Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1975 год
...Вот он проходит по узкой деревенской улочке мимо кустов ананаса с ароматными плодами, мимо пруда с ослепительно белыми лилиями. Вот он сворачивает налево в узенький проулок. Вот за живой бамбуковой изгородью видит зеленые ставни и черепичную крышу... Тут Нгуен поймал себя на мысли, что никакого дома сейчас нет, ведь ему писали, что перед самым концом войны в него попала бомба. Хорошо, хоть вся семья в это время пряталась в щели неподалеку.
Добираясь до дому через освобожденные районы, Нгуен видел, как люди прежде всего спешат побыстрее выстроить себе жилье, покинуть опостылевшие подземелья. Всюду на месте руин и пожарищ росли новенькие дома — то легкие, бамбуковые, на высоких сваях, например, в приграничной с Лаосом горной местности, то солидные, сложенные из кирпича, в приморских районах. Всюду кипела работа, стучали топоры, звенели пилы. Только что сможет построить он, инвалид, со стариком отцом?
...Нгуен всегда гордился своей интуицией, необъяснимым умением почувствовать в бою опасность, когда в какой-то короткий, как молния, миг — в следующий будет поздно — нужно броситься на дно окопа или оглянуться и вскинуть свой безотказный карабин.
...Бесшумно раздвигая тростник носом лодки, они пробирались тогда с напарником-разведчиком по одной из бесчисленных проток Меконга. Огненный солнечный диск заливал землю словно бы не лучами, а потоками расплавленного металла. Трудно было представить, что какие-то живые существа способны, затаившись, подстерегать добычу в этом пекле, ничем не выдавая себя в звенящих тучах москитов. Пулеметную очередь, раздавшуюся из зарослей с левого берега, Нгуен услышал, казалось, еще до того, как невидимый пулеметчик нажал гашетку. Нгуен рухнул в воду через правый борт и, хватаясь за тростниковые стебли, стал резко забирать под водой в сторону. Когда он, задыхаясь, наконец осторожно выглянул на поверхность, предварительно прикрыв голову пучком водорослей, то успел увидеть, как лодка уносила по течению безжизненное, перевесившееся через корму тело товарища. По мутной поверхности Меконга тянулся алый след.
...Мгновенная реакция. Она спасла его и во время одной из подводных диверсий на Меконге. Собственно, задание он тогда уже выполнил. Выполнил грамотно, чисто, технично — так, как десятки раз отрабатывал перед этим на базе. Несколько часов он поджидал на лесистом островке вражеский транспорт с боеприпасами. И вот из-за поворота реки показался широкий, точно обрубленный нос десантной баржи, груженной, по донесению разведки, артиллерийскими снарядами. Нгуен прикинул ее скорость, засек на лимбе компаса направление и, поправив ремни акваланга, бесшумно сполз сквозь тростники в реку. Вода была настолько мутной от ила и песка, что он с трудом различал светящуюся стрелку на плавающей картушке компаса. Пожалуй, куда более надежным ориентиром ему служило глухое тарахтенье мотора двигавшегося против течения транспорта. Он точно вышел навстречу кораблю, без суеты снял с пояса мину-«присосок» и за какую-то секунду, когда течение прижало его к шершавому борту судна, прилепил ее. Потом сильно оттолкнулся от борта и бешено заработал ластами, чтобы не оказаться затянутым под винт.
Течение снесло Нгуена, и обратный путь к острову занял больше времени. Нгуену оставалось несколько метров до прибрежного тростника, когда он почувствовал, что его левый ласт за что-то зацепился. И тут же какая-то неумолимая сила потянула его назад, на глубину. Не раздумывая,
Нгуен сорвал с пояса нож, полоснул по пяточному ремешку, державшему ласт на ноге, и рванулся вперед. Схватка с крокодилом, грозой здешних вод, означала почти верную смерть. Два коротких сильных удара оставшейся правой ластой — и вот он, спасительный тростник, на пологом берегу острова. Нгуен обрезал ремень акваланга и туго перетянул щиколотку, чтобы остановить кровь, ручьем лившуюся из раны. Да, сомкни крокодил свои челюсти чуть выше и...
Когда спустя несколько минут со стороны ушедшего вверх по реке транспорта ахнул громовой взрыв, он прозвучал в ушах обессиленно лежавшего на песке Нгуена подобно радостной трели дудочки сао.
Ну а с рукой Нгуену не повезло. И никакой опыт, никакая интуиция не смогли выручить его в том кромешном аду, когда в шестой раз захлебывалась их атака на ожесточенно огрызавшийся пушками и минометами укрепленный лагерь американо-сайгонских войск в Батьзыонге. Каждый раз перед ними вставала сплошная стена раскаленного железа. А стоило роте Нгуена залечь, как проклятые минометчики из форта принимались методично расстреливать ее на открытом двухсотметровом участке болотистой равнины. Когда в последний, шестой, раз поредевшая рота откатывалась под покров лесной чащи, Нгуен вдруг почувствовал жгучую боль в левой руке. Тогда, в горячке боя, он не обратил на это внимания. Вместе со всеми бежал, стрелял, при близких разрывах ничком падал за срубленные осколками стволы. Он даже не помнил, когда потерял сознание.
Потом был госпиталь, вернее, не госпиталь, а небольшая пещера с десятком коек и бегающими за дощатым потолком крысами. Быть может, руку и удалось бы спасти, если бы его успели отправить в тыл, в глубину освобожденной зоны. Но как раз в те дни полк Армии освобождения, в котором воевал Нгуен, оказался отрезанным от главных сил в тесном горном ущелье. Шли упорные, кровопролитные бои. «Ждать эвакуации нельзя, — сказал полковой врач, осматривая Нгуена. — Лучше потерять руку, чем жизнь».
...Под ногами мягко зашуршали опавшие листья. Ночная птица те-рао подала свой голос в глубине рощи, и ее мелодичная трель привольно понеслась к вершинам гор, залитым лунным светом. Бойцы освобождения дали птице новое имя — «хак фук хо хан» — «преодолевающая трудности» — по созвучию с песней, которую поет те-рао. Услышав ее где-нибудь на ночном привале, в часы передышки между боями, Нгуен всегда вспоминал о доме. У них те-рао свила себе гнездо на лесной опушке в ветвях раскидистого баньяна, совсем рядом с деревней. Бывало, вечером, когда они сидели за ужкном, раздавался ее тоненький посвист. Отец в таких случаях ставил на циновку чашку с рисом и многозначительно поднимал палочки для еды: «Упустишь те-рао из гнезда, назад не вернешь». Все почтительно замолкали, ибо знали, что имеет в виду отец. Древняя легенда гласила, что однажды во дворе у крестьянина поселилась птица те-рао. Дела у него сразу пошли хорошо, стал он собирать богатые урожаи риса и маниоки, в семье никто не болел. Как-то те-рао принесла в клюве золотое зернышко. Крестьянин очень обрадовался, схватил зернышко и тут же снова погнал птицу за золотой добычей, не давая ей сесть в гнездо. Долго кружила она над хижиной, рассыпая свои трели, словно увещевала неразумного, но крестьянин все гнал ее длинным шестом. Тогда те-рао улетела и больше уже не возвращалась. А счастье и достаток с тех пор покинули дом крестьянина.
И Нгуену казалось, что при словах отца лицо у матери становилось виноватым. Неужели он намекал на маленького Тханя?
Это было двадцать лет назад. Пятилетний Нгуен с братишкой Тханем гонялись за щенком среди корзин для риса в углу двора. Пришел дядя Хиен, принес ребятам пакетик с засахаренными земляными орешками — у него в лавке их было много, а потом обратился к матери.
— Сестра Бинь, я еду в Сайгон.
— Все-таки решил?
— Да, — дядя Хиен пристально смотрел в лицо матери. — Ну так как насчет Тханя?
— Ой, боюсь я, Хиен.
— Ведь это ненадолго, сестра. Пусть поживет немного со мной в Сайгоне. Я там открою лавку, будет помогать мне. Тебе ведь сейчас трудно одной.
— А что скажет муж, когда вернется из армии?
— Когда это еще будет? Да и потом сама увидишь, он тебя не осудит. А Тханя я выращу, выучу и верну тебе, ты и глазом не успеешь моргнуть. Эй, Тхань, хочешь поехать в большой город? Там много машин, велосипедов, и у тебя будет велосипед.
Тхань уставился на дядю, от восторга разинув рот. Чуть орехи не выронил.
С тех пор ни дядю, ни Тханя Нгуен больше не видел. Вскоре по всему Южному Вьетнаму запылало пламя патриотической борьбы против сайгонских правителей и их заокеанских хозяев. Йенфу была одной из первых деревень, освобожденных от марионеточных властей. Но брат оказался по ту сторону фронта. Ни одного письма от дяди и от него они не получили, сайгонский режим запретил всякую связь с освобожденными районами. А отец, когда наконец вернулся, никак не мог простить матери, что она поддалась на уговоры Хиена. Он не попрекал ее. Только вот эта его поговорка про птицу те-рао.
...Впереди замелькали огни. Потянуло ароматным дымком, который всегда растекался по окрестным полям, когда в деревне готовили ужин. Нгуен сразу определил: в горячей золе запекают рыбу, обернутую в пальмовые листья. Вот и старый знакомый — скрипучий мостик через ручей. Хороший был здесь раньше клев. Нгуен жадно вглядывался в вытянувшуюся впереди темную улочку. Вроде все, как и прежде: темные силуэты высоких баньянов, тусклые светлячки ламп во дворах за бамбуковыми изгородями. Только по обе стороны улицы там и сям непривычно темнеют воронки, наполненные водой, да на месте, где стоял дом почтенного Нама, скорбно горбится груда битого кирпича. Заглядевшись по сторонам, Нгуен больно споткнулся о что-то твердое. Нагнулся: на траве валялись какие-то обломки. Да ведь это статуя одного из четырех священных коней, что украшали пагоду и были предметом гордости односельчан! Да, война не обошла тебя стороной, Йенфу.
