Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1986 год
В подвальчик-мастерскую к Хольгеру теперь стекаются инструменты-инвалиды. Так у него появился орган, в котором обнаружились детали возрастом более ста лет. Хольгер собирается почистить, перебрать орган, восстановить штифты и вернуть голос старинному инструменту.
И в каникулы он дома не усидел — собрался объехать на велосипеде городки, где есть церковные органы. Ведь он имеет дело с их братьями меньшими — шарманками, что стали главным делом для Хольгера Буша, парня из Гейдельберга.
По материалам иностранной печати подготовил Г. Анисимов
Тоньше паутины, белее снега
В озимых ячменях ветру было тесно. Колосья стояли литой стенкой, не колышась. Зато маки на кромке полей вольно трепетали, рвались за порывами ветра, бросали следом лепестки, как языки пламени. Вдоль шоссе никли усталые, отплодоносившие черешни, свечи тополей сияли плотной зеленью, в облакоподобных кронах лип уже зуммерами ныли пчелы. Сень листвы узорила шоссе. Благостное время года — конец мая. И благодатный край — Паннония, древняя житница Европы, она же Среднедунайская низменность, лежала вокруг.
Видела я и другую часть Паннонии — в Югославии. Отсюда это километров семьдесят к югу. Хотя была там в разгар бесснежной зимы, места очень похожие. Похожи просторами, похожи маками — они были нарисованы на старинной деревенской мебели, на дверях русинских домов.
...На подробной карте, что лежала передо мной, обозначались рядом с надписью «пуста Бугац» маленькие, в точках, холмики. Дюны? Барханы? И за окошком машины через пяток километров картинка сменилась: исчезла тучная равнина с литой стеной зерновых, с пламечками маков. Плешивые невысокие бугры, одетые в неопрятную попону желтоватой травки, потянулись за обочиной.
Казалось, сам воздух стал блеклым, сухим. Захотелось пить. Притормозили на площадке перед скромной чардой-корчмой. Заходить показалось неудобным — там чинно шумела сельская свадьба. И снова на юг, дальше в степь.
Дюны-барханы скучновато мелькают по сторонам.
— А что,— говорит попутчик.— Здесь, говорят, и верблюды есть. И зимы здесь, наверное, длинные. Пуста. Степь...
Вспоминаю, как два дня назад рассказывали экологи в ОКТН — Государственном ведомстве по охране окружающей среды и природы — о проблеме воды питьевой и технической. Зашла речь и о водоснабжении здесь, на юге области Кишкуншаг. «Есть села, хутора, куда приходится привозить питьевую воду в разгар лета. Местная или засолена, или загрязнена: органика, минеральные удобрения, бывает, попадают в колодцы и источники. Детей обеспечиваем в первую очередь».
Мы в самое сердце пусты Бугац не попадаем, только краешек прихватили. Да и не такая уж это степь глухая — от Будапешта два часа езды. И все же, ощущаешь, что эти солончаки, невеликие барханы-дюны делают жизнь людей, их быт иными.
В сухом томящем мареве показались зеленые полосы. Масштабы в степи теряются, и вблизи «лесок» обернулся плавнями. Шелестели острые осоки, рябило в глазах от качания метельчатых верхушек тростников. В зеленой стене прорезаны просеки. В одной мелькнула яркая машина: колеса, толстый брезентовый рукав, палуба. Драга, что ли?
— Комбайн болотный... Камыши косит. Подождите-ка, вон и вода.
Мутно-зеленое зеркало упиралось в тростниковую стену у другого берега. Доска с выжженной надписью «Шоштои чарда» — «Корчма Соленого озера». Кишкунхалаш зовется город, на окраине которого приютилась эта корчма, а три рыбки — символ города. Появился официант с ярко-красной карточкой меню. На обложке опять-таки рыбки. Да еще и рыбак в шляпе, да с сетью. И все это — в кружеве!
— Вот мы и приехали к кружевницам. Ведь рыбак и рыбки выполнены в стиле «чипке»,— неожиданно в сомнительную рифму попадает попутчик Габор. Молодой преподаватель гимназии, он настойчиво изучает русский язык, неплохо знает советскую поэзию и очень любит Сергея Есенина. И такая рифма его самого несколько смущает.
Но тут принесли котелок халасле — жаркого от паприки, золотого от жира, обжигающего рыбного супа. Нет, словами не передать, что такое халасле. После двух порций настало, однако, время расспросить, попадем ли мы в Кружевной дом. Увидим ли чипке?
Изящный белый дом затаился в конце березовой аллеи. Куст карминовых роз пылал, румяня скромный белый камень. Внутри дома оказалась мастерская, уставленная наклонными столами тяжелого старого дерева. Зеленоватый свет сквозь плакучие ветки сочился в окна.
Тихо вошла и поздоровалась мастерица Розалия Фекете. Достает все необходимое для работы — тоненькую иглу, почти невидимую нитку и листки бумаги — белую вощеную и фиолетово-синюю, как от упаковки спичек.
На восковке уже нанесен ажурный рисунок бабочки величиной с почтовую марку. Этот листок — Розалия Фекете называет его «план» — мастерица наложила на синюю бумагу, снизу крепит кусочек батиста. Я сначала понимаю так, что рисунок перенесется на материю. Но Розалия тихо поясняет, а Габор переводит: это чтобы пальцы не колоть и рисунок сохранить до конца работы.
— А долго ли работать над бабочкой вам придется?
Мастер Фекете умудренно улыбается — мол, не ты первая спрашиваешь — и тихо отвечает:
— Как пойдет работа...
Наверное, меня сбило с толку слово «план»: так и ждешь, что результат скоро покажется. Меж тем уже четверть часа мерно мелькает иголочка, тянет нитку. Наклоняюсь к работе — кажется, иголка уходит все в одну точку. Тишина в мастерской удивительная. Слышно, как в разморенных жарой березках пробует голос, щелкает соловей. Должно быть, молодой, сеголетний. Опытный взрослый певец разве станет в жару, в майский день тратить свой дар?
И тогда, в мастерской, и позже, разглядывая планы и репродукции работ, представляла, что родилось искусство чипке непременно зимой.
...Степной ветер пронизывает простор пусты. Короток день, длинны вечера. Шорох поземки по стеклам, по стенам дома. Далеко до утра, далеко до весны. По утрам опушатся инеем кустарники и деревья, узором покроются стекла. Неужели не запомнить, не запечатлеть эту красоту? Остановись, мгновение...
В каждом изделии, в каждом плане ощущаешь эту зимнюю морозную свежесть. Впрочем, первые чипке были выполнены в цвете. Вот они в подсвеченных витринах на стенах. Тона кружев нежные, задумчивые — это отделка одежды в стиле «модерн» начала века.
А было так. В начале века преподавал рисование в кишкунхалашской гимназии учитель Арпад Декани. Работал и собирал по селам, хуторам крестьянскую утварь, детали народных костюмов, образцы резьбы, орнаментов и вышивок. Много лет собирал. А потом, узнав, сколь рукодельны здешние мастера и мастерицы, задумал развить их умение в еще более тонких формах. Первые замыслы пыталась осуществить матушка учителя: она положила его планы-эскизы на канву. Увы, успеха те работы не имели.
Зато в 1902 году — это известно в Венгрии всем — халашские чипке, кружева по планам-эскизам Декани, звонко заявили о себе на выставке в столице. Счастливое сочетание: богатейший народный опыт, осмысленный учителем и воплощенный в жизнь руками талантливой народной мастерицы Марии Маркович. Художница прожила долгую жизнь и более полувека, до кончины в 1954 году, посвятила любимому детищу — кружевам чипке. Это ей памятник стоит у входа в Кружевной дом...
По методу выполнения — иглой — халашские чипке сравнивают с другими видами шитых кружев — с брюссельскими и венецианскими. Только чипке гораздо нежнее, деликатнее, и соответственно работа над ними гораздо сложнее.
— Наверное, уважаемая, молодежь не очень к вашему искусству стремится? — спрашиваю мастерицу.— Ведь какого терпения, вкуса и тонкости требует эта работа...
— Нет, почему же. Сегодня суббота, и Кружевной дом открыт лишь для посетителей. А так, в будни, нас здесь работает человек двадцать. И возраст — от семнадцати до семидесяти. Новеньких принимают по конкурсу. И пустых мест ученических не помню. А я работаю с чипке почти тридцать лет.
Розалия Фекете деликатно объясняет любознательной молодой посетительнице азы своего неповторимого искусства. Если человек любит и умеет свое дело, он, наверное, никогда от него не устанет, никогда не заскучает. И конечно, настоящий мастер не скупится поделиться тонкостями и секретами...
Прислушиваюсь к тихому голосу мастерицы:
— Звон, соты, семь колоколов, парус, клетка, паучок, волна...
Это она перечисляет названия швов, которыми заполняет мастерица — по своему усмотрению, по наитию — ажурные контуры плана. Швы столь разнообразны и миниатюрны, что, кажется, и придумать нового не придумаешь. Сейчас число швов перевалило за шесть десятков. Из этих звонов, волн, сот и слагаются — миллиметр за миллиметром — нежные орнаменты и жизнерадостные силуэты чипке.
