Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1996 № 01-02
— Но и кикуйю, и остальные племена уже уехали.
— А что до этого масаю? Мы противостоим не только кикуйю и вакамба, но всем людям, пытающимся заставить нас изменить наш путь. Даже европейцы, завоевав Кению и Танганьику, так никогда и не покорили масаев. А когда пришла Независимость и все остальные племена бросились в города, и надели костюмы, и копировали во всем европейцев, мы остались такими, какими были всегда. Мы носили то, что нам нравится, жили там, где нам хотелось, потому что мы гордились тем, что мы — масаи. Разве для вас это ничего не значит?
— Разве мы не останемся масаями, если улетим к другому миру? — спросил старший мальчик.
— Нет, — твердо ответил Найкосайя. — Масаи привязаны к своей земле. Мы — ничто без нее, а она — без нас. Это за нее мы всегда боролись, ее всегда защищали.
— Но теперь она больна, — сказал мальчик.
— А если я заболел бы, ты бы меня бросил? — спросил Найкосайя.
— Нет, отец.
— Так вот, так же, как ты не покинул бы меня в моей болезни, так и мы не покинем землю в ее скорби. Когда любишь что-то, когда это становится частью тебя самого, ты не бросишь это только потому, что оно заболело. Ты остаешься, и сражаешься даже упорнее, чтобы исцелить, чем когда сражался, чтобы завоевать.
— Но…
— Поверь мне, — сказал Найкосайя, — я когда-нибудь обманывал тебя?
— Нет, отец.
— Я не обманываю тебя и сейчас. Мы народ, избранный Энк-Аи. Мы живем на земле, которую Он нам дал. Разве не понятно, что мы должны остаться здесь, что мы должны исполнить завет Энк-Аи?
— Но я никогда больше не увижу своих друзей! — захныкал младший сын.
— Ты найдешь новых.
— Где? — заплакал ребенок. — Все ушли!
— Прекрати немедленно! — сухо прервал Найкосайя. — Масаи не плачут.
Мальчик продолжал всхлипывать, Найкосайя j взглянул на жену:
— Это твоя работа. Ты избаловала их.
Она не мигая посмотрела ему в глаза:
— Пятилетним мальчикам позволено плакать.
— Но не масаям, — ответил он.
— Ну что ж, тогда он больше не масай, и у тебя нет основания, чтобы запретить ему идти со мной.
— Я тоже хочу уйти! — сказал восьмилетний и внезапно тоже скривился и заплакал.
Томас Найкосайя посмотрел на жену и детей — действительно посмотрел на них — и понял, что совсем не знал их. Эта женщина не та тихая домохозяйка, воспитанная в традициях его народа, на которой он женился девять лет назад. Эти мягкотелые всхлипывающие мальчики — не наследники Лейо и Нелиона.
Найкосайя подошел к двери и отворил ее.
— Идите в новый мир с остальными черными европейцами, — прорычал он.
— Ты пойдешь с нами? — спросил старший сын.
Найкосайя повернулся к жене.
— Я развожусь с тобой, — холодно объявил он. — Между нами все кончено.
Он прошел мимо сыновей:
— Я отказываюсь от вас. Я больше не ваш отец, а вы больше не мои сыновья. Теперь идите!
Жена надела на сыновей защитные костюмы и маски, потом оделась сама:
— Я пришлю до утра кого-нибудь забрать мои вещи.
— Я убью любого, кто вступит в мои владения.
Она посмотрела на него взглядом, полным ненависти. Потом взяла детей за руки и вывела их из дома, вниз по длинной дороге, в конце которой их ждал корабль.
Несколько минут он мерял шагами дом, его трясло от ярости. Наконец, он подошел к шкафу, надел защитный костюм и маску, вытащил винтовку и через воздушный шлюз вышел на крыльцо. Видимость была неважная, как всегда, и он вышел на дорогу посмотреть, не идет ли кто к дому.
Ни малейшего движения. Найкосайя был почти разочарован. Он намеревался показать, как масай защищает то, что ему принадлежит.
Но внезапно он понял, что масай не так защищает свою собственность. Найкосайя подошел к краю ущелья, открыл затвор и один за другим выбросил все патроны. Потом, размахнувшись, закинул вслед за ними винтовку. Следующим пошел защитный костюм, потом маска и, наконец, одежда и ботинки.
Он вернулся в дом и вытащил особый сундук, в котором хранились все памятные вещи. В нем Найкосайя нашел то, что искал: простой кусок красной ткани. Он закрепил его на плече.
Потом он пошел в ванную и покопался в косметике жены. Почти полчаса ушло, чтобы подобрать нужное сочетание, но когда он вышел, его волосы были красными, как будто их смазали глиной.
Он остановился около камина и снял висящее над ним копье. Семейное предание гласило, что это копье когда-то держал сам Нелион; Найкосайя не очень этому верил, но это было настоящее копье масая, окровавленное за века во многих битвах и охотах.
Найкосайя вышел и остановился перед домом — своей маньятта[5]. Он покрепче расставил босые ноги на изувеченной земле, воткнул тупой конец копья рядом с правой стопой и в напряжении замер. Кто бы ни пришел этой дорогой — банда черных европейцев, чтобы ограбить его, лев из далекой истории, отряд нанди или лумбва, чтобы убить кровного врага, он будет готов к встрече.
На следующее утро сразу после восхода они вернулись, надеясь убедить его эмигрировать на Новую Килиманджаро. Последний масай, с разорвавшимися от загрязнения легкими, лежал вперившись мертвыми глазами через бескрайнюю саванну во врага, которого мог видеть только он.
* * *Я освободил патрон, сила почти оставила меня, эмоции иссякли.
Значит, вот как для Человека все окончилось на Земле, наверное, меньше чем в миле от того места, где все началось. Так смело и так глупо, так нравственно и так дико. Я надеялся, что последний артефакт составит последний кусочек головоломки, но вместо этого он только сделал более загадочной тайну этой противоречивой и поразительной расы.
Нет ничего, что не было им не по плечу! Похоже, что в тот день, когда первый первобытный человек поднял голову и увидел звезды, мирные и свободные дни Галактики были сочтены. И все же, они принесли на звезды не только свои страсти, ненависть, страхи, но и свои технологии, медицину, своих героев, — не одних лишь злодеев. Большинство рас Галактики Создатель рисовал пастельными тонами; Человека — контрастными.
Я должен был многое обдумать, когда удалился к себе, чтобы освежить силы. Не знаю, как долго лежал я, сонный и недвижимый, обретая вновь энергию, но должно быть долго, потому что прошла ночь, прежде чем я почувствовал, что готов присоединиться к остальным.
Подойдя к центру лагеря, я услышал крики, доносящиеся со стороны ущелья, и мгновение спустя появился Культуролог; на заднем сидении его воздушного мотоцикла покачивалась большая сумка.
— Что ты нашел? — спросил Беллидор, и я вдруг вспомнил, что пропала Экзобиолог.
— Я даже боюсь предположить, — ответил Культуролог и положил сумку на стол.
Все члены экспедиции собрались вокруг, и он начал вынимать содержимое: залитый кровью и покореженный коммуникатор, разодранный тент, которым Экзобиолог обычно защищала голову от лучей солнца, оторванный кусок одежды, и, наконец, одну ярко-белую кость.
Стоило лишь выложить на стол кость, Мистик начала пронзительно кричать. Мы просто оцепенели, не столько от неожиданности, сколько от того, что впервые с тех пор, как она присоединилась к экспедиции, она проявила признаки жизни. Мистик продолжала смотреть на кость и вопить, и в конце концов, прежде, чем мы успели расспросить ее или убрать кость с ее глаз, она потеряла сознание.
— Похоже, что нет причин сомневаться в том, что произошло, — сообщил Беллидор. — Существа схватили Экзобиолога где-то по дороге в ущелье и убили ее.
— Возможно они…
— …и съели ее… — добавили Близнецы.
— Я рад, что сегодня мы улетаем, — продолжал Беллидор. — Даже после всех этих тысячелетий дух Человека продолжает уничтожать и разрушать этот мир. Эти неуклюжие существа, вероятно, не могут быть хищниками: на Земле для них не осталось пищи. Но когда им представилась возможность, они напали на Экзобиолога ради мяса. У меня нехорошее предчувствие, что если мы здесь задержимся, мы тоже можем стать жертвами диких наследников этого мира.
Мистик пришла в сознание и вновь принялась надрывно кричать, Близнецы вежливо проводили ее в палатку, где дали ей успокоительное.
— Я думаю, что надо все зафиксировать официально, — сказал Беллидор. Он повернулся к Историку. — Вы не могли бы исследовать кость аппаратурой, чтобы мы были уверены, что это останки Экзобиолога?
Историк с ужасом посмотрел на находку:
— Она была моим другом! Я не могу исследовать это, точно обычный артефакт.
— Но мы должны убедиться, — настаивал Беллидор. — Ведь если она не принадлежит Экзобиологу, значит, есть шанс, хоть и крошечный, что наш товарищ все еще жива.
Историк неуверенно потянулся к кости, но затем резко от-. дернул руку:
— Я не могу!
