Журнал «Если» - «Если», 2009 № 06
— Он не для того, что известно, — сказал Сатиш. — А для того, что познаваемо.
Свою прежнюю работу он забросил. Над его компьютером я увидел цитату, выдранную из старой книги и приклеенную к стене липкой лентой.
Не могут ли животные быть всего лишь высшей расой марионеток, которые едят без удовольствия, плачут без боли, не желают ничего, не знают ничего и лишь имитируют разумность?
Томас Генри Хаксли, 1859 год.Весной некий доктор медицины по фамилии Роббинс выказал свой интерес к проекту, послав нам серию писем. Письма превратились в телефонные звонки. Голоса на другом конце линии принадлежали юристам — из тех, что обслуживают богачей. Роббинс работал на консорциум, вложивший средства в то, чтобы установить точно, раз и навсегда, — когда именно у развивающегося человеческого плода появляется сознание.
Лаборатории «Хансен» отшивали его, пока сумма предложения не стала семизначной.
Джеймс пришел ко мне:
— Он хочет, чтобы ты участвовал.
— Его дело.
— Роббинс хочет именно тебя.
— А мне плевать. Я не желаю этим заниматься. Вообще. Если желаешь, можешь меня за это уволить.
Джеймс устало улыбнулся:
— Уволить тебя? Если я тебя уволю, мои боссы уволят меня. — Он вздохнул. — Этот Роббинс — козел. Ты об этом знаешь?
— Знаю. Видел его по телевизору.
— Но это не означает, что он не прав.
— Да, это я тоже знаю.
* * *Для испытаний «Хансен» выделил своих техников. За неделю до начала испытаний мне позвонили. Я ждал этого звонка. Сам Роббинс.
— Вы уверены, что не сможете приехать?
— Нет. Не думаю, что такое возможно.
— Если причина финансовая, то могу вас заверить…
— Другая.
— Понимаю, — сказал он, помолчав. — Но все равно хочу поблагодарить лично вас. Вы совершили великое дело. Ваша работа спасет много жизней.
Я выдержал паузу.
— Как вы нашли матерей?
— Все они активные добровольцы. Особые женщины. Мы большая национальная конгрегация и смогли найти несколько добровольцев на каждый триместр беременности — хотя я полагаю, что нам не понадобится более одной, чтобы доказать возраст, при котором у ребенка появляется душа. Самый малый срок у наших матерей — всего несколько недель.
Следующие слова я тщательно подбирал:
— И вас не волнует, что они идут на риск?
— Нам будет помогать целый коллектив врачей, а эксперты-медики уже определили, что процедура не более рискованна, чем амниоцентез[6]. Светодиод, введенный в околоплодную жидкость, будет не толще иглы.
— Никогда не мог в вашей идее понять одного… ведь глаза у плода закрыты.
— Я предпочитаю слово «ребенок», — заявил он, и его голос неожиданно стал натянутым, как барабан. — Веки ребенка очень тонкие, а светодиод очень яркий. Мы не сомневаемся, что дети смогут его увидеть. Затем нам останется лишь отметить коллапс волновой функции, и мы наконец-то получим доказательства, которые нам нужны, чтобы изменить закон и положить конец чуме абортов, захлестнувшей страну.
Я опустил трубку. Посмотрел на нее. Никогда не доверял людям, которые думают, что знают ответы на все вопросы. Фанатизм — по любую сторону проблемы — всегда казался мне опасным. Я снова поднял трубку:
— Думаете, все настолько просто?
— Да. Когда человеческая жизнь становится человеческой жизнью? Ведь именно ради ответа на этот вопрос и шел этот конкретный спор, разве не так? Теперь мы наконец-то сможем доказать, что аборт есть убийство, и никто это не оспорит!.. Кажется, я вам не очень-то нравлюсь.
— Против вас я ничего не имею. Но есть старая пословица: «Никогда не доверяй человеку, у которого только одна книга».
— Человеку нужна только одна книга, если она правильная.
— А вы не задумывались о том, что станете делать, если окажетесь не правы?
— Что вы имеете в виду?
— А вдруг коллапса волновой функции не будет до девятого месяца? Или до магического момента рождения? Вы измените свое мнение?
— Такого не случится.
— Может быть. Но полагаю, теперь мы это выясним.
* * *Вечером накануне эксперимента я позвонил Очковой Машине. Я оказался перед выбором — или звонок, или выпивка. А пить я не хотел. Потому что знал: если снова выпью хотя бы глоток, то уже не остановлюсь. Никогда.
Он снял трубку после пятого сигнала. Я услышал далекий голос.
— Что произойдет завтра? — спросил я.
Он промолчал. Пауза настолько затянулась, что я уже стал гадать, слышит ли он меня.
— Точно не знаю, — вымолвил он наконец. Голос его был хрипловатым и усталым, как у человека, который не высыпается. — Энтогенез отражает филогенез. На ранних стадиях развития у зародыша есть и жабры, и хвост. Корни всего животного царства. Если взбираться по филогенетическому дереву по мере развития плода, то у него начинают появляться все более новые характеристики. То, что проверяет Роббинс, обнаружено только у человека, поэтому я нутром чую, что он ошибается и это свойство проявляется поздно. На очень поздних стадиях развития.
— Думаешь, это работает именно так?
— Понятия не имею, как это работает.
* * *День эксперимента наступил и миновал.
Первый намек на то, что нечто пошло не так, проявился в форме молчания. Молчания от группы Роббинса. Молчания в средствах массовой информации. Ни пресс-конференций, ни телевизионных интервью — просто молчание.
Дни сменились неделями.
Наконец группа опубликовала краткое сообщение, в котором назвала полученные результаты неубедительными. Через два дня Роббинс выступил с заявлением, обтекаемо сообщив, что в механизме проверки имелся некий изъян.
Истина, разумеется, оказалась более странной. И, разумеется, обнаружилась тоже позднее.
А заключалась она в том, что некоторые из еще неродившихся младенцев прошли испытание. На что Роббинс и надеялся. Некоторые из них смогли вызвать коллапс волновой функции, а другие не смогли. И возраст плода не имел к этому никакого отношения.
Два месяца спустя мне позвонили среди ночи.
— Мы нашли одного в Нью-Йорке, — услышал я голос Сатиша.
— Что? — Я потер глаза, пытаясь осознать его слова.
— Мальчика. Девять лет. Он не вызывает коллапс волновой функции.
— А что у него не в порядке?
— Ничего. Он нормальный. Нормальное зрение, нормальное умственное развитие. Я с ним разговаривал. Мы испытали его пять раз, но картина интерференции не пропадала.
— И что было потом, когда ты ему сказал?
— А мы ему ничего не сказали. Он просто стоял и смотрел на нас.
— Смотрел, и все?
— Смотрел так, как будто уже знал. Как будто все время знал, что ничего не получится.
* * *Лето сменилось осенью. Испытание продолжалось.
Сатиш ездил по стране, отыскивая то ускользающее, безупречное поперечное сечение распределения данных и набирая достаточное количество точек для подбора кривой методом хи-квадрат. Он собирал экспериментальные точки, а результаты для сохранности посылал факсом в лабораторию.
В конце концов оказалось, что есть немало людей, не способных вызывать коллапс волновой функции, — определенный постоянный процент населения. Эти люди выглядели, как мы, вели себя, как мы, но не обладали этим фундаментальным свойством человечества. Хотя Сатиш был осторожен и не упоминал слово «душа», мы слышали его в паузах между словами, которые он произносил во время ночных телефонных разговоров. Мы слышали то, чего он не говорил.
Я живо представлял его себе: вот он сидит в темном номере какого-нибудь отеля и пытается побороть нарастающую бессонницу и нарастающее одиночество.
Очковая Машина искал утешения в построении сложных филогенезов, погрузившись в свои кладограммы. Но утешения в них он не нашел.
— Тут нет кривой частотного распределения, — сказал он мне. — Ни географического эпицентра, ни нарушения равновесия между этнографическими популяциями, ничего такого, за что я мог бы уцепиться.
Он корпел над данными Сатиша, отыскивая структуру, которая придала бы всему этому смысл.
— Это почти случайная особенность, — заявил он. — Она ведет себя не как врожденная.
— Тогда она, может быть, и неврожденная.
Он покачал головой:
— И кто они такие? Нечто вроде пустого набора данных? Не играющие персонажи в неопределенной системе? Часть игры?
У Сатиша на этот счет имелись свои идеи.
— Почему среди них нет ученых? — спросил я его как-то ночью. — Если распределение случайное, то почему в нем нет никого из нас?
— Если они часть неопределенной системы, то зачем им становиться учеными?
— Не понял.
— Это как виртуальная логическая конструкция. Пишешь программный код, серию алгоритмов отклика. Потом «заводишь пружину» и запускаешь в работу.
