство Национального возрождения начало кампанию по борьбе с детской беспризорностью. В ней участвовали министерства внутренних дел, социального обеспечения и здравоохранения. Были организованы три центра, где дети, потерявшие родителей, могли жить, учиться, овладевать ремеслами и профессиями. Словом, детские дома.
В одном из них, «Ла Маскота», я и познакомился с Генри Санчесом. Если быть точным, первая встреча с ним произошла на Восточном рынке.
С Хосефиной Рамос, директором Национального центра по делам детей, мы проезжали по узкой, шумной, извилистой улочке рынка. В открытые окна машины лился запах жареной рыбы, долетали крики торговок, обрывки фраз. Вдруг Хосефина, с неожиданным для ее комплекции и степени доктора юриспруденции проворством, на ходу выскочила из машины и... нырнула под прилавок. Через мгновение, тяжело дыша, она тащила за шиворот чумазое и оборванное существо с копной вьющихся волос. Существо это упиралось, но Хосефине все же удалось втолкнуть его на заднее сиденье и захлопнуть дверцу. Человечек сердито сверкнул темными глазами, шмыгнул носом и произнес:
— Меня зовут Генри Санчес. Донью Хосефину я знаю. А ты кто такой?
Как выяснилось из рассказа Санчеса, из интерната он удирал уже пять раз. Непременно удерет и сейчас, только передохнет и подкормится. Почему? Есть одно очень важное дело. Но вот если бы ему удалось попасть в «Ла Маскота», там бы он остался. Почему? Говорят, там можно выучиться даже на механика, а моторы он любит.
— Ну что с ним прикажете делать? — воскликнула Хосефина Рамос. — Ведь опять удерет. Придется, видно, отправить его в «Ла Маскота». Все туда хотят, а мест в детском доме всего пятьсот...
Когда мы доставили Генри в «Ла Маскота», он дал обещание не пытаться бежать.
Позднее Хосефина дополнила рассказ мальчишки. Генри — круглый сирота. Мать умерла, когда он был еще совсем малышом, отец погиб при освобождении города Масайи. Но Генри не верит в его гибель, ищет отца по всей стране. Это и есть то самое «важное дело».
Генри Санчеса мне увидеть больше не пришлось, но знаю, что жизнь его устроилась и из «Ла Маскота» он не удрал,
Надо сказать, что за три с лишним года, проведенных мной в Никарагуа, судьба многих юных никарагуанцев менялась на глазах. Революция, преобразующая страну, неизбежно меняет и жизнь людей, образ их мыслей, само отношение к действительности...
Впервые я обратил внимание на Маурисио все в том же 1981 году. С утра и до вечера мальчишка вертелся на одном из оживленных перекрестков Манагуа. Очень скоро он подхватил наше словечко «привет» и, завидев мою машину, махал рукой и кричал на всю улицу: «Привет, русо!» Пока горел красный свет, мы успевали поболтать. А его команда — семь-восемь мальчишек перебегали от машины к машине и совали в окна кульки с мандаринами, газеты, жевательную резинку. Они зарабатывали на жизнь. Сам же Маурисио устраивался на крыльце углового кафе, неторопливо раскладывал на деревянном ящике коробочки с ваксой, щетки, бархотки: чистил обувь. Дело уважаемое, и потому именно он «заведовал» перекрестком. Мальчишки безусловно признавали его авторитет.
Однажды в сильный ливень я заскочил в кафе. Маурисио был на посту — сидел на ступенях, накрывшись с головой куском полиэтиленовой пленки. Я пригласил его перекусить. Мальчишка не заставил долго себя уговаривать, но все же решил дать необходимые разъяснения.
— Вообще-то есть я не хочу, — проговорил он, с удивительной быстротой опустошая тарелку. — Правда, сегодня я не пообедал — некогда было. Вот еще бы кока-колы... Очень нравится кока, а хозяин мне в кредит не верит...
Судьба тринадцатилетнего Маурисио весьма типична для детей его поколения. Жил он с матерью и тремя младшими братишками. Отца убили сомосовцы. Учиться еще не начинал: мать больна и не может работать. Все пятеро живут на его заработок. Нелегко, но что делать? Жизнь получше станет, можно и об учебе подумать.
Через год я встретил Маурисио в маленькой автомастерской. Он обрадовался и как со старым знакомым поделился новостями: учится на механика, ходит в первый класс школы для взрослых.
— Как дела дома, Мауро? — спросил я.
— Мама умерла в августе... — вздохнув, ответил он. — Живем теперь вдвоем с братишкой. Двух младших приняли в «Ла Маскота». Я их навещаю. Сыты, одеты, учатся, играют... Ребята с перекрестка разошлись. Кое-кто работает, как и я... Знаешь, русо, мне читать понравилось. Почему? Кино посмотрел, — и все, а тут читай, сколько хочешь раз. Прочел одну книгу, бери другую... Ты говорил, у тебя книги есть. Дашь?
С тех пор Маурисио не раз забегал ко мне. Возбужденный, радостный, он вечно куда-то торопился, выпаливал новости: «Был с молодежной бригадой на сборе хлопка. Мирные парни. Дружные, веселые...», «Вступил в «Сандинистскую молодежь». Ячейку у себя в мастерской сколачиваю...», «Записался в народную милицию. Карабин изучаем — сборка, разборка...»
Последняя наша встреча произошла незадолго до моего отъезда. Я поехал тогда в командировку на север, в районы боевых действий сандинистской народной армии. Обстановка в те дни накалилась донельзя — приближались первые в истории Никарагуа демократические выборы, и «контрас» особенно усердствовала, отрабатывая полученные от Белого дома доллары... И все в стране понимали, что сомосовские группировки, вторгшиеся в пределы республики, должны быть разбиты. Молниеносно, наголову, одним ударом. Только так можно было удержать американскую администрацию от прямой интервенции.
Бои шли жестокие.
В поселок Эль Хикаро мы приехали под вечер. Было тихо. На горы Сеговии уже наполз туман, укрывая синие леса белой пеленой. Из темных провалов ущелий надвигалась ночь, и лишь вершины, разорвав туман, плыли в призрачных сумерках.
На тесной соборной площади, окруженной кустами и кособокими домишками под черепичными крышами, подмигивал огонек костра. Тихо 5 тенькала гитара.
— О вчерашнем бое лучше Маскоту расспросите. Он у нас отличился, — негромко сказал капитан Сесар Ларгаэспада, помешивая веточкой кофе, булькавший в котелке над костром. Солдаты заулыбались, красные блики плясали по смуглым лицам. — Что смеетесь! Вы-то привычные, а у парня — первый бой...
