Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1974 год
— Что ж, попробуем подлечить для пользы службы, как говорится. Религиозное подспорье нам, конечно, не помешает.
— Что представляют собою соседи Губанова? Вы их при вербовке прощупывали?
— Нет, в Яшме условия исключали надежную проверку, но коммунистов там, кажется, нет. Пора Губанову потолковать с ними по душам. Пойдемте туда!
Сиделка и опомниться не успела, как оба собеседника вошли в каюту. Сама она решила не шевелиться в кресле и не откидывать простыни, которой прикрылась от мух. В каюте похрапывали спящие больные. Иван Губанов сразу же встрепенулся, как только военфельдшер осторожно тронул его за плечо.
— Тсс! — предостерег его врач. — Пусть соседи поспят еще... Что выяснили о них, подъесаул?
— Фабричных тут нет, — заговорил разбуженный сипло. — Одни мужики. Кто охотой не пойдет, из-под палки заставим. Обратите внимание на сиделку: молода, но старательна.
— Да, медики будут в цене, как говорится... Но ведь она должна проводить старца? — возразил фельдшер.
Доктор Пантелеев усмехнулся и кивнул на спящего Овчинникова:
— Если этот сгодится в дело, ручаюсь, и она не отстанет. Тут, похоже, роман намечается... Однако подходим к Костроме, понимаете? Пока только эта ваша каюта и неясна. Потолкуйте с солдатами, подъесаул, желаем успеха! Пойдемте, подпоручик!
Дверь каюты захлопнулась за врачом и фельдшером. Больные слышали последние, громкие слова разговора. Все пробудились, лежали помрачневшие, озабоченные.
— Слышь, Михей, — заговорил Шаров, солнцевский ополченец. Он хлопнул по плечу контуженного земляка Надеждина. — Оказывается, нами здеся подпоручики и подъесаулы командывают. Вот оно как обернулось!
Надеждин неторопливо уселся на койке.
— Вас лекаря эти подъесаулом величали? — обратился он к яшемскому мяснику. — Из казачьего, стало быть, войска? Покамест скрываться изволили на монастырском дворе? Или как вас еще понимать, ваше благородие?
— Да, ребята, — подъесаул откашлялся и предложил желающим портсигар с махоркой. — Подымим да потолкуем... Большое дело повсеместно затевается, великое, святое дело. России, ребята, порядок нужен. Не тот, что большевики вводят. Они германские агенты, а нам свой, российский закон нужен, чтобы кончить народные бедствия, власть установить для всех справедливую.
— Не знаю, какая власть господам хороша, а нам и нонешняя по душе! — тонким резким голосом почти выкрикнул Надеждин. — Только вот войну скончать желательно, торговлишку кое-какую открыть, хозяйство поправить — и живи всяк в свое удовольствие.
— Да кто ее тебе откроет, торговлишку? — рассердился подъесаул. — Кто на липовые деньги товар продаст? Кто фабрики пустит, управлять ими станет? Про такую разруху, как у нас, даже в библии не писано. Народ голодает, одни комиссары в Кремле с девками пируют, а ты говоришь — по душе! Эх, дурачье вы темное! Нынче ты ограбил, а завтра у тебя награбленное отымут. Хоть, к примеру, ту же землю.
— Покамест не отнимают, — заметил Шаров осторожно. — Сеять велят. Не на барина. На себя.
— Теперь за старое в деревне никто не держится, — поддержал товарищей чуваш Василий Чабуев. — Кто и держался за царя по старой памяти, тому напоследок война эта германская и Распутин безобразиями своими показали, что и как есть. Скажите, ваше благородие, господину начальнику, пущай всех нас в Костроме высаживает.
— И дурачьем темным нас, ваше благородие, при Советах-то никто не называл. Отвыкли от офицерского разговору, — съехидничал Надеждин.
Подъесаула взорвало. Он сел на край койки, спустил здоровую ногу на пол, а к другой ноге с отнятой ступней ловко пристегнул протез. В одном белье стал посреди каюты.
— Ну погодите ужо, пропишу я вам клистиры! Отец Савватий, ты-то что молчишь? Или за веру православную постоять страшишься?
— Сказано в писании, — сказал старец скрипучим голосом, — всякую власть приемлем от господа. Не мне, пустыннику, людские распри вершить. От сего мрака в скит ушел еще тому назад сорок лет, насмотревшись на убиенных в турецкую войну. Не тревожь, Иване, сердца малых сих, о душе помысли, не о мести единоплеменникам своим. Ступай с миром, одумайся!
— Та-ак! — насмешливо протянул подъесаул. — Не ожидал от старца измены. Басурманам продался, осквернителям храмов? Ты, как тебя, барыга! Тоже, поди, успел в большевики записаться?
— Покамест не писался, а с тобою рядом и барыге сидеть зазорно! — отрезал Овчинников. — К такому кореннику других пристяжных поищи, у твоих господ шаромыжников. Видывал я, как вашего брата и в Дону и в Волге топили. Гляди, на другую не охромей!
— По-нят-но! Понятно, говорю, кто здесь под одно рядно набился! Сестричка! Пора тебе уходить отсюда. Идем со мной к начальнику.
— Куда я от своих больных уйду? Уж лучше сами ступайте от нас, людей на грех не наводите.
Подъесаул рванул и с силой захлопнул дверь. Даже перегородки вздрогнули.
— Ох, ну и беды! — протянул Шаров. — Занесла нелегкая на этот пароход проклятый...
— Быть того не может, что одни контры на пароходе, — начал было Надеждин, но «Минин» стал давать тревожные гудки. Антонина выглянула из окна. Вечерние сумерки только начинали плотнеть. Темно-синяя Волга повторяла небо в тучах. Впереди отсвечивали первые огоньки на костромском левом берегу.
Справа подходила к пароходу лодка бакенщика с зажженным на ней фонариком. Несколько человек прыгнули с лодки на борт парохода. Бакенщик отчалил, машина снова заработала... Значит, Кострому мимо? Высаживать лишних раздумали?..
...В коридоре топот, дверь каюты распахивается. На пороге врач и начальник госпиталя. Позади несколько человек в штатском, но выправка и хватка у них воинская. У некоторых в руках револьверы. Хромой подъесаул Губанов держит обнаженную шашку так, будто готовится срубить голову любому, кто попытается сопротивляться начальству.
— Слушать мою команду! Встать!
Шаров, Чабуев и Надеждин с усилием поднялись и встали босые у своих коек. Начальник сделал шаг назад, как бы освобождая дорогу тем, кто подобру-поздорову пожелает отсюда выйти.
Начальник стал к двери боком, позволяя больным получше рассмотреть свиту в дверях, явно не расположенную шутить со строптивыми. Выдержав паузу, офицер договорил:
— Здесь, на пароходе, оказалось несколько большевистских агентов. Все они разоблачены и обезврежены. В этой каюте с сего часа будет помещение для арестованных, временная тюрьма. Кто из вас, солдаты и граждане, желает выйти и ударить по врагу, бери вещи и... марш отсюда!
Заколебался Шаров. На растерянном лице его читались сомнения: как поступить? Ведь приказывают выйти? Куда же против силы?
В этот миг резко скрипнула койка. Надеждин, не устояв на ногах, навзничь рухнул в припадке. Чабуев подскочил, обхватил контуженного, не дал тому удариться в судорогах головой об стену. Старец Савватий торопливо, в страхе крестился и бормотал молитву — едва ли он хорошенько уразумел речь начальника. Шаров опомнился и стал помогать чувашу уложить Михея Надеждина. Припадочный уже бился на койке. На помощь ему поспешила и сиделка. К двери никто не двинулся.
— Видали притворщиков? — начальник мотнул головой, показывая свите строптивых больных. — Значит, выйти никто не желает? Вы правы, подъесаул: тут свили себе гнездо большевистские агенты. Осудим военно-полевым как дезертиров и лазутчиков врага. Окно забить досками. Дверь на запор! При попытке к бегству — расстрел на месте!
В каюту втолкнули троих новых арестованных. Снаружи на дверь навесили солидный замок, окно заколотили толстыми досками — заготовками для пароходных плиц. Выставили часовых на палубе, под окном, и в коридоре, у двери. Но во всей этой сумятице Антонина не потеряла духа, стала распоряжаться. Двоим новым больным с кровоподтеками от побоев она велела лечь на койку Губанова, а третьего положила вместе с Шаровым. Запретила пить из бачка без позволения — воды могут больше не дать!
Наступила ночь. «Минин», дробно молотя воду плицами, шел вверх мимо темных берегов. Горели сигнальные огни, звучали приглушенные разговоры, команды. Кого-то куда-то назначали, распределяли оружие.
...Так подошел пароход «Минин» на рассвете 6 июля к пригородам Ярославля, миновал зеленую пойму реки Которосли, знаменитую Стрелку с Демидовским лицеем и собором и без гудка причалил к Самолетскому дебаркадеру, под самым Флотским спуском.
3
Арестованные с трудом улавливали обрывки фраз за стенками своей тюрьмы. Но стало ясно, что пароход встречен на пристани местными белогвардейцами. Голос начальника «госпиталя» выделялся среди остальных. По обыкновению он и здесь с кем-то заспорил, доказывая, что его пароходу еще в Казани было приказано прибыть к восьмому июля в Рыбинск.
