Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1962 год
Но в Панаме возникло непредвиденное осложнение, которое свело на нет все старания Хасскарла. Из-за нелепого недоразумения семена и ростки пролежали в мешке почти полгода и погибли.
В 1854 году Хасскарл снова отправился в Южную Америку. На этот раз он решил проникнуть через Перу на территорию Боливии. Ему сопутствовала удача, и он собрал очень много ценных ростков. Сгорая от нетерпения, голландцы послали за Хасскарлом военный корабль. Ростки были упакованы в специальные ящики, чтобы они не пострадали при перевозке. Однако за время пути многие ростки увяли из-за жары и начали разлагаться. Из пятисот ростков, собранных в Боливии, уцелело только семьдесят пять. И лишь на шестнадцати из уцелевших сохранились зеленые листья. Эти ростки были посажены на восточном склоне яванской горы Геде.
Но в последующие годы выяснилось, что сорта цинхоны, привезенные Хасскарлом, не оправдали его надежд. Они плохо росли на яванской земле, к тому же их кора содержала мало хины.
Цинхоне суждено было переселиться на Яву другим путем. Помог этому Чарлз Леджер — английский торговец, много лет проживший в Южной Америке. У Леджера был слуга — индеец по имени Мануэль Инкра Мамани. Он показал своему хозяину заросли ценной породы хинных деревьев на берегах реки Маморе в Боливии.
В 1851 году в городе Ла-Пас кусочки коры этих деревьев были подвергнуты химическому анализу. Оказалось, что они содержат большой процент хины.
Некоторое время спустя Чарлз Леджер переехал в Австралию, но мысль о хинных деревьях не давала ему покоя.
Вскоре Мануэль получил большое письмо от своего бывшего хозяина. «Собери немного семян и пришли их мне!» — умолял Леджер. Верный слуга исполнил эту просьбу...
В декабре 1865 года на Яву прибыла небольшая посылка: один фунт семян цинхоны. Огромные деньги получил Леджер от голландского правительства за эти семена. Оно даже выплачивало ему пенсию, когда он состарился.
А Мануэля замучили до смерти за то, что он переправил семена за границу.
Почти все хинные деревья на Яве — потомки тех немногих семян, которые были присланы Мануэлем около ста лет назад. Один фунт семян сделал Яву мировым центром производства хины.
В Индонезии хинин называют обычно «бандунгской пилюлей». В апреле 1955 года в Бандунге происходила историческая конференция стран Азии и Африки. Отсюда на весь мир прозвучали страстные слова против колониализма. Индонезийские газеты писали в те дни, что «колонизаторам пришлось проглотить горькую «бандунгскую пилюлю»!
В. Островский
А. Кучеров. Трое
Чуть слышно шумели ручьи. Мокрые черные ветви, еще обнаженные в светлой тишине, обсыхали на солнце.
В безветренном затишке у пня рядом с кабиной раскрылась на стебельке белая чашечка подснежника. Чудо спасло его от гибели, и теперь он благоухал в тени искореженного крыла.
Кабина врезалась в огромный муравейник, и тысячи муравьев уже занимались восстановлением и переустройством своей страны.
Рядом на озере отдыхали перелетные птицы.
Недалеко на реке лось, выйдя из чащи и не увидев вокруг никого, только диких коричневых уток, осторожно пил воду, прислушиваясь к весенней тишине.
«Вот, кажется, и все, — подумал Ивашенко, открыв глаза. — А все же я сбил этого гада, товарищ командир». Ивашенко казалось, что он говорит Морозову, хотя это была невысказанная мысль, стучавшая в его мозгу. Он потрогал лицо и посмотрел на руку: на пальцах была кровь. «Опять, как в прошлый раз, разбил морду о ручку пулемета». Руки и ноги были целы, он мог ими двигать. В голове гудело и звенело, но он был жив.
Он даже зажмурился почти с таким удовольствием, как в детстве, когда его будил в постели солнечный луч. Но в следующее мгновение его вдруг отчетливо пронзила мысль, что он лежит на днище самолета, что пахнет горючим и стреляными гильзами и что если они и не взорвались, то их падение мог заметить противник и преследователи вот-вот будут здесь. Он поднялся и огляделся. Впереди полулежал Борисов. Он стягивал бесполезный шлемофон, с трудом снял его, зажал голову в руках и помотал ею, как будто кто-то лил ему на макушку холодную воду.
— Товарищ капитан, живы? — спросил Ивашенко.
— Жив, как видишь.
Морозов сидел на своем месте, рука его лежала у приборов, а голову он втянул в плечи, как от удара. У его ног сидела Муха и лаяла.
— Молчи, молчи, собака. Морозов, Коля! — позвал Борисов.
— Ну? — Морозов поднял лицо, выпачканное кровью. — Пить, штурман. Воды!..
— Давай я тебя перевяжу, — Борисов протянул командиру флягу, достал индивидуальный пакет и перевязал Морозова.
— У меня в голове, братцы, что-то перекатывается, как дробь... — сказал Борисов.
— До свадьбы заживет. Поздравляю с посадкой, штурман. Здорово благополучно сели! — отрываясь от фляги, промычал Морозов. — Но радоваться рано, ребята. Проверьте оружие.
Он сказал это с трудом. Штурман и стрелок проверили пистолеты, они были полны патронов.
— Бортпаек!
Какие добрые руки собирали этот паек! Здесь было все, что по закону положено летчику в аварии: три плитки шоколада, три пачки галет и отдельно солдатская фляжка в суконном чехле — с чистым спиртом. О ней позаботился механик.
Они отстегнули парашюты и стали вылезать из самолета, протискиваясь мимо старого высокого пня, сорвавшего дверь с кабины.
Ивашенко, принявший на себя все обязанности Липочкина, позвал Муху.
— Ребята, — сказал Морозов, вытирая мокрое от пота лицо, — не будем жаловаться.
Они разбавили спирт водой и по очереди выпили из крышки фляги. Ивашенко вспомнил о пулемете, снял и выбросил затвор. Приборы разбились при падении. Все это сейчас было не нужно: ни пулемет, ни приборы.
Борисов достал карту, компас и попытался определиться.
— Судя по всему, нас снесло на юг километров на сто—сто пятьдесят от своего аэродрома. Вокруг, наверно, полно немцев. И где-то рядом линия прорыва Второго Украинского.
— Слоеный пирог, — сказал Ивашенко.
— Посмотрим, — сердито сказал Морозов.
Сверху все видно ясней, а на земле у них не было ориентиров. Они не знали точно, где находятся. И надо было подальше уйти от самолета. Борисов предложил продвигаться на восток.
Пошли сквозь лес напрямик. Морозов шел молчаливый, сосредоточенный. Он старался понять, допустил ли ошибку. И когда он ее допустил? Забыл о противозенитном маневре? Нет. Не в этом дело. Осколок заклинил рули. Эту случайность невозможно предусмотреть. Обычно это ведет к гибели. А он попытается выбраться и вывести своих ребят назло всей фашистской сволочи в мире. Все же у него железные парни. Идут по болоту, как следопыты. Ивашенко, конечно, не Липочкин, но идет неплохо.
На земле лежала прошлогодняя листва, и пахло сыростью. Вокруг то рыжие сосны, то ива да ольха с розовыми сережками.
Они шли всё на восток и заблудились в болоте. Болоту не было конца, оно светилось изумрудными крошечными озерцами, рыжей прошлогодней осокой, уходило в гнилой кустарник. Оно дышало и полнилось водами проснувшихся весной ручьев, зловеще хлюпало под ногами. Ивашенко, маленький и легкий, шел впереди, за ним Муха.
Они шли и ползли, перемазавшись в болотной жиже, мокрые, страшные. Один раз Морозов провалился по пояс: он был самый тяжелый и грузный. Ивашенко и Борисов еле вытащили его на тропу. Морозов улыбнулся одними губами на черном от грязи лице.
— Стрелок ничего, молодец, чувствует землю... Постояли, чтобы отдышаться.
Они так измучились на этом проклятом болоте, что не могли говорить. И, наконец, выбрались в дикий, нехоженый лес.
Два часа шли по компасу все на восток. И вдруг гуще потянулась ива, они вышли к пойме. Насколько хватало глаз до самого горизонта стояла вода.
— Разлив, — сказал Морозов, — похоже, как у нас на речонке дома. Летом курица вброд перейдет, а весной прямо великий океан: берегов не видно. Умыться бы...
На огромном пространстве стояла вода, играя на солнце. Вдали плавали дикие утки. Они поднимались невысоко, снова садились на воду, купались, что-то кричали.
Пока люди умывались, Муха побегала у воды, попробовала, какая она на вкус. Вода понравилась. Муха вошла чуть дальше, замочила лапы и сразу выскочила.
— Что, холодно? — сказал Морозов. — То-то!..
Они свернули на север. Шли часа два вдоль разлива, за кустами ольхи и за ивами, и снова перед ними, закрывая дорогу на север, изогнулась река, бледно-голубая, с легкой дымкой, а за ней — бесконечное болото и сотни маленьких озер, светившихся, как осколки зеркала.
— Озера да болота, — сказал Борисов, — и нигде ни души. Для начала неплохо.
— Хорошо для начала, — согласился Морозов. — Как себя чувствуете, ребята?
