Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год
В башенках и «фонариках» над Золотыми воротами разместился Союз архитекторов. В доме, где вход украшает Немезида с весами — богиня справедливости,— и сейчас по старой традиции находится суд.
Несколько шагов — и надо мной высокобортный, одномачтовый корвет ганзейских времен, оплетенный железным кружевом. По крутой, как корабельный трап, каменной лестнице поднимаемся в Морской институт.
В комнатах, увешанных картами, фотографиями судов, слышен, кажется, гомон волн. Шум все громче... Перед нами на столе маленькое лабораторное море, и ученые наблюдают за его поведением. Им хорошо видно, как вода поднимает и разносит песок, как вырастают отмели и косы.
Почва польского побережья легкая, размывается быстро. Море наступает, залив углубляется в сушу — над водой, смотришь, вырастает песчаная коса и запирает образовавшуюся бухту. Одна такая коса, самая большая, начинается восточнее Гданьска и тянется почти до самого Калининграда. Море строило ее сотни, тысячи лет. Важно разгадать все секреты этой работы моря. В лаборатории сооружают волноломы, возле них образуются завихрения воды, они мешают песку осесть. Значит, можно обуздать воду, заставить ее работать на человека.
Не сегодня-завтра такие пороги-волноломы, многократно увеличенные, будут сооружены близ Гданьска, в рыбачьей гавани. Рыбаки-кашубы получат широкий и надежный выход в открытое море.
Семь футов воды под киль!
В Гданьске нигде не отрываешься от моря, не забываешь о нем. Каждый третий поляк на улице так или иначе связан с морем. Плакаты зовут молодежь на суда, в порт, на верфь.
Stocznia — Сточня! Меткое слово, в нем слышится движение судового корпуса, соскальзывающего со стапеля в воду.
Слово «Сточня» попалось мне на табличке у входа в старинный дом на Длугом Тарге — так случилось, что я попал на выставку, посвященную судостроению.
В довоенном Гданьске, в «вольном» городе, верфь была, но по сравнению с нынешней небольшая. Война разрушила ее до основания. Теперь марка «Сточни» на многих великолепных, мощных судах. Из них немало плавает под советским флагом.
Для нас был построен «Пионерски — большой теплоход-рыбозавод. В течение суток он дает 150 тонн филе из сельди, 100 тонн консервов, 100 тонн рыбной муки. Рыбу для «Пионерская ловит целая флотилия промысловых судов. Водоизмещение судна — десять тысяч тонн, воды и топлива он берет столько, что может работать семьдесят пять дней в открытом море, не заходя в порт.
Фотографии судов — шедевров Гданьской верфи говорят сами за себя: пассажирские теплоходы, суда для перевозки леса, руды, танкеры.
Польский флаг по морям и океанам в числе других судов несет «Солдек» — грузовоз, уроженец «Сточни», первым спущенный на воду в 1949 году. Солдек — это фамилия. Чья же?
Станислав Солдек работал разметчиком. Подобно закройщику, он орудовал куском мела, указывал, где надо обрезать, где просверлить отверстия. Только рисовал он не на сукне, а на стальных листах, из которых составляется обшивка судна. Стальной костюм должен сидеть плотно, без складок, без морщин. Очень ответственная работа, требующая и глазомера, и аккуратности, и вкуса. И любви к рождающемуся кораблю.
Вся верфь решила: пусть теплоход будет «Солдеком»! Лучшего имени не найти!
На стендах выставки Солдек-человек, «Солдек»-теплоход.
Умные, упрямые глаза в сетке мелких, острых морщинок. Высокий лоб, крепкий подбородок. Он к тому же и красивый парень, этот Солдек. Красивый по-современному, когда лица светятся изнутри яркостью мысли.
На скуле теплохода, на темном фоне белеют огромные буквы — СОЛДЕК. Был один Солдек, талантливый рабочий на верфи. Стало два Солдека, человек и теплоход. И между ними завязались сложные взаимоотношения, наверное, несколько неожиданные для Солдека-человека.
— На него это повлияло, — говорит девушка — экскурсовод на выставке. — Когда все смотрят на тебя, и дома и за морями, вы понимаете...
Солдек учился и раньше, но диплом инженера его не очень манил. Хватало ему и почета и денег. В конце концов не всем же иметь дипломы! Но теплоход внушил Солдеку странное недовольство собой. Он принялся изучать языки — русский, английский. Вскоре товарищи узнали, что Солдек поступил в заочный институт. Друзья звали посидеть за кружкой пива. Некогда! Дела — свыше головы! Иные посмеивались: студент! В этом возрасте у человека дети-студенты! Солдек не мог объяснить до конца, до самых корней, что с ним произошло.
Несомненно, «Солдек»-теплоход унес с собой какую-то частицу Солдека-человека. Он работал у себя на верфи и в то же время бродил по свету, входил в иноземные гавани, знакомился с людьми, называл себя. Да, он словно обменивался рукопожатиями то с бразильцем, то с норвежцем или африканцем. И каждый расспрашивал о житье-бытье...
Можно ли допустить, чтобы теплоход плавал, сражался с бурями, а Солдек-человек встал на прикол, на мертвый якорь?
Так объяснила мне случившееся с Солдеком славная, большеглазая девушка-экскурсовод. Но как было бы интересно послушать его самого! Если он в Гданьске...
— Он в командировке, — услышал я. — Он теперь крупный инженер, много придумал нового на верфи...
Судьба, однако, сжалилась надо мной — другого «Солдека» я застал.
Его ладная, осанистая фигура выросла передо мной, когда мы покидали порт. Над ним трепыхались пестрые сигнальные флаги, которые мне всегда напоминают новогоднюю елку. Назначение их, однако, самое прозаическое — один флаг, например, сообщал, что «Солдеку»-теплоходу требуется пресная вода. Я оглядел его надстройку, безупречно белую, словно накрахмаленная манишка. На палубе шла уборка. Очевидно, судно освободилось от груза и теперь, перед новым рейсом, приводило себя в порядок. Донесся скрежет напильника, снимавшего пятно ржавчины.
«Солдек»-теплоход, стальной красавец, обросший кранами, лебедками, увенчанный антенной радара, похожей на цветок с кружевными лепестками, провожал нас домой.
«Счастливого тебе пути! — сказал я мысленно, обращаясь к теплоходу. — Семь футов воды под киль!»
В. Дружинин, наш спец. корр.
Бенгт Даниельссон. Призрачный мир ноа-ноа
«...В конце октября 1965 года осуществилась моя мечта: вместе с советскими друзьями я посетил залы Музея имени Пушкина и Эрмитажа, где яркие краски Гогена спорили с хмурым осенним небом за окном. ...От души надеюсь, что долгая исследовательская экспедиция, которая началась полтора десятка лет назад на Маркизских островах и закончилась в Москве, не только поможет лучше узнать биографию Гогена, но в какой-то мере бросит дополнительный свет на самое главное в жизни великого гения — на его творчество». Это пишет Бенгт Даниельссон. Тот самый Бенгт Даниельссон, с которым мы вскользь познакомились, читая «Путешествие на «Кон-Тики», и которого потом хорошо узнали по его собственным книгам: «Счастливый остров», «Бумеранг», «Позабытые острова»... И вот новое путешествие — не только в пространстве, но и во времени. Новое исследование не только природы и этнографии, но и прежде всего трудной, сложной жизни человека, имя которого знают все любящие искусство. Мы предлагаем читателям «Вокруг света» фрагменты сложной и многоплановой книги Бенгта Даниельссона «Гоген в Полинезии», которая подготовлена к печати в издательстве «Искусство».
«И я уже решил. Вскоре я уезжаю на Таити, маленький островок в южных морях, где можно жить без денег. Я твердо намерен забыть свое жалкое прошлое, писать свободно, как мне хочется, не думая о славе, и в конце концов умереть там, забытым всеми здесь, в Европе...
Я мечтаю расстаться с этим нудным европейским существованием, с этими тупицами, скрягами и пузатыми пройдохами... Ах, как чудесно будет вволю упиться свободой, любоваться морем, вдыхать безлюдье!..»
Это написал Поль Гоген — сорокалетний, мало кому известный тогда художник, бросивший все, чтобы уйти в мир, свободный от зависти, злобы и золота, и жить в этом мире, и рисовать этот мир, затерянный во времени.
И вот жарким тропическим утром 9 июня 1891 года пароход «Вир», на котором плыл Гоген, преодолев проход в коралловом рифе, встал на якорь в бухте Папеэте, главного города Таити, колониального владения Франции. Густой туман еще не рассеялся, и видно было только основание свинцово-серого треугольника — подножие вулкана, возвышающегося над островом.
Туман на полчаса отдалил художника от встречи с островом «потерянного рая», на полчаса — от первой боли разочарования.
Вместо красивого селения с живописными хижинами его ожидали шеренги лавок и кабаков, безобразные неоштукатуренные кирпичные дома и еще более безобразные деревянные постройки, крытые железом. «Цивилизация солдат, купцов и колониальных чиновников... Глубокое горе охватило меня», — безнадежно восклицает Гоген, поняв, что его поиск «земного рая», только начинается...
