Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1987 год
Не могу понять, что нашло на меня на сей раз,— захотелось непременно побывать на мысе Эванс, откуда вышел к Южному полюсу Скотт, и на мысе Ройдс, где сохранился базовый лагерь Шеклтона. Я привез с собой книгу Эрнеста Шеклтона «В сердце Антарктики», чтобы перечитать еще раз, как проходило первое восхождение на Эребус в марте 1908 года, как выглядел тогда кратер и что в нем увидели члены экспедиции. Сдержанность повествования, характерная для подлинных исследователей, не мешала понять, каких трудов стоило им это предприятие.
И вот передо мной хижина Шеклтона. Я намеренно остался в одиночестве — мои спутники отправились на мыс Крозир смотреть императорских пингвинов, единственных обитателей этих негостеприимных берегов. Жилище осталось точно таким, каким было шестьдесят пять лет назад. Снаружи хижина обложена как бы второй «стенкой» из ящиков с консервами, изготовленными в 1907 году. Мясо, бобы, варенье, фрукты в сиропе...
Хижина Роберта Скотта, построенная три года спустя на мысе Эванс, в восьми милях к югу, сохранилась в естественном полярном «леднике» столь же хорошо.
Отсюда, из этих двух хижин, выступили — из одной в 1908-м, а из другой в 1911 году — две экспедиции. На долю всех без исключения участников выпали тяжелые испытания. Походы экспедиции Шеклтона завершились благополучно, и уже одно это свидетельствует о замечательных качествах руководителя, сумевшего сберечь своих спутников. Скотт и его спутники Уилсон, Боуэрс, Отс и Эванс не вернулись на базу...
Мы вышли из лагеря, поставленного новозеландцами на широкой террасе у подножия вершинного конуса Эребуса. Хотя склон был не слишком крут, я тут же ощутил, что на этой широте высота три тысячи восемьсот метров переносится с трудом.
Первая вылазка продлилась всего несколько часов, возможно, поэтому я был избавлен от неприятных симптомов, так что мой восторг — иным словом нельзя передать мои чувства — не был омрачен ничем.
Нам предстоял первый спуск в антарктический кратер! Счастье от сознания свалившейся на меня удачи рвалось наружу.
К сожалению, в тот день кратер был полон дыма, так что оставался виден лишь верхний край стенки из скальной породы и льда, круто обрывавшейся вниз, в бездну, откуда поднимались сероватые клубы — мрачные вестники грозных процессов, происходивших в земной глуби. В этом месте край был узкий и заточен почти как острие топора; с внешней стороны склон уходил под углом тридцать пять градусов. Мы двинулись в обход кратера на восток, где ранее Фил наблюдал интенсивную эруптивную деятельность.
В следующий раз меня на Эребус должен был поднять вертолет. В ожидании вылета я провел неделю на новозеландской антарктической станции Скотт. Сюрпризам Антарктиды не было конца. Оказалось, что полярным летом не хочется спать — не из-за солнца, поскольку можно плотно закрыть ставни домика, нет, просто высокоширотным летом человек испытывает необыкновенный прилив сил. Такое впечатление, будто организм людей, даже не собирающихся зимовать за Полярным кругом, предчувствует, что после нескольких недель полного дня неизбежно последует такая же полная, но очень долгая ночь.
Описание антарктической ночи, которое мне вспомнилось после визита к кратеру Эребуса,— еще одна литературная реминисценция. Я имею в виду рассказ о походе, совершенном в июне—июле 1911 года (то есть в разгар зимы в Южном полушарии) тремя участниками экспедиции капитана Скотта. Доктору Уилсону в то время было тридцать девять лет, морскому офицеру Боуэрсу двадцать восемь, а биологу Черри-Гаррарду двадцать четыре.
Они отправились на мыс Крозир к колонии императорских пингвинов. Уилсон надеялся извлечь из зародышей этих птиц эмбрионы перьев: его интересовала история эволюции. А поскольку императорские пингвины откладывают яйца в разгар зимы, ничего не оставалось, как покинуть «комфортабельную» хижину на мысе Эванс и идти на другой берег острова Росса — сто десять километров туда и столько же обратно. Маршрут занял тридцать четыре дня.
Книгу Черри-Гаррарда «Самый жуткий поход» я прочитал в возрасте двадцати лет и на всю жизнь сохранил леденящее душу ощущение. Как ни парадоксально, после нее я еще сильнее прикипел сердцем к Антарктиде и не раз в мыслях повторял маршрут отважной тройки. По сравнению с пережитым этими людьми нынешние «рискованные предприятия» выглядят прозаически. Перечитывая рассказ о тридцати четырех адских сутках, как-то даже неловко вспоминать о нескольких наших легких обморожениях, о снежных бурях, которые мы пережидали в отличных палатках, лежа в спальных мешках рядом с запасами пищи. Вот впечатления Черри-Гаррарда:
«Ужас девятнадцати дней, которые потребовались нам, чтобы добраться от мыса Эванс до мыса Крозир, может понять лишь тот, кто пройдет этот путь сам, но лишь безумец возьмется повторить подобную авантюру. Лично я достиг такой точки страдания, что перестал бояться смерти, ибо она могла принести лишь облегчение. Те, кто говорит о героизме людей, идущих на смерть, не ведают, о чем толкуют, поскольку умереть очень легко: доза морфия, приветливая трещина во льду и умиротворяющий сон. Куда тяжелее продолжать начатое...
Виной всему темнота. Думаю, что температуры минус 50—60°С не столь страшны днем, когда видишь, куда идешь или куда ставишь ногу и где находятся постромки саней, примус, котелок; когда различаешь собственные следы на снегу, а значит, можешь отыскать место, где оставлен избыток поклажи, когда можешь взглянуть на компас, не истратив пятидесяти спичек; когда не требуется пяти минут на то, чтобы завязать полог палатки, и пяти часов, чтобы поутру собраться в дорогу.
Однажды утром — столь же беспросветным, как и предшествовавшая ему ночь,— я вылез из палатки, задрал голову, чтобы взглянуть на небо,— и больше уже не смог опустить ее, потому что за доли секунды вся одежда накрепко застыла!.. Так, с задранной кверху головой, мне и пришлось тянуть нарты четыре часа кряду. С тех пор мы старались успеть принять «рабочее» положение для тяги прежде, чем платье превратится в броню.
Весь день 29 июня температура держалась —46°С, легкий ветер время от времени обжигал лицо и руки...
Следующей ночью температура была под нартами —54°, а над ними —60°С».
Первые дни были лишь прелюдией к пятинедельному испытанию, ожидавшему этих людей. Им надо было тянуть двое нарт с поклажей, весившей в общей сложности триста пятьдесят килограммов, по снегу, смерзшемуся настолько, что полозья отказывались скользить. Первые двое суток дневные этапы были по пятнадцать километров, затем они сократились до пяти, потом до трех, и наконец путешественники стали проходить по два километра в день — больше не удавалось.
На девятнадцатые сутки они разбили базовый лагерь недалеко от цели — на мысе Крозир. До колонии императорских пингвинов, находившейся в трех километрах, эти отважные люди шли еще пять дней. Как они не погибли, преодолевая в ночи ледяные склоны, предательские трещины, торосы? Как они не погибли на обратном пути к базовому лагерю с драгоценными трофеями в руках — пятью яйцами, из которых два разбились при падении,— когда вдруг задула кошмарная пурга? Говоря «кошмарная», я нисколько не преувеличиваю: ветер достиг 12 баллов по шкале Бофорта, то есть максимума, и дул, не стихая, двое с половиной суток. Палатку сорвало, и они лежали под защитой — если можно так выразиться — ледовой стенки, сооруженной собственными руками. И они выжили!
Да, они вышли живыми из этого «самого жуткого похода». Но полтора года спустя двое участников — Билл Уилсон и Барди Боуэрс — погибнут, возвращаясь со Скоттом с полюса. Они умрут от голода, изнеможения и стужи, лежа в палатке всего в семнадцати километрах от промежуточного склада, где их ждала тонна провизии. И именно Черри-Гаррард восемь месяцев спустя, 12 ноября 1912 года, обнаружит с двумя спутниками эту палатку и в ней тела товарищей.
По странному свойству человеческой памяти неудачи и трагедии отпечатываются в ней сильнее, чем триумфы. А среди побед гораздо больше запоминаются те, что были связаны с тяготами и страданиями, нежели иные, доставшиеся легко,— пусть даже легкость была весьма относительной. Трагический исход и беспримерное мужество Скотта и его спутников обессмертили его неудачу, в то время как победитель гонки к Южному полюсу Руаль Амундсен не то чтобы обойден вниманием, но известен сегодняшней публике несравненно меньше, а имена его товарищей просто забыты. Точно так же удачный поход Дейвида, Муосона и Маккея к магнитному полюсу упоминается куда реже, чем неудачная попытка Шеклтона пересечь Антарктический континент.
Такая реакция, видимо, объясняется тем, что трудности придают приключению драматизм, а трагедии производят на публику куда более сильное впечатление, чем «просто» успехи. В какой-то степени легкость победного рейда Амундсена разочаровала публику, зато трагическая развязка экспедиции Скотта всколыхнула страсти. Все это представляется мне величайшей несправедливостью. Ведь кажущаяся (для несведущих) легкость экспедиции Амундсена объясняется исключительным мастерством полярного исследователя, его опытом, виртуозным владением техникой и умением принимать единственно верные решения. А гибель экспедиции Скотта многие относят на счет неумения руководителя оценить степень риска.
