Владимир Гусев - Искатель, 1997 № 10
— Бывает, — сказал Гурьев.
Заработала рация Костюрина. Сквозь хрипы эфира до слуха всех, кто стоял рядом с капитаном, донесся строгий голос полковника ГАИ.
— «Северный-пять», сейчас к вам прибудет мой зам. Передайте ему машину. И все. Прекращайте дело. Им займутся другие.
— Шишки, — Костюрин понимающе улыбался, — это нам, пролетариям. А вот запахло пирогами — их разберут другие.
Гурьев кивнул, соглашаясь.
— Иначе и не бывает. Такова сельская ви, как говорят французы.
Телефон в кабинете областного военкома полковника Грушина забился длинным беспрерывным звоном, словно возвещал начало войны или объявлял пожарную тревогу.
Не любил полковник таких звонков. Любая тревога, даже учебная, никогда военным хорошего не сулила.
Грушин взял трубку быстро, но осторожно, будто боялся обжечься.
— Слушаю.
— Господин Грушин? — Женский голос певуч и мелодичен. — С вами будет говорить губернатор.
По-хорошему, если верить историческим анекдотам, Грушину полагалось бы встать, но он лишь нервно засучил ногами по полу.
— Федор Николаевич? Здравствуйте…
Даже по властному низкому голосу угадывалось высокое положение его обладателя.
— Здравия желаю!
Назвать звонившего по имени и отчеству Леонидом Викторовичем Грушин постеснялся — не настолько они близки с Немцевым. Назвать его «господином губернатором» было слишком казенно и не выразило бы глубины чувств, которые полковник испытывал к главе областной исполнительной власти. В этих обстоятельствах «здравия желаю», произнесенное во весь голос, как на строевом плацу, говорило обо всем сразу — об уважении и готовности подчиняться.
— Федор Николаевич, не могли бы вы заехать ко мне? Допустим, минут через двадцать?
— Так точно, сейчас выезжаю.
Наверное, еще целую минуту Грушин с удивлением слушал короткие гудки отбоя — не почудилось ли? Только потом осторожно положил трубку на аппарат.
Федор Николаевич Грушин был человеком мечты. Став курсайтом военного училища, он трепетно мечтал о лейтенантских погонах. Золотые прямоугольники с маленькими серебристыми звездочками на плечах снились ему по ночам. Слушая лекции он иногда рисовал на полях тетради заветные символы Имперского чина, периодически меняя количество звездочек на них. Конечно, в сторону увеличения.
Став лейтенантом и получив под команду стрелковый взвод, Грушин быстро понял, что сделать карьеру можно только в случае, если правильно выбрать для себя лидера. А лидером мог быть человек старший по званию, высший по должности и главное, имевший нужные для карьеры родственные связи.
Грушин заметил, что в Советской Армии получают назначения на хорошие должности и быстро растут в чинах сыновья полковников, еще быстрее — сыновья и зятья генералов.
Маршальских детей Грушин не встречал, но знал — им-то уж дороги открыты, и красный свет на въезде никто не включи.
Таланты при наличии родства для карьеры никакого значения не имели. Так советская система, подрывая собственную устойчивость, заполняла руководящие верхи людьми, ориентируясь не на их способности, а на родственные связи, на личную преданность и готовность прислуживать.
Подобное положение нисколько не тревожило гражданских чувств Грушина, напротив, оно даже радовало его: командиром батальона, в который его назначили, оказался сын генерал-лейтенанта Баринова, на которого можно было делать ставку.
Грушин сделал ее и не прогадал. Майор Баринов полез вверх и поволок за собой услужливого лейтенанта, который и за пивком без оговорок мог сбегать и анекдот рассказать, и девочек привести на холостяцкий междусобойчик.
К тридцати трем годам Грушин стал полковником и получил на значение на должность областного военного комиссара. Переход из строя в военно-территориальные органы потребовал перестройки ориентации. Нужно было менять лидера.
Грушин выбрал для этой цели Леонида Викторовича Немцева — губернатора. Оставалось найти подходы к нему. И вдруг звонок…
Грушин понял — такого не бывает, чтобы сам губернатор звонил военкому: в гробу в белых тапочках он видел полковников при своем положении. А уж коли возникла необходимость встречи, значит что-то вынуждает губернатора искать подходы к нему.
Надо было пользоваться удобным моментом.
Немцев принял полковника в своем кабинете. Увидел входившего, встал, самолично преодолел двадцать метров и встретил гостя у двери. Крепко пожал руку, провел к столику для почетных посетителей и усадил в глубокое кресло. Все это время Грушин мысленно прикидывал, какому армейскому чину соответствует губернаторское положение — генерал-полковнику или генералу армии? Остановился на последнем — лучше уж перебдеть, нежели недобдеть.
Если бы он спросил самого Немцева об этом, тот бы со смехом рассказал историю, которая сразу бы сбила патетическое воодушевление Грушина.
Иногда, жалуясь московским друзьям на судьбу (не пожалуешься — будут завидовать). Немцев рассказывал о том, как родилось выражение о положении, которое хуже губернаторского.
В дореволюционной России на конезаводах, где выводили особо ценные породы лошадей, распалить кобылку перед случкой поручали беспородному жеребцу. Когда тот доводил партнершу до кондиции, в надежде сыскать ее благосклонность и та уже явно склонялась к необходимости уступки, беспородного жеребца уводили, а его место занимал высокопородный производитель.
Коня, который брал на себя черновую работу любовного разогрева лошадки, по должности именовали Губернатором. А его участь коневоды расценивали так плохо, что дальше некуда. Потому и родилось выражение: «Положение хуже губернаторского».
Для Немцева складывалось нечто подобное, но Грушин о том ничего не знал и рвался вперед, готов был бить копытом.
— Как вы устроились, Федор Николаевич?
Такого рода вопросы, даже если они протокольные, задаются не часто, и Грушин знал — надо ковать железо, пока тебе это позволяют делать.
— Спасибо, не очень.
— Что так?
— Проклятый жилищный вопрос…
Рука губернатора легко дотянулась до клавиши интерфона.
— Зайдите.
Беззвучной тенью с вежливо склоненной головой в кабинет проскользнул верный Харин.
— Юрий Платонович, будьте добры, позаботьтесь о полковнике. Оказывается, наш военком живет по-спартански на служебной площади. Не буду давать оценок, вы уж разберитесь сами. И немедленно. Лучше сегодня. Сейчас.
— Понял. — Харин мотнул головой как конь, которому натянули поводья. И тихо, требуя уточнения, спросил: — Двух-комнатная?
— Юрий Платонович, зачем мельчить? Лучше трех… Я так думаю, Федор Николаевич?
— Так точно! — В порыве энтузиазма Грушин встал и вытянулся. — Сердечно благодарю, Леонид Викторович! Да вы садитесь, садитесь.
Немцев улыбался.
Когда Харин вышел, губернатор сосредоточенно смотрел в окно и молчал. Грушин в свою очередь глядел на него преданным взглядом и ждал, какие указания должны последовать дальше.
— Федор Николаевич, у вас есть сын?
— Так точно.
— Разгильдяй?
— Пока нет, но будет.
— А у меня- уже. И вот… — Скорбное лицо, задумчивые глаза. — Парня надо спасать.
Грушин молчал, не зная от чего собрался Немцев спасать свое чадо. Скорее всего от армии. Так это он обтяпает в два счета…
— Вы не торопитесь?
— Нет. — Полковник ответил громко, как отвечал бы генералу армии. Пусть губернатор знает — на него можно положиться.
— Тогда пройдем в комнату отдыха. Разговор будет долгим…
Юрий Платонович Харин любил выполнять поручения губернатора, которые требовали деликатных переговоров с сильными мира сего. Кто его знает, насколько вечен его союз с Немцевым. Всякое может случиться, и умный человек должен заранее готовить запасные позиции. А где их найти, если загодя не заводить знакомств в мире власти и капитала?
Господин Булат Умарович Сагитов («новым татарином» его не называли, и он, как другие богачи области, проходил по рубрике «новый русский») был денежным мешком всероссийского масштаба. Сагитов сумел создать собственную финансово промышленную компанию, благополучие которой мало зависело от отношения к ней областных властей.
Блестяще образованного (три языка, помимо родных русского и татарского) кандидата экономических наук не обременяло дешевое честолюбие. Дворянское собрание области, возжелавшее поживиться дармовыми деньгами миллионера, послало к Сагитову делегацию. Та предложила ему титул князя. Сагитов поблагодарил благородных ходоков и точно назвал адрес, куда им стоило бы пойти из его резиденции.
Отправляясь к Сагитову, Харин не чувствовал какого-либо смущения. Вести сложные, полные опасности переговоры он научился еще в детстве, когда жил в Слободке на окраине старого Орловска.
