Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1986 год
— Вводил ли противник резервы? — только и спросил Петров.
— Нет, не вводил.
— Значит, у него их там нет, все перетянул на северный участок...
Орудия умолкли, и на Мекензиевы горы снова упала тишина. Над расположением противника стояла непроницаемая стена тумана, пыли, дыма. Все ждали, что вот сейчас из этого дыма начнут выползать танки и, как вчера, повалит пехота, но прошло десять минут, полчаса, час прошел и полтора, а никакого движения, ни единого выстрела. Только в десять часов заговорили немецкие пушки.
Первая атака была стремительной. Танки торопились проскочить нейтральную полосу и ворваться в район передовых наших траншей. И пехотинцы, не меньше двух батальонов, бежали, не останавливаясь, не залегая под сильным встречным огнем. Падали только убитые и раненые. Их было много, но уцелевшие все бежали, и они вслед за танками ворвались в траншеи, перебороли численностью своей в рукопашном бою.
А вдалеке уже маячили другие вражеские танки и цепи пехоты. Пустить их в образовавшийся прорыв было никак нельзя, и подполковник Гузь вызвал огонь артиллерии на свои траншеи, занятые немцами, а потом поднял уцелевшие на флангах прорыва подразделения в контратаку.
Схватились врукопашную. Артиллерия, Илы и «ястребки», пользуясь малочисленностью вражеской авиации (ее оттянул на себя Керченский полуостров), утюжили цепи подходившего противника. Не отбросили врага, но и развить прорыв не дали. Началась тяжелая круговерть боев, похожая на вчерашнюю. Это и тревожило командарма (никаких резервов не было, чтобы остановить новый натиск), и радовало (противник терял время).
Перед полуднем северный ветер погнал со стороны немцев густой серо-зеленый дым. Это никого не испугало и не удивило: всего от фашистов ждали. Над полуразбитыми окопами, над артиллерийскими позициями понеслись никогда прежде не слышанные команды: «Газы!» Не слышанные, но не неожиданные: противогазы у всех были наготове.
И припали к пулеметам, к орудийным прицелам носастые и глазастые резиновые маски. Оборона не дрогнула. Вскоре выяснилось, что это всего лишь дымовая завеса необычного цвета, под прикрытием которой противник пошел на решительный штурм. Однако и он захлебывался в круговороте множества отчаянных крупных и мелких стычек.
— Продержитесь еще немного! — совсем не по-начальнически просил командарм непрерывно звонивших в штаб армии командиров частей и соединений.
«Держитесь!» Сколько раз повторял он это слово за последние две недели! И всегда уповал на помощь, которая должна была вот-вот подойти. Теперь не на помощь надежда, на то, что враг выдохнется.
Противник терял время, и генерал Петров уже к середине дня ясно понимал: Манштейн нервничает, судорожно бросая новые стрелковые батальоны и танки все в тот же огневой котел, где они один за другим перемалываются, растворяются, как пригоршни соли, брошенные в воду.
— Нет, не выйти им к бухте,— почти весело сказал Петров.— Теперь уже не выйти!
И вдруг атаки противника прекратились. Было еще светло, и это вызывало недоумение: еще никогда вражеский штурм не прерывался засветло, а только с наступлением темноты.
— Будет еще одна атака,— сказал Петров.— По крайней мере, одна. Последняя.
С начальником штаба генерал-майором Крыловым и начальником артиллерии полковником Рыжи командарм обсудил встававшую новую задачу: как использовать батареи для того, чтобы в самом начале сорвать атаку, а затем организовать огневое преследование противника?
Немцы атаковали с упорством обезумевших в том самом месте, где напрасно ломились все эти дни. Спланированный огневой налет всеми видами артиллерии ослабил натиск. Еще полчаса шел упорный бой с прорывающимся противником. Всего лишь полчаса. А затем начались контратаки. Они следовали одна за другой, сливаясь в единый порыв — отбить, уничтожить...
— По обстановке вводите в бой ударные группы преследования,— передавал командарм командирам соединений и частей.
— Как? Повторите? — переспрашивали некоторые. Слово «преследование» звучало еще слишком непривычно.
Ровно в 24.00 по всем артполкам, артдивизионам, батареям Севастопольского оборонительного района прокатилась команда: «За слезы наших жен, детей, матерей! За светлую память о погибших героях! По указанным ранее целям! Артиллерия — огонь!»
Вздрогнула земля. Начинался новый, 1942 год...
Владимир Рыбин
Играй, играй шарманка
На центральной площади западногерманского города Ульма, у подножия огромного собора, чей шпиль взметнулся на сто шестьдесят метров, почти затерялась в человеческом муравейнике фигура невысокого мужчины. Длинная развевающаяся борода, черный цилиндр, мятые брюки, разбитые башмаки — он выглядел как бродячий музыкант прошлого столетия. Под стать ему и шарманка — расписной ящик с ручкой. Человек то подпрыгивает, то приплясывает и притом без устали крутит, крутит эту ручку...
Мелодии, им извлекаемые, переносят слушателей тоже в век ушедший — «В Грюневальде торгуют дровами», «Девушка плачет в саду». Но вот появилась толпа девушек и парней — музыкант нажимает кнопку: резко ударяет рок Пресли, снова кнопка — раздаются мелодии «Битлзов», следом льется попурри из венских вальсов...
На площади Ульма играет шарманка; которую изобрел и изготовил органный мастер из Геттингена Карл Хайнц Хофбауэр. Мастер записал программу из сорока мелодий; и кнопок сбоку на ящике соответственно сорок. Может, это теперь не шарманка, а большой кассетный магнитофон? Тогда зачем ручка?
На вопросы слушателей шарманщик отвечает охотно:
— Не стоит отбрасывать достижения техники в наше время. Мне удалось соединить электронику и принципы классической механики.
Конечно, всех своих секретов геттингенский музыкант не выдает, да и дело это вовсе не простое. Но одно важно: мелодия, какого бы возраста и стиля она ни была, должна соответствовать духу шарманки. Накручивая ручку, шарманщик нагнетает воздух в органные трубы. Так и создается характерный «шарманочный» голос. Есть у Хофбауэра и другие инструменты, воздух в которые подает электрическая воздуходувка.
Мастер из Геттингена занимается органами-шарманками по наследству: вся его семья десятилетиями участвует в создании этих инструментов. И он имеет право заявить:
— Очень хочу, чтобы орган был доступен каждому человеку, который любит музыку. Ведь он принадлежит не только церкви.
История шарманки причудлива и занятна. Как считают европейские мастера, началась она еще веков семь назад.
Разнообразны музыкальные ящички, дошедшие до наших дней из семнадцатого столетия,— шкатулки из благородных металлов, украшенные драгоценными камнями. Шкатулка открывалась — и крошечная колибри, в сверкающем оперении, с дрожащим хвостиком и вертящейся головкой, щебетала песенку. Внутри шкатулки валики, зубцы, штифты в определенном порядке цеплялись друг за друга и воспроизводили незатейливое щебетание.
Лет пятьдесят назад вместо валиков стали использовать перфорированные ленты, на которые подается воздух. Каждому звуку соответствует определенное отверстие, пробитое в ленте. С появлением метода Хофбауэра лента смысл потеряла.
— У людей стало больше досуга,— говорит мастер.— И каждый может сделать собственными руками свой инструмент. Теперь игра на шарманке не просто способ добывания денег. Жизни без музыки не существует. Она всемирный язык, которому не нужно перевода.
Не стоит думать, что мастера-исполнители, как и создатели шарманок, обязательно люди старшего поколения. Несколько лет назад на фестивале шарманок в городе Туне (Швейцария) собралось около двухсот мастеров-исполнителей. И среди них особое внимание заслужил Хольгер Буш из Гейдельберга, семнадцатилетний школьник. Свою шарманку он сам и изготовил. А началось это, когда двенадцатилетний Хольгер увидел в музее, как устроена шарманка. О том, чтобы купить старинный инструмент, и речи быть не могло, да и вновь выпускаемые, вроде тех, что делают органные фирмы, были не по карману.
Хольгер принялся мастерить первую трубу... Пришлось советоваться с умудренными опытом мастерами органных дел, переписываться со знатоками из Шварцвальда, где этим промыслом занимаются издавна. Усердие даром не прошло: наконец первая шарманка собственного изготовления издала первый звук.
На фестивале в Туне семнадцатилетний Хольгер выступал со своим третьим «детищем». Гвоздем его программы — а она включала два десятка мелодий — стала старая песенка «Я забыл свое сердце в Гейдельберге». Тут же на площади кто-то пожелал купить инструмент молодого шарманщика.
