Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1975 год
Учитель, заметив, что я внимательно рассматриваю необычный рисунок, молча подошел к Саиду и закатал оба рукава рубахи до самых плеч. Кожа на руках мальчика была вся в нежно-розовых полосах и рубцах, оставленных клыками овчарки. Я стиснул зубы и отвел взгляд.
Учитель отпустил ребят на перемену, и они говорливой стайкой высыпали на крохотный школьный дворик. Мы с Али тоже вышли вслед за ними и сели на камень в куцей тени у стены здания, наблюдая за игрой детворы. Али тронул меня за руку и глазами показал на худенького мальчугана, присевшего на корточки в углу двора в стороне от сверстников.
— А у этого малыша отняли даже имя, — негромко начал рассказывать Рашид. — Он, кажется, из Кфар-Шубы. Ни имени своего, ни места, где жил, ни имен своих родителей и братьев не помнит. Единственное, что сохранилось у него в памяти, как прилетели израильские самолеты и начали бомбить. Их дам загорелся. Отец и мать погибли от осколков. С братьями он убежал из селения, а потом в пути они растерялись. Его нашли одного в пустыне. Врачи сказали, что у мальчика шок. Он прямо-таки панически боялся самолетов. Каждый раз, когда они появлялись в небе, мальчик забивался в какую-нибудь щель и сидел, едва живой от страха, втянув голову в плечи. Самолет принес ему страдания, и он не ждал от его появления ничего хорошего. Стоило кому-нибудь сказать «тайара» — «самолет», как глаза мальчика округлялись и он в испуге задирал голову вверх...
По словам Рашида, учитель долго думал, как заставить безымянного мальчика не бояться самолетов. Идея пришла неожиданно. Он смастерил из картона макет израильского самолета и на глазах малыша разорвал его.
— Видишь, что я сделал с этой тайарой? Так и наши солдаты расправляются с ними, — объяснил учитель.
Этот простой психологический эксперимент имел успех. Мальчик впервые улыбнулся, а потом целый день играл с остатками картонного самолета. Правда, на картинках Тахрыр — это имя, данное малышу, по-арабски означает «свободный», — по-прежнему рисует зловещие самолеты и падающие на землю бомбы.
Смерть львенка
Эта встреча произошла в небольшой деревне по дороге в Эль-Рашидию, куда мы заехали по предложению Али к его друзьям-палестинцам. Мы сидим под старыми пальмами, и мелкие капли невесть откуда занесенного дождя едва слышно барабанят по листьям. За его сплошной сеткой исчезли и небо, и горизонт, и выжженные солнцем каменистые поля. Но никто не обращает на дождь внимания: мы слушаем песню палестинца Халида и его гитару. Шепотом, чтобы не мешать другим, Рашид переводит мне непривычно тягучий гортанный речитатив. Это песня о Львенке, о его борьбе и жизни, о его любви к родной земле, о его маленьких радостях и его смерти.
Слезинки дождя, бросаемые ветром, скатываются по лицам слушателей-палестинцев, и мне кажется, что это сидят старшие братья Львенка, скорбящие о нем. Война. Она уже не один год незримо присутствует здесь, в этой ливанской деревушке, бродит вокруг этих людей, может схватить любого из них своей костлявой рукой и безжалостно швырнуть на истерзанную металлом землю, как это случилось со Львенком.
...Непроглядная темнота поглотила все окрестные предметы, и, чтобы не сбиться с пути, партизанам приходится ориентироваться по ночным шорохам пустыни, по едва уловимым запахам, по только им известным приметам. В небе ни звездочки. Расплывчатыми тенями партизаны неслышно пересекают каменистый клочок поля перед палестинской деревней и припадают к земле. Тишина кажется такой дружески надежной, успокаивающей, что не хочется рвать ее выстрелами. Но в деревне враг. Он захватил заложников — мирных жителей. Этих людей надо освободить и увести далеко от родных мест, чтобы враг опять не схватил их. Они будут жить со своими земляками в лагере для палестинских беженцев, будут жить в нищете и голоде. Но они будут свободными, у них будет надежда, а сердца их будут переполняться гневом и болью, тоской по родине и еще большей любовью к ней.
Если заложников не освободить, через два дня израильтяне расстреляют их.
Командир подает условный сигнал. Атака. Выстрелы и крики раздирают тишину на клочки, расшвыривают ее по ночной пустыне. Бой, едва вспыхнув, тут же потух, заложники отбиты. Партизаны разделились на две группы. Одна поведет жителей деревни в лагерь для беженцев; вторая должна прикрыть их отход, а затем, если удастся, уйти по другой дороге, чтобы сбить со следа погоню.
Густая тяжелая тишина вновь плотно окружила десятерых оставшихся. Кажется, что война отступила, ушла куда-то далеко во мрак пустыни. Проходит полчаса. Все. Можно сниматься, скользнуть в темноту, раствориться в ней и еще раз обмануть подстерегающую тебя смерть.
Партизаны уже перевалили каменистую гряду холмов, когда где-то сбоку закашляли, заскрипели минометы израильтян. Львенок сразу узнал их голоса и бросился к командиру. Взрыв мины ударил сзади неожиданно. Короткий, полный злобы визг, и куски металла в бешенстве рвут еще не окрепшее тело подростка. Так из-за угла предательски наносит удар кинжалом трус.
Партизаны идут медленно, по очереди передавая друг другу носилки. Первая четверка, вторая, первая, вторая, и так каждые полчаса. Полуденное солнце заливает потом глаза, сухой воздух раздирает горло. Усталость громко стучит в висках, и кажется, что земля плавно колышется под ногами. Львенок смотрит в небо, разорванное на белые и голубые лоскутки. И представляются ему тенистые дороги, пролегающие под трепещущей ветровой дрожью листвой, холодная, как лед, вода, что течет по деревянным желобам, переливаясь всеми цветами радуги, — его земля, его родина.
...Он появился в отряде недавно. Родители его погибли, и командир, который знал их, решил взять Львенка в отряд, несмотря на возраст. Мальчишка стал солдатом. Он делал все, что и взрослые: стоял на часах, изучал оружие, ходил в рейды, разбирал развалины домов после бомбежки. Партизаны заметили, что Львенок никогда не расставался с длинным ножом из дамасской стали . Говорили, что нож достался ему от деда. В свободную минуту он вытаскивал его из ножен, точил и подолгу чистил. Украдкой от всех поглаживал нож, как близкого друга, и что-то нашептывал.
Львенка спрашивали:
— Зачем тебе этот нож? Ведь тебе дали автомат...
А он молчал и загадочно улыбался.
...С дальних пастбищ возвращаются овцы. Их копытца, словно дождь, дробно стучат по земле. Пыль медленно ползет вверх и золотится на солнце.
Командир первым подходит к пастуху и приветствует его. Потом появляются остальные. Носилки со Львенком опускаются на землю. Пастух здоровается с партизанами и выжидающе смотрит на них.
— Нам надо немного мяса, — говорит командир. — Хотя бы для него, — он кивает в сторону Львенка. — До лагеря мы доберемся только ночью, а парень ослаб от потери крови.
Пастух скорбно качает головой.
— Хорошо, я дам все, что вы просите… Что с ним? — спрашивает он, подходя к носилкам.
— Это наш Львенок, — поясняет один из партизан. — Израильтяне накрыли нас из минометов, когда мы отходили. Одна мина разорвалась рядом с командиром. А Львенок упал на него и прикрыл своим телом.
Пастух всматривается в лицо Львенка и бормочет:
— Жаль парня... У него доброе лицо и руки пахаря.
— Он мечтал стать музыкантом, — говорит командир.
Вечерние тени вытянулись по каменистой пустыне. Неподалеку с шумом взлетел орел и устремился за добычей, пользуясь последними лучами дневного света. Птица парит в вышине, чуть покачивая крыльями. Снизу орел кажется красным, объятый пожаром вечернего неба.
Солнце быстро скользит за дальние холмы. Остается лишь светлая полоска теплого луча — узкая, как лезвие ножа Львенка, который и сейчас у пояса хозяина. Партизаны сидели вокруг носилок и молча курили, следя за этим последним лучом заходящего солнца. Он призрачно дрожал в воздухе и вдруг мягко коснулся лица мальчика. Львенок поднял руку, словно хотел погладить его. Но рука, почерневшая и высохшая, с не по-детски вздутыми венами, бессильно упала на грудь.
— Потерпи, скоро будем в лагере. Там врач, он тебя спасет. Слышишь, Львенок? Ты на своей земле...
Мальчик, что было сил, стиснул руку командира и тут же выронил ее.
— Все, — прошептал кто-то.
Партизаны встают, стаскивают с головы пропыленные береты.
Прогремел взрыв, и в неглубокую воронку, опустили завернутое в плащ тело.
...Дождь прошел, опустились малиновые сумерки. Мы слушаем песню Халида, которая, постепенно затихая, улетает навстречу сухому пустынному ветру, навстречу зарослям фригана, где кровью сочится закат. Звуки дрожат в сумерках, словно чье-то сердце, вырванное из груди и готовое вот-вот разорваться.
— Как его настоящее имя? — спросил я у Рашида.
— Какое это имеет значение? — вздохнул Рашид. — Настоящих имея тысячи, как и ребят, которых называют у нас львятами.
