Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1980 год
Лес здесь когда-то занимал обширный пойменный участок, заливавшийся по весне половодьем. Пока работал мощный испаритель — сотни и тысячи деревьев, — почва к началу лета подсыхала, лес продолжал нормально жить. Потом лес вырубили, почву искромсали гусеницами, и лесосека быстро заболотилась — нечему стало испарять избыток влаги. А на болоте очень трудно вырастить новый лес. Трудно даже природе, а человеку почти невозможно.
— Возобновление, как видите, все же пошло, поскольку почву здесь не смыло. Но сколько времени потеряно... Молодым деревцам сейчас лет по десять-пятнадцать. Значит пятнадцать-двадцать лет прошли впустую.
В верховьях речки Иогач «газик» остановился возле вырубки, начинавшейся прямо за кюветом. На оголенном склоне торчали там и сям деревья — черные, высохшие, клонящиеся к земле.
— Вот характернейший пейзаж, создаваемый сплошными рубками,— сказал Парфенов. — Можно читать как по учебнику... Склон относительно пологий, трелевка здесь производилась тракторами. Подрост полностью уничтожен. Молодняк кое-где оставлен. Не потому, что его хотели оставить, просто, видимо, поленились спилить.
— Сам вывалится, что его пилить, — проворчал шофер «газика», протиравший ветровое стекло.
— Конечно, вывалится! А почему?
— Резкое осветление, — сказал Семен Васильевич. — Кедр этого не терпит. Нечего было их и оставлять.
— Ну, разумеется. Деревья вырваны из родной экологической среды и оставлены в чистом поле, а вокруг ни кустарника, ни даже травы... И все же это не единственная и далеко не главная причина, это они еще смогли бы пережить.
— В чем же, по-вашему, причина?
— В технологии. Здесь нужно было применять «узкие ленты». Слой плодородной почвы на этом склоне невелик, всего пятнадцать-двадцать сантиметров. Корневая система молодняка расположена неглубоко, близко к поверхности. Теперь смотрите, как ходили трактора: почва взрыта чуть ли не на полметра. Как же деревья могут выжить, если у них порваны корни?
Наконец в таежной котловине блеснуло зеркало воды, серо-стальное, с темной просинью в желто-зеленых берегах. «Газик» прогрохотал колесами по деревянному мосту через Бию, вырывавшуюся из Телецкого озера, и, завывая на подъеме, въехал в поселок Иогач — здесь находилась главная контора Горно-Алтайского опытного лесокомбината, называвшегося некогда Кедроградом.
В 1959 году в центре прителецкой тайги по проекту группы выпускников Ленинградской лесотехнической академии было создано небольшое хозяйство. Здесь комсомольцы собирались провести уникальный эксперимент по комплексному использованию богатств кедровой тайги. Молодые кедроградцы, бывало, спорили ночами напролет о лучших способах лесоповала и добывания живицы, о сборе кедрового ореха и производстве пихтового масла, о разведении маралов и высокопородных лаек, о пчеловодстве, об охоте, о собирании целебных трав, о научных основах хозяйствования в богатой алтайской тайге. Здесь самоотреченно дрались с консерватизмом, косностью, ведомственным подходом к делу всенародного масштаба, а зачастую и с откровенным стяжательством, едва прикрытым фразами об интересах государства. Сюда мешками приходили письма со всей страны, и в любом из них можно было прочесть: «служу танкистом, с любым трактором поладить сумею»; «можем работать каменщиками, малярами, штукатурами, везем с собой инструмент, кроме того, будем выполнять любую работу»; «народ у нас крепкий, направим к вам самых достойных». Очень многие из этих писем были адресованы лично Виталию Парфенову, главному инженеру Кедрограда. Его уже знали,
...В один из солнечных апрельских дней 1960 года над поселком Уймень появился Ан-2 и стал курсировать над поймой реки Уймень, На следующий день снова прилетел, снова летал над лесом — и так четыре дня подряд. Время от времени за самолетом желтым дымком тянулся легкий шлейф: лес, очевидно, чем-то опыляли. Кедроградцы с недоумением наблюдали за непонятным мероприятием — смысла в нем с точки зрения лесной науки не было. Но одно они видели ясно: кто-то хозяйничает в отведенных им лесных угодьях. Кто-то бесцеремонно вмешивается в их эксперимент.
Первым поднял тревогу пасечник, прибежавший из урочища Ирбута, где кедроградцы разместили свою пасеку, с сообщением, прозвучавшим как гром с ясного неба: погибли пчелы, шестьдесят пять семей. Потом вернувшиеся из тайги охотники принесли дохлых рябчиков и глухаря. И только тут кедроградцы сообразили, что за дымок стелился вслед за самолетом — ДДТ! В голове это попросту не укладывалось... Ведь они так надеялись на эти угодья, на охотничий промысел, запланированный как одна из обязательных отраслей их комплексного хозяйства.
Комсомольское собрание, состоявшееся стихийно, постановило: срочно звонить в Москву — Кедроград подчинялся непосредственно Главлесхозу РСФСР. Кому идти? Идти комсоргу.
Юность не знает меры своих сил. Сказано просто и решительно: звонить в Москву! Но до ближайшего пункта, откуда можно это сделать, поселка Чоя, семьдесят два километра таежного бездорожья и весенней распутицы. И нет машины, да машина и не пройдет. Нет даже лошади.
Виталий вышел из Уймени рано утром, заночевал на полпути в Кара-Кокше, к вечеру следующего дня добрался до Чои.
— Составьте акт, — донесся голос из Москвы. — Немедленно привезите его в Москву. Судить за это надо!
Комсорг вернулся в Кедроград, отшагав за четыре дня почти сто пятьдесят километров. Акт написали ночью. А утром он опять ушел, снарядившись теперь уже до Москвы. Переночевав в третий раз в Кара-Кокше у знакомого охотника-алтайца, он встал ночью и двинулся дальше, невзирая на уговоры хозяина, чуть ли не силой заставлявшего его остаться, снять сапоги, дать отдых болевшим ногам.
...И вот сейчас он сидел на берегу грозно ревущей Сары-Кокши и проклинал оказавшиеся не железными ноги. А впереди был трудный брод и еще тридцать пять километров до шоссе, соединяющего Чоюс Горно-Алтайском.
Реку Виталий перешел благополучно. Но, уже выбираясь на берег, поскользнулся и окунулся по пояс. Брюки на утреннем морозе сразу же обледенели, в голенищах плескалась вода. Он был не новичком в тайге и знал, что нужно развести костер и обсушиться, любыми средствами содрать с опухших ног проклятые резиновые сапоги и намотать сухие, свежие портянки. Но знал и то, что должен торопиться, чтобы успеть пройти как можно больше до восхода солнца по плотному зернистому «чарыму» — так на Алтае называют крепкий наст, выдерживающий пробежку лося. Взойдет солнце, и под его лучами наст очень быстро станет хрупким, начнет проваливаться под ногами, а старый зимник потечет ручьем, вязким и медленным, как ледяная патока. Виталий вынул было спички, но тут же сунул их в карман и побежал, срезая напрямик петли извилистого зимника.
Он шел без остановки почти весь день, меся резиновыми сапогами мокрый снег. Из накалившихся под жгучим солнцем голенищ при каждом шаге вырывались струйки пара... Пот заливал осунувшееся лицо, он машинально слизывал его с растрескавшихся губ и отстраненно удивлялся: пот был пресным, как дождевая вода. В конце концов Виталий все-таки упал. Но упал в километре от цели. С невысокого перевала уже видна была дорога, ведущая в Горно-Алтайск, он даже видел промелькнувшую по ней машину.
Этот последний километр Виталий шел в бреду. Падал, полз, вскакивал, бежал и снова падал. В тридцати метрах от шоссе он потерял сознание.
Его нашел шофер грузовика, ехавшего из Чои в Паспаул, от которого до Горно-Алтайска оставалось шестьдесят километров.
— Тебя в больницу? — спросил он пришедшего в себя Виталия.
— Отвезешь меня в Горно-Алтайск, — сказал тот. Не попросил — просто сказал, констатируя факт.
Шофер подумал и кивнул. Через два с половиной часа он на себе втащил Виталия в горно-алтайскую гостиницу.
В номере пожилая женщина, дежурная по этажу, вспорола ножницами сапоги, стянула брюки, взглянула на ноги и ахнула. Смотреть на них и в самом деле было страшно...
— В больницу. Срочно! — приказал вызванный врач.
— В Москву. — Виталий вытащил бумажник и протянул дежурной деньги: — Будьте добры, купите сапоги. Только кирзовые.
— Дело ваше, — сказал ему врач. — Но костыли я вам гарантирую.
Ноги забинтовали эластичными бинтами. Виталий кое-как доковылял до автостанции и сел в автобус, уходивший в Бийск. Из Бийска поездом уехал в Барнаул. А оттуда в Москву...
Долго болел после этого Парфенов. Но не уехал из Кедрограда, не бросил дело. И, едва поправившись, снова отправился в тайгу...
Впрочем, страницы биографии Виталия Парфенова, связанные с Кедроградом, история эксперимента, жизнь и борьба кедроградцев хорошо известны по страстным выступлениям Владимира Чивилихина, по его повести «Шуми, тайга, шуми!».
Двадцать лет спустя после создания Кедрограда Парфенов напишет книгу «Комплекс в кедровом лесу», в которой обобщит многолетний опыт научной и практической деятельности первого в стране кедрового комплексного предприятия. За этот труд Виталий Феодосьевич Парфенов удостоен звания лауреата премии Ленинского комсомола. Его мечта с годами обрела фундамент трезвого экономического расчета и превратилась в строго обоснованную теорию передового лесопользования в кедровниках, а сам Парфенов стал заместителем начальника Главного управления лесовосстановления Минлесхоза РСФСР и кандидатом сельскохозяйственных наук. Теперь он борется не за единственный конкретный Кедроград, а за его природную основу — сибирский кедр. Ибо знает: будет кедр, значит, будут и кедрограды и кедросады.
