Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1973 год
Кроме меня с Роном, на борту был еще матрос по имени Тафи, носивший в судовой роли гордый титул «помощника капитана».
«Искатель приключений» вышел в море. Нам с Роном пришлось довольно долго лазать по карте, прежде чем мы обнаружили крохотную точку с названием Сен-Фаль.
Своим именем этот клочок суши обязан шкиперу Сен-Фалю с корвета «Альсимен», который умер здесь в 1850 году. Сегодня остров почти безлюден. На нескольких пальмах свили гнезда морские орлы, птицы осторожные и разборчивые. Тишина.
Рифы лагуны Сен-Фаля подарили фильму множество новых кадров. Никогда прежде не доводилось мне видеть столь красивых морских звезд! Что касается раковин, то они лежали здесь пластами. Мы бродили целыми днями по колено в воде, а вечером продолжали работу при свете факелов. Попытаться описать раковины? Напрасная затея. Мы собрали по нескольку десятков ночных гребешков, леопардовых свитков, кошачьих глаз и мраморных наутилусов...
Барометр застыл на «ясно». Лагуна, казалось, погрузилась в дремоту. Мы рассчитывали провести на Сен-Фале, по крайней мере, еще неделю, втайне надеясь на милость удачи.
На следующее утро, когда мы отошли на два километра от берега, чтобы покопаться в запасниках этого громадного морского музея, я нырнул к большому кораллу. Сунув руку под камень, я вдруг почувствовал сильный укол, похожий на тот, который случается при прикосновении к оголенному электрическому проводу. Я выскочил как ошпаренный и закричал: «Рон! Тафи!» Те решили, что я нашел заветную глория марис.
Действительность оказалась куда менее радостной. Судя по всем признакам, я схватился за одну из раковин-убийц. Быстрое онемение подтверждало диагноз. Боль была такой невыносимой, что пришлось сжимать зубы.
В панике я выхватил нож и сделал глубокий надрез вокруг места ожога. Рон и Тафи полезли в воду посмотреть на виновника несчастья, но под камнем было пусто.
Внезапно Тафи закричал:
— Рыба! Рыба-скорпион!
Выходит, я ошибся: меня уколола рыба-скорпион, птероис волитан — для тех, кто интересуется ихтиологией. Что ж, ее яд вполне способен составить конкуренцию раковине-убийце. На счету этой рыбы шесть смертных случаев, последний из которых произошел в 1965 году с одним рыбаком в проливе Торреса. Бедняга умер через несколько часов после укуса в ужасных мучениях, потеряв до этого зрение (что особенно отрадно сознавать кинооператору)...
Спутники наложили мне на левую руку жгут, и мы побрели к яхте. Рон надеялся, что на острове Пум сыщется доктор.
Пум лежит рядом, если смотреть на крупномасштабной карте. На самом деле ушло пять часов, прежде чем мы подошли к его закрытой рифами лагуне. С каждым часом мои надежды гасли все больше, взор затягивала пелена. Рука онемела полностью.
Рон по рации связался с берегом и спросил, на месте ли врач. Ему ответили, что он два дня назад уехал за лекарствами на Новую Каледонию...
Это известие, вместо того чтобы окончательно добить меня, неожиданно улучшило самочувствие. Пелена перед глазами начала рассеиваться, я уже видел, что происходит в метре, потом в двух метрах от себя. Врача нет, надеяться надо только на себя. А поэтому спокойно, спокойно... Такое впечатление, что рука обрела чувствительность. Да, я шевелю пальцами! Вот я взялся за доски палубы, они шершавые...
— Тафи, — сказал я. — Сыграй-ка что-нибудь не очень похожее на похоронный марш.
Тафи обрадованно помчался в каюту за гитарой. Жизнь продолжается! Он взял несколько аккордов и заиграл «Когда святые маршируют». А я, все еще лежа, стал легонько отбивать такт пяткой...
Марсель Изи-Шварт
Перевела с французского И. Борисова
«Обогнуть землю»
Полевые исследования я начинал в геологической экспедиции на Печоре и приполярном Урале. Составляли геологические и геоморфологические карты, вели поиски олова и вольфрама. Потом участвовал в выборе направления Урало-Печорской железнодорожной трассы. Но этот проект, как известно, не был осуществлен: дорога пошла значительно восточней — прямо по болотам, потому что там нашли нефть...
Но вы скажете, была же какая-то причина, почему моя жизнь превратилась в кочевую... Дело в том, что я родился в очень глухом районе уральского Севера, с детства мечтал заглянуть за горизонт: манило неизвестное, заветной целью было попасть в Новую Зеландию.
— Почему именно в Новую Зеландию?
— Потому что она географический антипод моему родному Приуралью, и, чтобы попасть в нее, надо обогнуть почти всю Землю. А я ведь хотел путешествовать... По-моему, стоило там побывать. Страна вулканов, гейзеров и ледников, спускающихся прямо в субтропические леса, — все это, в сущности, на «пятачке» земли...
— И удалось?
— Пока мечта не сбылась...
— А как же ледники?
— Это само собой получилось. Вначале на Урале случайно обнаружил несколько небольших ледничков. Как раз там, где об их существовании никто не подозревал. Вообще считалось, что на Урале ледников нет и быть не может, а я позже нашел их там несколько десятков. Это меня заинтересовало. Сначала ледники были моим хобби, а затем увлекся ими настолько, что отправился с нашей первой Антарктической экспедицией на самый дальний и самый большой ледник планеты.
Кстати, отправился туда из Арктики. Узнал об экспедиции в сентябре 1955 года, а через четыре месяца, в январе, корабли «Обь» и «Лена» уже подошли к берегам Антарктиды.
Все дальнейшее не раз описано в книгах, расскажу, как мы ушли в глубь Антарктиды, чтобы основать станцию Пионерскую.
...Вышли на двух тракторах. Они тащили наши балки и сани с горючим. Двигались в сплошной серой мгле против сильнейших стоковых ветров, постепенно поднимаясь по ледяному куполу все выше и выше. Солнце и звезды проглядывали редко, но как только они показывались, поезд немедленно останавливался, и наш «астроном» Конон Павлович Синько спешил определить координаты. Все остальное время приходилось двигаться, ориентируясь с помощью шлюпочного компаса. Обычно это делали мы с Александром Михайловичем Гусевым. Связанные веревкой, уходили на несколько десятков, а иногда и сотен метров вперед, чтобы железо тракторов не мешало показаниям компаса. А за нами тянулся весь поезд. Точность такой ориентировки была, конечно, весьма приблизительной, но помогал ветер: он с завидным постоянством дул нам прямо в лоб. Более чем за месяц удалось пройти триста семьдесят пять километров, поднявшись при этом на три тысячи метров над уровнем моря. Непогода держала нас иногда на месте целыми сутками. Работать приходилось много, но, скажу прямо, от жары мы не страдали: температура колебалась между минус тридцатью и пятьюдесятью градусами. Когда мне приходится рассказывать об этом переходе, я привожу одну цифру, и почему-то всем сразу становится понятным, как мы шли. Андрей Петрович Капица, который выполнял тогда обязанности и сейсмика, и тракториста, потерял во время похода шестнадцать килограммов веса — пуд!
— А вы сколько?
— Мне терять особенно было нечего. Одно время меня там называли: новый вид млекопитающего с наружным скелетом...
— Вы ведь улетели несколько раньше?
— Да. На двадцатые сутки пути стало совершенно ясно, что пройти в глубь материка на все четыреста километров и вернуться своим ходом в Мирный не удастся. Мы оказались перед альтернативой: или бросить поезд и вывезти участников самолетами, или на базе этого поезда попытаться создать внутриматериковую станцию. Приняли второе решение. И мы с Сомовым вылетели в Мирный для подготовки и организации этой станции. А восьмого мая поезд остановился окончательно.
— А вы?
— Тут скорее надо спрашивать о них... Они построили станцию, и вскоре почти всех их вывезли в Мирный. Мне же предстояло зимовать на Пионерской. Но туда еще надо было попасть, а попасть было не так просто.
Вылетали туда трижды. Первый раз сесть не удалось — посадочную на Пионерской готовили, но заструги изуродовали ее настолько, что даже такой ас, как Иван Иванович Черевичный, не решился сесть. Во второй раз началась такая пурга, что мы попросту не нашли Пионерскую. И радиосвязь разладилась. Снова пришлось вернуться в Мирный, да и его-то нашли с трудом, когда горючее было уже на исходе.
Представьте мое настроение, когда вновь прибежал кто-то из летного отряда с распоряжением срочно собираться на третью попытку. Но на этот раз против моего ожидания мы все-таки сели. Как сейчас помню лиловую, прямо как чернила, пелену — она окутывала покрытую застругами антарктическую равнину — и лица подбежавших к самолету... Капица, он уже начал гляциологические наблюдения, под шум самолетных моторов прокричал, показывая куда-то в полярную ночь: «Там станция... там! А вон, метрах в двухстах, гляциологическая площадка... А в общем, Гусев все знает и все расскажет!» Гусев оставался на зимовку.
