Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №02
Я далек от мысли иронизировать над ним. Мои симпатии к Фрицу остались прежними. Подчеркивая типичность Фрица, я хотел сказать, что любовь к порядку, организованность, верность себе пожалуй, внутренний стержень, важнейшее национальное качество немцев.
Эти качества немецкой натуры русскими были схвачены давно, при Петре Первом, до Петра отражены в литературе, хотя иногда и с легким — а то и не очень — оттенком иронии. Помните повесть Лескова «Железная воля» о молодом немце Гуго Карловиче Пекторалисе, который приехал в расхлябанную и невнятную Россию, противопоставив ей свой внутренний порядок и железную волю? Его борьба закончилась трагически: на масленицу он поспорил с батюшкой, что съест больше, чем тот, блинов, и, вопреки пословице «блин не клин, брюхо не расколет», умер от переедания прямо за столом. Ибо, «что русскому хорошо, то немцу — смерть».
В той же повести приводятся слова русского генерала о немцах: «Какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее». Дескать, немцев мы лаптями закидаем, а их хваленая железная воля только до беды способна довести. В общем, нам свойственно отдельные недостатки россиян противопоставлять немецким достоинствам, и — естественно — идеализировать первые. Но это в прошлом. Недалеко от меня на берлинской Вальдоваллее проживал бывший начальник военной контрразведки ГДР, бывший советский разведчик, участвовавший в покушении на гитлеровского наместника в Минске Вильгельма Кубе (об этом фильм «Часы остановились в полночь»), кавалер восьми советских и бесчисленных гэдээровских орденов, генерал в отставке Карл Кляйнюнг. Низкорослый, крепкий, подвижный, с поредевшими седыми волосами и вздернутым, совершенно не арийским носом, — он тоже до конца остался верен себе: после объединения над его домиком еще долго развевался гэдээровский флаг. Исторически необходимое и неизбежное воссоединение Германии он, как и Фриц Венглер, воспринял почти как конец света. В переносном смысле конец этот наступил для многих в ГДР, для тех, кто поверил идее и готов был за нее стоять. Удивительное сочетание: идеализм и сугубая практичность — это тоже немцы.
Злая шутка истории
На протяжении нынешнего века слово «немец» в России и некоторых других европейских странах вызывало полярную реакцию от весьма положительной (самое начало и конец века) до крайне отрицательной (середина века). Но никто в Европе, наверное, так не соединен общностью судьбы, как россияне и немцы, часто даже не подозревая об этом. Эта соединенность парадоксальным образом проявилась даже в наиболее драматические для нас годы, когда мы готовились к войне и воевали друг с другом.
Разве оба наших народа не стали жертвами тоталитарных систем?
Идеология сыграла с немцами и русскими злую шутку — развела на разные полюса и в то же время сблизила, сделав, если хотите, собратьями по несчастью. Вину за развязывание войны с фашистов не снять, Нюрнбергский процесс поставил в этом вопросе последнюю логическую точку. Но началась эта война намного раньше ее официального объявления: с величайших в истории репрессий — куда там средневековой инквизиции!
Сама судьба, кажется, распорядилась, чтобы я стал германистом. Я появился на свет в роддоме против Немецкого кладбища, учился в школе против Немецкого рынка, первой учительницей немецкого языка была Тамара Густавовна Шолле, прожил на бывшей Немецкой, ныне Бауманской, улице всю жизнь, в бывшей Немецкой слободе — куда дальше?
У нынешних поколений россиян складывалось разное представление о немцах. В детсадах мы разучивали стихотворение: «Юный Фриц, любимец мамин, в класс пришел сдавать экзамен. Задают ему вопрос: для чего фашисту нос? Чтоб вынюхивать измену и писать на всех донос — вот зачем фашисту нос...». А слово «фашист» было для нас практически синонимом слова «немец».
Помнящий послевоенные годы журналист рассказал мне, как в возрасте шести лет рядом с метро «Бауманская» он впервые увидел немцев. Запыхавшийся ровесник-сосед примчался с воплем: «Пленных немцев привезли!». Оба бросились на улицу и остановились перед забором, за которым люди в серой форме что-то копали.
— Где немцы? — спросил будущий журналист.
— Вот они, — ответил сосед.
— Какие же это немцы? — удивился наш герой. — Обыкновенные люди.
Его удивило, что у пленных не было ни клыков, ни рогов, ни когтей...
Тяжело перенесшие войну, мои родители не желали, чтобы я приводил домой немцев. Когда же ко мне в гости впервые пришел мой ровесник — гэдээровскии студент, они заперлись в другой комнате. Они медленно и мучительно привыкали к тому, что я нормально отношусь к представителям нации, принесшей столько несчастья нашей семье и стране в целом.
И наконец — еще кое-что, что надо учитывать, размышляя о немецком характере. В западноберлинском районе Целендорф, в так называемом Берлинском центре документации, который принадлежал американцам, я оказался первым советским корреспондентом и журналистом вообще, которому американцы разрешили спуститься в подземный бункер. В этот бункер в конце войны свезли нацистские архивы и с тех пор никого не пускали. То, что я увидел, поразило меня. На полках покоились просто геологические пласты доносов. А спустя некоторое время меня поразили залежи доносов в архивах «штази» — службы госбезопасности ГДР. При Гитлере (потом при Ульбрихте и Хонеккере) общество просвечивалось насквозь: в «сплоченном» обществе никто никому не доверял. Армия доносчиков и единицы, буквально единицы тех, кто, подобно потерявшей на войне сына пожилой чете в романе Ганса Фаллады «Каждый умирает в одиночку», хоть как-то сопротивлялись режиму Гитлера. Но такие были. Родители рассказывали, что во время войны где-то на Бауманской упала немецкая бомба — и не разорвалась. Ее разрядили, обнаружив в ней песок и записку: «Не все немцы — нацисты». Скорее всего, это легенда, но всегда хотелось в нее верить.
А вообще немец от рождения — свидетель. Он замечает любые отклонения от правил, законов, норм; если на машине вы нарушили правила дорожного движения и надеетесь, что вас никто не заметил, вы ошибаетесь: вас видели, ваш номер и прочие сведения будут переданы в полицию через считанные минуты.
Воскресный обед
С фрау Докаль и ее семьей я познакомился много лет назад в Венгрии. Какое-то время писали друг другу: она мне — в Москву, я ей — в Западный Берлин. Потом, после очередной вспышки холодной войны, письма стали возвращаться назад, и мы потеряли друг друга. Спустя годы она разыскала меня в Восточном Берлине; в то время еще стояла Берлинская стена, и приехать ко мне в гости было сложно. Я же — как аккредитованный там корреспондент — свободно въезжал в Западный Берлин. Она пригласила на воскресенье, но, то ли оговорилась по телефону, то ли я ее неправильно понял, но приехал я к ней в субботу. Она меня не ждала. Поприветствовав и угостив чашечкой кофе, она сказала, что мечтает увидеть меня завтра.
На другой день она устроила обед, типичный для немцев среднего достатка. Сперва кофе с тортиком, потом тушеная говядина в коричневом соусе с картофелем, зеленой фасолью и вареной морковью. Плюс минеральная вода и сок на выбор. Поначалу такой обед воспринимаешь как проявление скаредности. Отнюдь, немцы в массе своей люди не жадные, в этом смысле их не сравнить, скажем, с соседями с запада и юга. В еде они умеренны, наверняка знают, сколько надо подать, чтобы все были сыты, но чтобы никто не переел.
В отличие от русской хозяйки, немецкая хозяйка не будет слишком ломать голову над тем, что подать, не станет готовить массу закусок, которые потом всей семьей подъедают целую неделю. Блюд немного. Для немки главное другое. Во-первых, красиво сервировать стол — поставить хорошую посуду, сложить салфетки в виде, скажем, бутона, украсить стол элегантным букетом цветов и свечами, короче, создать возвышенную, если хотите, праздничную атмосферу. Во-вторых, тщательно продумывается подбор гостей. Едва ли за одним столом окажутся одни хмурые молчуны или только неутомимые болтушки. Желательно, чтобы был интересный гость — профессор, писатель, говорящий по-немецки иностранец — причем это не «свадебный генерал», а человек, делающий обед интересным не только гастрономически.
Как-то фрау Докаль пригласила на свой обед Великого секретаря Великой ложи германских Одд-Феллоу (масонов) Петера Шмидта, грузного, величественного мужчину средних лет, умеющего красиво порассуждать на любую заданную тему. Что же касается находящейся в фешенебельном районе Груневальд ложи, куда однажды меня пригласили рассказать о России, главный смысл ее существования взаимопомощь и взаимовыручка; в Германии она воспринимается не так зловеще, как масонские ложи в других странах. Обед у фрау Докаль проходил благочинно, хотя для русского человека, возможно, чуть-чуть суховато. Мужчины пили газированную воду, женщины — кофе, разговор касался общих тем: Германия после объединения, Россия после распада СССР.
