Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1993 №03
Когда-то эти места были исхожены вдоль и поперек. Вверх по Пёзе, где на гребьях, а где бечевой и лазом,— толкаясь против течения шестами, плыли веками новгородские ушкуйники и ватажники, иноки, старообрядцы-переселенцы, многочисленные служивые, торговые и промышленные люди, ходившие на Печору, в низовья Оби и златокипящую Мангазею. И был здесь волок — знаменитый водноволоковой путь через отроги Северного Тимана, проложенный еще при легендарной чуди. Он попал в русскую историю с легкой руки австрийского посла Сигизмунда Герберштейна («Записки о Московии», XVI век), слуги четырех королей. А тот, в свою очередь, прознал о нем от воеводы князя Семена Курбского, в 1499 году водившего через Пезский волок почти двухтысячную рать для покорения Югры.
Некоторые наши историки называли Герберштейна «родоначальником европейских сказочников о нашем отечестве», но о Пезском волоке он сообщает довольно точно: с верховьев реки «пять верст волокут суда в два озера и открываются две дороги. Одна из них, с левой стороны, ведет в реку Рубиху, по которой можно добраться в реку Чирку», а оттуда и в исток Цильмы. Лодки и груз перетаскивали на специальных двухколесных телегах с помощью лошадей, которых здесь держали постоянно. В XIX веке этим путем прошли и описали его в своих книгах академик Александр Шренк, известный исследователь Севера Павел Крузенштерн и архангельский губернатор князь Н.Д.Голицын.
Между прочим, последнее описание относится к 1888 году, и, как пугали нас местные жители, «ни дорог, ни тропы на Цильму уже не сыщешь — заросли лесом и мхом, завалены сухостоем». Одним словом, был волок — да закрылся от непрошеных гостей, отгородился от мира, замкнулся в себе. Шутка ли: более ста лет им никто не пользуется! И даже промысловики-охотники туда не ходят...
Но... нет таких крепостей, которые не брали бы «ушкуйники»! Единственное, что тревожило всех,— массивные, с тяжелыми днищами лодьи «Ильмень» и «Печора», совершенно не приспособленные для волока. И груз — больше тонны, который надо перетащить на собственном горбу. Меня же огорчало то, что командировка моя давно просрочена и пора возвращаться домой, что мне не придется пройти Пезский волок...
Олег Ларин
Оклеветанный Нерон
На мощеной дороге, совсем рядом, послышался дробный стук конских копыт. Нерон встал и едва слышно выговорил строчку из Гомера:
«Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает...»
Он схватил два меча. С помощью своего советника по прошениям Эпафродита он вонзил себе в горло один из мечей.
Кавалькада приближалась. Центурион, соскочив на землю, попытался остановить кровь, хлынувшую из раны, зажав ее плащом. Нерон знал, что сенату, постановившему засечь его насмерть, он был нужен живым. Он только и вымолвил: — Слишком поздно. Голос его осекся. Но сколько горечи было в его последних словах:
— Вот она, ваша верность...
«И...— пишет Светоний,— (он) испустил дух. Глаза его остановились и выкатились, на них ужасно было смотреть».
Нерону было немногим более тридцати лет. Правил он тринадцать лет и восемь месяцев. О нем уже сложили легенду как о самом страшном из чудовищ, каких когда-либо носила земля. На протяжении веков легенда эта подкреплялась все более ужасающими подробностями. Во времена средневековья Нерона сделали самим воплощением зла. В немецкой поэтической хронике XII века он представлен «самым жестоким из людей, которых когда-либо рождала мать».
Его предали посрамлению еще римские писатели — Тацит, Светоний, Кассий Дион. Средневековые сочинители только «подлили масла в огонь». А популярный роман «Quo Vadis», не раз выходивший на экраны, окончательно закрепил образ Нерона в сознании публики как личности в высшей степени презренной.
Разве не он убил свою родную мать? Разве не он отравил Британика, своего сводного брата? Разве не он потехи ради учинил в Риме страшный пожар? Не он ли обвинил в поджоге ни в чем не повинных христиан и обрек их на жесточайшие муки? Это всего лишь некоторые из преступлений, вменяемых в вину Нерону.
Минуло два тысячелетия, но никто даже не подумал опровергнуть эти на первый взгляд бесспорные обвинения. И лишь недавно стали раздаваться голоса, вносящие явный диссонанс в звучание согласного хора. Некоторые историки — и среди них прежде всего Жорж Ру и Жильбер-Шарль Пикар — решились поставить неожиданный вопрос: а что, если Нерон был оклеветан?
Мессалина, жена императора Клавдия, родила ему сына. Счастливый Клавдий нарек его Британиком —в честь победы над Британией. Распутство Мессалины было — и осталось — притчей во языцех. В довершение всего она, при живом-то Клавдии и даже не будучи разведенной с ним, умудрилась выйти замуж за своего любовника Силия. Она, видно, полагала, что император простит ей и это безумство. Но он не простил. Ввергнутая в смятение, Мессалина велела принести ей кинжал и уже приставила его острие к своей шее. Однако мужество оставило императрицу, и в последнее мгновение кто-то из челяди отвел ее руку с кинжалом — в данном случае руку смерти.
В ту пору Клавдию было пятьдесят восемь лет. Он объявил своим войскам: «Увы, я всегда был несчастлив в браке, посему даю обет безбрачия на всю оставшуюся жизнь. И ежели я нарушу обет сей, вы будете вправе низвергнуть меня».
Не успели слова его как следует запечатлеться в сознании воинов, как он, не тратя времени даром, обручился со своей племянницей Агриппиной. Однако не надо думать, что это юное создание, отдавшее себя похотливому старику, было воплощением чистоты и добродетели. Агриппина доводилась внучатой племянницей Тиберию. Она была изнасилована своим родным братом Калигулой, как, впрочем, и две других ее сестры. После того как Тиберию стало известно об этом, он разлучил сестер с братом и поспешил выдать их замуж. Агриппина стала женой Домиция Агенобарба, который был старше ее на двадцать пять лет. Отпрыск процветающего патрицианского рода, известного своей крайней жестокостью, он, по свидетельствам историков, стяжал себе славу самого последовательного его представителя: однажды убил своего вольноотпущенника только за то, что тот не хотел пить, сколько ему велели; одному римскому всаднику выбил глаз за его слишком резкую брань; сознательно задавил мальчика, оказавшегося на его пути; наконец, делил ложе со своей сестрой. От Агенобарба у Агриппины родился сын — Нерон. Нерону было три года, когда Агенобарб скончался от водянки. Агриппина, осушив слезы, поспешила выйти замуж за богатого патриция Пассивна Криспа. Сей бравый молодец тратил золото направо и налево ради одной цели: он мечтал видеть Агриппину самой восхитительной женщиной Рима. Однако Агриппина, выросшая и обретшая зрелость рядом с жестоким властителем, думала только о власти. После смерти Мессалины она прознала, что император Клавдий собирается жениться снова. Тут, как нельзя более кстати, ушел из жизни Пассиен Крисп — молва утверждала, будто его отравила собственная жена. Правда это или нет, неизвестно, но путь к императорскому венцу для Агриппины был расчищен.
Брак Агриппины с Клавдием, рассказывает Тацит, «явился причиною решительных перемен в государстве: всеми делами Римской державы стала заправлять женщина; она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке».
Достигнув своей цели, Агриппина возжелала большего. Чего же? Она хотела, чтобы право на трон перешло к ее сыну Нерону, а не к Британику, наследнику Клавдия. Первым делом она попросила у Клавдия для Нерона руки его дочери Октавии. Потрясенный Клавдий все же обручил молодых людей. Дело в том, что Октавия уже была помолвлена. Однако Агриппина обвинила ее жениха Юния Силана в преступной кровосмесительной связи — она знала, что делала. После того как Силан предстал перед сенатом, он был вынужден покончить с собой. После его смерти была отпразднована помолвка Нерона с Октавией. А их свадьба, принимая во внимание возраст жениха и невесты, состоялась лишь четыре года спустя — в 53 году. Так Нерон стал пасынком и одновременно зятем императора, А поскольку по материнской линии он был прямым потомком Августа, то вполне мог претендовать на императорский престол. Но как же Британик, ведь он стоял на пути Нерона? Агриппина никак не могла решиться умертвить родного сына Клавдия. Она поступила по-иному. Клавдию пришлось усыновить Нерона. Самый слабовольный из императоров во всем положился на будущее: пусть сама судьба решит, кто из двух его сыновей — законный или приемный — займет его место на троне.
Судьбой этой стала Агриппина. Путем бесконечных интриг она сделала все, чтобы превознести Нерона. Ей хотелось, чтобы народ возлюбил его. Все случилось так, как она и задумала. Рим совсем забыл про Британика. У всех на устах был только один Нерон.