Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №05
И вот эти «трейнизы», ученики, «божьи одуванчики», как их потом окрестили курсанты — «каждому из них лет больше, чем нам всем вместе взятым», — высыпали на палубу и стали хвататься за все веревки, за все эти гитовы и гордени, шкоты и фалы и, путаясь под ногами у бегающих взад-вперед матросов, стали тянуть их с такой силой, что, казалось, вот-вот обломятся реи или рухнут мачты. Боцман им орал что-то в рупор, а они все тянули и тянули, пока грозный крик безумной Гретхен не привел их в чувство. Сконфуженные, они сгрудились у борта и с завистью глядели вверх, где среди облаков сновали курсанты. А неистовая Гретхен металась туда-сюда, как бы вычерчивая невидимую линию, которую нельзя переступать неопытным орлятам.
После этих слов капитана я забыл про английских кадетов и стал ждать, как будут дальше развиваться события.
Курсанты поставили все марсели и брамсели, закрепили снасти. Аврал закончился, и все разбрелись кто куда. Одни ушли на корму загорать, другие собрались на полубаке поболтать с новичками-англичанами. Четверо стояли вахту у штурвала, да впередсмотрящий отбивал склянки — полдень!
А «трейнизы»... Для них склянки — звонок на урок! Они плотным кружком уселись на палубе, и их наставник, седобородый моряк-парусник, рассказывал им, где какие паруса, как правильно подниматься по вантам, как закрепляться наверху страховочными поясами. В общем, как в первый раз в жизни с палубы подняться на мачту. Ученики перебирали руками, как бы поднимаясь по невидимым вантам, щелкали замками страховочных поясов, а потом все дружно задирали головы и смотрели на недоступные пока марсы и салинги. И с высоты своего двухметрового роста, как с вершины утеса, строго следила за ними «безумная Гретхен»...
И настанет час, когда барк выйдет в открытое море, когда они оторвутся от палубы, одолеют высоту и увидят синий-синий простор от горизонта до горизонта.
Вот Йохим, старый человек, поджарый и крепкий, хотя ему и под семьдесят, добрался до салинга. Красный от напряжения, еле дышит, но не показывает и вида — он матрос эпохи Колумба, и из «вороньего гнезда» старинной каравеллы следит за горизонтом, чтобы первым увидеть неведомую землю.
У Клауса своя фирма по очистке танкеров. Вилла под Гамбургом, рассказывал, в комнатах можно заблудиться. Своя яхта. А он с утра до вечера чистит медяшки, тянет канаты. Толстопузый, громогласный, он орет на старушек, забывших про технику безопасности. С перевязанной поясницей — проклятый ишиас! — лезет на сорокаметровую высоту. Клаус — вечный пятнадцатилетний капитан...
А Мери... «О-о, куда мне на мачту! Я еле уговорила своего врача отпустить меня в море».
Гретхен... Она действительно безумна. В этом я убедился. В тот день я поднялся рано, чтобы сфотографировать парусник на восходе солнца. Тихо, ветра почти не было. На палубе — никого. Только в штурманской рубке горит огонек и еле заметны темные силуэты вахтенных у штурвала. Я, позевывая, направился на корму — там скамеечка, можно посидеть, покурить. От нечего делать стал фотоаппаратом, как биноклем, елозить по горизонту, по палубе, по мачтам. Там, на площадке салинга, высоко-высоко, у самого неба... стояла она. Безумная Гретхен! Она стояла на сорокаметровой высоте и смеялась. Ну, точно безумный капитан Ахав из «Моби Дика», выслеживающий Белого Кита!
Она не видела меня, но, вероятно, почувствовала, что на нее смотрят, -вдруг стала сердитой, отстегнулась и начала осторожно спускаться. Следить за ней мне мешали надстройки корабля, и я перевел взгляд на палубу. И тут увидел, что на палубе стоит... клепсидра. Стеклянные песочные часы в старинной резной оправе. В телеобъектив было видно даже, как тоненькой струйкой стекает песок. Потом в кадре появилась рука Гретхен, схватила клепсидру, и я услышал, теперь только услышал, как она громко смеется.
«Что за чушь?! Зачем ей песочные часы? — подумал я. — Безумная...» Но и я хорош! Солнце уже висело высоко над горизонтом.
Просыхает под неярким солнцем до блеска отдраенная палуба. Скользят среди облаков паруса. Мы уже обогнули мыс Скаген, и видна вдали датская земля. Конец июля. На полубаке гремит музыка, ребята вырядились в желтые регатские маечки с клипером «Катти Сарк» и клетчатые шорты, купленные в Эдинбурге, и лихо отплясывают с девчонками с английского «Малькольм Миллера». Сегодня у курсантов праздник, чествуют разом тех, кто явился на свет в июле.
Я стоял в сторонке, у борта, и смотрел на далекий берег. И вдруг кто-то тронул меня за плечо. Гретхен! Но разве можно было называть ее безумной?! Волны белых длинных волос обрамляли загорелое лицо, синие глаза светились. Синий с белым «адмиральский» костюм с золотыми галунами подчеркивал легкость ее фигуры, а в руках горели рубинами два бокала с вином.
— Я ужасно не люблю журналистов, они вечно суют нос не в свое дело. Но капитан сказал, что вы — бывший кадет. — И в знак дружбы протянула мне бокал.
Потом, вы не поверите, — мы танцевали. Она рассказала мне, что бросила свой домик под Гамбургом, сад с вишнями и яблонями, своих внуков и, да-да, правнука, когда узнала, что в Бремерхафен приходит бывшая «Падуя» — «Крузенштерн». Она села на велосипед и отмахала 250 километров, чтобы хоть немного, но поплавать на старом барке.
— Мы с ним, как близнецы, — смеялась она заливисто, — родились в одном городе, в одном и том же году!
У самого борта светились огни Фредериксхавна. Гретхен ушла, у нее еще были какие-то дела — как-никак, она руководит клубом «Друзей «Крузенштерна». Как ее настоящее имя? Да зачем знать? Пусть она так и останется «безумной Гретхен». А для меня так и останется загадкой, зачем ей понадобились старинные песочные часы.
Бригантина называлась «Жан де ля Лун»...
Вот мы и добрались наконец до маленького датского городка Фредериксхавн, но сразу на берег мне сойти не пришлось. Только я собрался пойти в город, как вижу: навстречу мне по трапу поднимается курсант Миша с рюкзаком за спиной.
— Миша, привет, ты где пропадал?
— Да мы с ребятами по «интерченчу» на шотландской бригантине ходили.
— Ну и как?
— Класс!
— Тогда пошли в мою каюту. Все подробно расскажешь.
Миша снял рюкзак с плеч, взъерошил волосы, курносый нос пополз вверх, глаза засветились:
— И вы мой рассказ в «Вокруг света» опубликуете?
— А как же иначе, Ми-и-ша!
Его обветренное лицо превратилось в сплошную улыбку:
— И журнал пришлете? Домой, маме, во Псков?
И вот мы сидим с Мишей в каюте и одновременно перемещаемся в прошлое, в тот вечер в Бремерхафене...
— Вечером 25-го июля, — начал рассказ Миша, — мы с ребятами начистились, нагладились, навели марафет и с рюкзачками выскочили на причал. Немцы на моторной лодке отвезли нас на бригантину. «Жан де ля Лун» называлась она... «Лунный Жан», что ли... — строилась-то она во Франции, в 1957 году. Два года назад ее перекупил шотландский капитан Джон Рид, и теперь они с Шеллой, с женой, «гоняются» и берут молодых ребят «оморячивать». Ну, это я уж потом узнал. А тогда — подплываем на моторке, а у них — носки на веревках сушатся, рубашки, белье какое-то. Вся палуба завешена, да и команда какая-то зачуханная — девочка и трое парней. Остальные по «интерченчу» к нам на «Крузен» ушли. Поднялись мы на палубу, а Славик, приятель мой, оглядел все это неодобрительно и говорит: «Ванька с Луны», вот как называется эта посудина».
Нам показали где что, потом покормили — на палубе куча блюд — выбирай, что хочешь. А пиво за свои деньги, в баре. Каюта хорошая, удобная, но иллюминаторов нет. Кругом темное дерево — вся бригантина отделана под старину.
Утром вышли в море, познакомились с капитаном. Он угрюмый такой, неразговорчивый, а жена его, Шелла, веселая, добрая. Старпом, он же боцман, тоже с женой. Еще там был художник, моряк хороший — клево узлы вязал. И лесник, тот уже вовсе дедушка, лет 45-50, хотя совсем новичок. Но всем им, видно, нравится плавать. Не ради гонок — на старости лет мир посмотреть.
Идем первый день — ветер хороший, баллов 5-6, палубу заливает, качает вовсю — мы-то на огромном «Крузене» к качке не привыкли. Ну, мы «чаек и попугали»... Понимаете, да?
— Понимаю, Миша.
— Вот. А когда принялись за дело, то и «про чаек» забыли. Делали все. С утра до вечера, с ночи до утра — кому какая вахта выпадет — и паруса поставить, и перебрасопить реи, и на камбузе помогать, и гальюн драить.
В парусах у нас больше всего Славик разбирается. Мы-то все радисты, а он с судоводительского, профессиональный яхтсмен. Он в этом деле «черепит». Как только вышли, он сразу посмотрел на паруса и говорит старпому: «Ну что такое! Что это у вас паруса хлопают?! Надо набить». Старпом так вежливо: «Давайте набьем». Набили. Отлично поскакали.
Все они, конечно, фанаты, но не профессионалы. Даже снасти не помнили, где какая. И к каждой таблички прицепили, — где шкоты, где брасы. Капитан, конечно, знал, но вот дает он команду старпому-боцману, а тот достает тетрадочку и по тетрадочке шпарит команды. Вот он орет нам что-то, а мы на него тупо так смотрим, по-английски не врубаемся. Тогда он что-то орет художнику, художник что-то леснику показывает, а тот и сам ничего не знает, рыскает: «Где же этот фал, черт бы его побрал!» Лесник дерг за одну веревочку — нет, не та. Дерг-дерг другую — ага, поехало. Значит, это фал. Потом и мы приноровились. «Рей за фал поднять!» — поднимаем. «Шкот потравить!» — тянем этот шкот. А потом решили английские команды упростить. Отдавать назад, травить, — у нас просто: «Изи!» А тянуть — просто «Пул!» А ветер хороший, но изменчивый. Надо часто реи поворачивать, брасы тянуть. Ну, мы и кричим друг другу: «Пул! Пул! Пул зе брейз!» Смотрим, а англичане катаются по палубе. Прямо помирают от смеха. А мы растерялись: чего они ржут?
